Небо и земля

— Одинаково рад и мне, и тебе. А что на самом деле, на уме? — изрек Веч задумчиво.

— Оппа, мудрено глаголешь. И лоб не буду трогать, поставлю диагноз на глаз. Это дефицит градусов! — заключил торжественно Крам.

На столе возник поднос. Стаканы, бутылка, блюдо с закусками, пиалы со специями... Мехрем удалилась так же бесшумно, как и появилась.

За спиной раздался женский смех. Крам оглянулся на звук, словно охотничий пес, и потёр руки.

— Ну вот, в клубе снова возродилась жизнь. Я послал машину за своей. Присоединишься?

— Нет. Голова трещит. Я в гостиницу, — сказал Веч и поднялся, чтобы уйти, как вдруг мелькнула шальная мысль — впервые за последние дни. Сейчас бы съездить за мехрем, схватить в охапку и привезти в номер. А там обнять, прижать к себе, уткнуться носом в русые волосы... и отоспаться вдоволь.

А что, время позволяет. Безумство, но почему бы и нет?

Невесомое прикосновение. Скользит по лбу к переносице и далее, по горбушке носа к губам.

Веч перехватил ладошку и, прижав к груди, убаюкал настырные пальчики.

— Выглядишь уставшим. И не высыпаешься.

Не размыкая век, промычал что-то нечленораздельное.

— Веч, а ты помнишь, как наши страны объявили друг другу бойкот?

— Ммм... откуда ж мне помнить? Малой был, лет пять или шесть. — Он повернулся на бок, приоткрыл один глаз.

— Совсем-совсем ничего не помнишь? — не унималась мехрем. Приспичило же ей.

— Ну-у... Батя что-то такое рассказывал... и дядья тоже. Когда я повзрослел и стал похож на человека.

Она фыркнула и рассмеялась.

— А когда ты повзрослел?

— Когда впервые победил в бохоре*, — ответил лениво Веч, потягиваясь.

Она замолчала, но ненадолго.

— И что рассказывали?

— Ну-у... не особо интересно... В то время у меня голова была забита ножами и новыми приемами. Ударами, подсечками...

— А ты знал, что на свете есть такая страна — Амодар?

— Нее. Я и о Доугэнне тогда толком не знал, не то что о каких-то чудных странах.

— А я только-только родилась, когда... наша страна обидела вашу, — сказала она тихо.

— О, да ты уже старушка, — засмеялся Веч и притянул её к себе.

— А о Доугэнне узнала в школе, и о том, что с вашей страной разорваны все отношения. А как вы жили после бойкота?

— Как жили? — задумался Веч, выписывая пальцем загогулины на нежной коже.

По-разному. Церкал* отца занимался разведением скота, семья матери преуспела в торговле специями. Победа в бохоре стала формальностью, после которой отец ввел сына в клан. На спине Веча поселилась роскошная самка снежного барса, а сам он раздувался от важности.

— Ну-у, мы жили...

Торговали с ривалами, те охотно брали нибелим и аффаит, предложив взамен опыт и знания для развития Доугэнны. Нет уж, хватило с лихвой сотрудничества с соседями-зазнайками. Сами разберемся, как нам встречать рассветы и провожать закаты, — ответили отказом ривалам.

И переменили своё мнение, прослышав, что зазнайки покатываются со смеху, сравнивая отсталую страну с рассохшейся телегой, у которой колеса вросли в землю по оси, а сами облизываются на богатства Полиамских гор.

— ... жили...

Не сразу заскрипели колёса телеