— А охи-охи?
— Не знаю. Не довелось испытать. С одним, может быть, и справится, а с шайкой этих сволочей... конечно же, нет. Нам и вдвоем бы туго пришлось против выводка. Но — где церапторы охотятся, там охи-охи не ищи.
— Почему?
— Потому что, во-первых, охи-охи предпочитают селиться в предгорьях, в пещерах, и поближе к воде, церапторы же тепло— и солнцелюбивы, а во-вторых, появись они там, всех церапторов бы истребили, и даже не ради жратвы, а так, из озорства. Я же говорю — сволочи первостатейные.
— Гвоздик не сволочь, Гвоздик хороший.
— Это — тебе видно будет, когда он вырастет. Что-то подсказывает моему сердцу насчет сегодняшнего дня...
Зиэль остановил слова, словно бы давая Лину задать вопрос, но Лин не поддался... Ему не хотелось получать этот ответ, он его заранее знал... Однако Зиэль докончил безжалостно:
— Путь мой завтра или послезавтра дальше пойдет, а твой на этом завершится. Привал с ночевкой уже в берлоге у отшельника устроим. Постарайся свыкнуться с этой мыслью заранее, больше меня на слезы не возьмешь. Понимаешь меня?
— Да. Я понимаю.
— Не робей. Говорю: он — то, что надо, отшельник этот. А звать его Снег.
— Как звать? Снег?..
— Да. Замерзшая вода. Ты видел снег когда-нибудь?
— Видел. В позапрошлом году, зимой, во время бури. Только он растаял быстро. Снег красивый.
— Разве? Во всяком случае, холодный. Наш Снег — тоже на первый взгляд холодный, а присмотришься — ничего, можно с ним дело иметь. Вот вино у него дрянь, тут уж ничего не поделаешь. И так это хотелось взять с собою флягу-другую, да не беру я выпивку в поход. Трактир попадется, или корчма... в общем, если кабак встретится к привалу — никогда не пропущу, а в пути, посреди лесов и полей, вином пользоваться, только чтобы балду в лоб поймать — я от этого прочь, себе не позволяю и другим не даю... когда я старший. Когда один путешествую — другое дело. И Сивка, почуяв опьянение во мне, утратил бы уважение к слабому на разум и волю хозяину, я искренне так считаю. И ты имей в виду на будущее: пьянствовать следует не то, чтобы в меру, но с разбором.
— Я вообще пить не буду.
— То есть, как это — не будешь?
— Когда вырасту. Никакого вина, ни кокушника, ни имперского. Только воду.
— Да ты что? Ну-ну. Один тургун тоже так-то смотрел, смотрел на пузача, на ящерную корову, да и вознамерился, по его примеру, есть одну траву и водоросли...
— И что? — Лин широко раскрыл глаза и затаил дыхание: ему очень нравилось слушать чудесные истории, которые Зиэль знал во множестве...
— Научи, — говорит, — брат! Я сам здоров и силен, а ты — вчетверо против меня! Но ты смирный и беззаботный, вот мне бы так! Устал я воевать.
— Это потому, что я на траве пасусь, а не плоть терзаю...
— И мне, и мне нравится безоблачное и неспешное бытие, без драк, без крови, с ясной головою. Надоело мне в набегах жить и мирных ящеров обижать. Хочу папоротник щипать, траву кусать, водорослями лакомиться.
— Отчего же, — отвечает ему пузач, ящерная корова, — научу, пожалуй. Становись рядом и делай, как я. И принялись они траву в болоте щипать, из воды водоросли вытягивать. У ящерной коровы шея предлинная, с нею удобно, а тургуну чуть ли ни на четвереньки припадать приходится, да еще и трава за зубы не цепляется, вода в глаза и уши лезет...
— А дальше что?
— Дальше? Тургуна — траве и новой жизни — хватило на полдня, а мяса пузача нашему раскаявшемуся тургуну — аж на целую неделю. — Зиэль рассмеялся первый, немного погодя и Лин.
— Я так и знал, что не будет тургун есть траву, ты нарочно так сказал.
— Да, это называется — шутка, притча. Вполне возможно, что и у тебя с вином получится по той же тропинке. Как у тургуна с травой.
— Не получится. Не буду.
— Да ты же не пробовал?
— И все равно не буду. От вина пахнет... — Лин запнулся, в поисках подходящего слова, но Зиэль сначала не обратил на это внимания.
— Пахнет, естественно. Все в этом мире пахнет, и отнюдь не всегда только жареным мясом... Погоди... Что значит — пахнет? Ну-ка, поясни.
— Пахнет... коварством. Я нюхал вино, кружку в руках держал. Оно обманывать любит, у него голос... нет... запах неправдивый, противный.
— А, вот ты о чем... Надо же... С бокалом я разговаривал тысячу раз, с кружкой, с кувшином, с бутылкой, с кубком, с вином — нет еще. Вино следует пить, а не запах слушать. 'Неправдивый запах'! Откройся, небо, внемлите долы: парнишка явно со способностями, но, увы, еще не испорчен! — Зиэль заржал. — Во как! Ну, тогда я одно могу сказать: ты со Снегом найдешь общий язык, вы с ним — два сапога пара. Он тоже слышит голоса вещей, и не с перепою, а так, вообще. Хорошо хоть, мясо вкушает. Да! Кстати! Будет невежливо, если мы завалимся в гости к отшельнику, и без подарка. Но какой подарок может быть принят отшельником, отрицающим деньги, роскошь, власть, славу?.. Правильно: кус хорошего жирного мяса, ибо даже святой отшельник — все равно мужчина и воин. А женщин и вина в дорогу мы не захватили, у него свои должны быть, так что выход с подарками естественный и единственный — мясо.
— Как это — воин? Он же старый? — Лин удивился: ему в воображении уже представился согбенный старец, с белою как снег бородою по колена...
— Так это. С мечом и луком, с секирой, с ножом, с дубинкой — он управляется сносно. Не так, конечно, как я, или Ведди Малый, но — достаточно, чтобы внушать уважение окрестной нечисти и разбойникам, и чтобы тебе со временем передать кое-какие полезные навыки, помимо завываний-заклинаний да дурацкой привычки чужие буквы разбирать. Старый он, ты прав, хотя... кого и с кем сравнивать... Но мясо будет на зубы метать — Гвоздик обзавидуется. Поохотимся за подарком?
— Конечно!!! А как?
— Быстро и ловко, вот как. С помощью великого изобретения: лука.
Зиэль снял с седла длинную кожаную сумку, вынул оттуда и бросил на траву странные предметы: какие-то кривые сучья не сучья... палки не палки... что-то похожее на обломки гуслей, которые Лину довелось увидеть намедни, в трактирном зале, наутро после веселья с девицами. Но Зиэль взялся за дело споро: щелк, щелк — приставил один обломок к другому, потом еще один, потом сбоку пластину наложил, потом размотал шпулю с какой-то веревкой...
Лин поглядел на багровое от натуги лицо Зиэля и едва не рассмеялся: сейчас и сам лопнет, и устройство сломает!.. Но — нет, лук — а это уже был настоящий лук — не сломался, и тетива поставлена, аж звенит... Лин не раз видел собранный боевой лук, а вот чтобы разобранный — не доводилось.
— А можно я потрогаю?
— Зачем это? Не девка, чай, чтобы трогать. Лук — боевое оружие, и не любит чужих рук и пальцев. Издали любопытствуй, из моих рук смотри. Принеси колчан, я пока тетиву натру...
Лин верно догадался — в какой из сумок должен быть колчан со стрелами.
— Весь колчан нести?
— Л-лодырь. Одну стрелу вынь и принеси, достаточно будет. Что сегодня едим — птицу, иную дичь?
Лину, по правде сказать, более всего нравились на вкус утки и гуси, но птица — это низковато, не по-мужски, зачем срамиться лишний раз перед Зиэлем и Гвоздиком?
— Иную дичь, конечно.
— Согласен.
Зиэль не спеша наложил стрелу на тетиву, вдруг, продолжая сидеть на траве, развернулся стремительно — свист, звучный щелчок и ругань с задранными к небу сапогами!
— А-а-а, тупые боги, в навозе ноги! Чтоб вам всем не жить, а кашлять!.. Представляешь, Лин, перчатку забыл! На, глянь на дурака. — Зиэль выпрямился, отложил в сторону лук и протянул к Лину левую руку, повернув ее ладонью вниз: между запястьем и большим пальцем красовался длинный сочащийся кровью рубец.
— Что это?
— След от тетивы. Надо было защитную рукавицу... да тут этот олешек подвернулся... Правильно говорят: дурные руки старше головы. Натянуть по полной, ежели — и палец отсечет; хорошо, хоть, сидя стрелял. Вынимай нож, пойдем, обработаем добычу, а то Гвоздик твой всю ее сожрет, нам не оставит. С него и требухи хватит.
— Оставит.
Действительно, в кустарнике через полянку, лежал мертвый олень, маленький, немногим больше овцы, стрела в два локтя длиною пронзила его едва не насквозь и убила на месте.
— Рога долой, с головой вместе, требуху долой, копыта оставим, Снег им найдет применение. Он бы и рога приветствовал, да нести их неудобно: видишь, шмыбзик совсем, малыш, — а рога кустистые, куда их совать? Долой. Заодно и кровь лучше сойдет, свернуться не успеет, мясо вкуснее будет. Два ломтя сразу прожарим, небольших. Или кусками лучше? Печенку — обязательно, так на любой охоте положено, а остальное в мешок. До вечера мясо не скиснет, а мы к Снегу раньше успеем. Но до этого пообедаем не спеша, поваляемся чуток и шагом до него — часа за два управимся. Прямо сейчас к нему идти — неприлично, у него там свои дела: молитвы, опыты, шаманства... покаяния... размышления... Они же там не могут без размышлений о судьбах мира. Зато к закату — в самый раз будет. И дождь упредим.
— Кто они?
— Ну... отшельники всякие. Уж не знаю, чего они там умудряются промыслить — на природе и человечестве это никак не сказывается, ни сейчас, ни раньше... Думаю, и сто миллионов лет пройдет — все то же будет, и так же. И хорошо, я не против.
— А сто миллионов лет — это много?
— Много. Боги столько не живут.
— Боги??? Как это?
— Так это. Эй, пузырь с чешуей, а, пузырь с чешуей? Не лопнешь, кусамши?
Гвоздик поднял от травы счастливую, всю в крови, мордаху и вновь попытался засмеяться.
— Нет, он точно уже лает! Зиэль? Ну, теперь-то ты слышал? Гвоздик, малышочек, умница!..
— Что пищит противным голосом — слышал. Эх, печень правильнее бы в сыром виде съесть, да уж пусть жарится вместе с филейкою, избаловался я среди людишек. Сына бы мне нужно, вот что! На, держи свою долю и не роняй.
Лин удивился было непонятным сетованиям Зиэля, да тотчас и забыл, приняв прутик с нанизанными на него кусками (печенка и мясо, вперемежку с клубнями дикого лука): за время их знакомства он уже попривык к странным его речам, а свежее жареное мясо такая вкуснятина, во рту тает!.. И печенка неплоха...
После обеда Лин собрал охапку папоротника и постелил, чтобы им с Гвоздиком помягче: Зиэль разрешил всем отдохнуть, даже Сивку расседлал, а сам размотал сверток черной кожи, толщиной в пядь, шириной в половину локтя, да длиной в полтора, по ней с внутренней стороны нашиты петли и кармашки, а в них всякие разные приспособления для ухода за оружием...
— А их каждый день точить нужно, даже если не пользовался?
— Желательно. И старайся не употреблять это смердецкое слово: точить!
— А как надо?
— Везде по-разному: править, ухаживать, подправлять... приводить в порядок, чистить... На Западе, в столичных казармах, в гвардии, одно время было модно 'уваживать': 'Пора моего старичка уважить' ... Но — не точить. Воины так не говорят. Оружие еще и смазывают. А церемониальное, которое не для боя, а для ритуалов, для придворных парадов — также и полируют, чтобы ровно блестело.
— А почему здесь нет тургунов и церапторов? И ящерных коров? Там, где я раньше жил, там часто в округе следы от них оставались, иногда они и сами показывались. Я однажды такую кучу видел, что ящер навалил... — Лин задрал руку повыше к небу, но вставать было лень...
— Почему нет? Бывают и здесь, но реже. В теплые годы они до самых южных равнин добираются, на пойменные пастбища... А за ними и тургуны, и оборотни, и церапторы, и тигры... Они любят тепло, а зимой здесь холодно, вот они и держатся поближе к северу, где лето круглый год. Быки, олени, кабаны, пиропы — этим легче, у них зимой шубы отрастают, они и перезимовать на юге могут, была бы пища... В свою очередь они все — пища и одежда для людей, поэтому человек всюду устраивается, где только можно раздобыть мясо и шкуру. А нету мяса — на траву да коренья перейдет, протерпит на них лихое время... Да, переждет лихолетье — и опять за свое, убивать. Кто к воде поближе — те там охотятся, на водное зверье. Медведи — такие же на повадки, как и люди, тоже всеядные, но добрее.
— И охи-охи!
— При чем тут охи-охи? Ну-ка, дай Гвоздику пучок травы вместо мяска? Да он тебе руку оттяпает за издевательство. А потом ногу и голову. Потому что ему ягоды не нужны, а только кровь и мясо. Траву они тоже щиплют, случается такое, но не для еды...
— Не оттяпает.
— Какой же ты упертый мальчик. Сразу видно, кнута не пробовал.
Зиэль бурчит, но Лину не страшно, даже Гвоздик почуял, что Зиэль в настроении, и не шипит на него, как обычно в ответ на угрозы хозяину. Да и Лин упрямится словам Зиэля не по злому умыслу, а... просто... сам не зная почему... чтобы только противоречить... На самом деле, он уже и без Зиэлевых советов пытался покормить Гвоздика фруктами и овощами... И траву всякую разную давал, но Гвоздик схватит кусок капусты, укусит и тут же выплюнет с возмущенными криками: ему чего-нибудь пожирнее на зубки насаживай!
Вот бы так сидеть и сидеть в невысокой травке на охапке папоротника, идти и идти по дорогам, на юг и на север... и на запад, и на восток... вчетвером... И не расставаться никогда, и никого не бояться... И чтобы всегда было тепло и сытно...
— Да ты спишь! Подъем, дорога ждет! А это тут кто, а? Ты мне поверещи, обормот, живо шкурку на обтирку сдерну и голышом в болото суну!.. Подъем! Сивка! Ты, что ли, здесь самый хитрый?.. Ну-ка, сюда, к седлу поближе, ишь — куда утрусил, в противоположную от мешков сторонушку... Увлекся он траву щипать с прижатыми ушами! Сплошные хитрецы, поголовно лодыри и звери вокруг, один только я простак и добродушен!
Лин глубоко вздохнул и вдруг подумал про себя: да, теперь ему очень даже понятно, почему Сивка так тяжело вздыхает и фыркает перед тем, как на него наденут седло и навьючат поклажей... да еще они втроем, бывает, взгромоздятся... Бедный Сивка...
— А ты поэтому пешком рядом ходишь, что Сивку бережешь?
— Я? С чего ты взял? Сивка — мощный крупный конь, он и больше выдержать может. Раньше, до меня, если хочешь знать, он вообще ходил в конском боевом доспехе, а это тяжесть — ого-ого! Я даже точный вес знаю, да только все равно не впрок его тебе открывать, ты же неграмотный.
— А долго надо грамоте учиться?
— Н-нет... наверное... Быстро.
— А счету? Чтобы уметь считать до ста?
— Это почти одно и то же: знаешь одно — знаешь и другое. Снег тебя всей грамотейской премудрости научит, я полагаю, он в этих делах мастер.
— Вот здорово!
— Да? А я думал, ты воином стать мечтаешь. Воинам же вовсе не обязательно знать грамоту, более того, редкие простые ратники умеют читать. Да, кстати уточню: именно люди войны -исключение из только что приведенного мною правила, даже неграмотные считать умеют, червонцы и серебро, и медяки, потому как это первейшее, самое необходимое знание для наемника, а вот читать — каждый двадцатый... а то и каждый сотый. Дворяне — особь статья: в последние два-три поколения наших императоров, с их высочайшей руки считается немодным и мужланским не уметь читать и писать, поэтому сейчас дворяне — грамотны поголовно. И купцы, само собой, и жрецы... А простому воину — грамота зачем?
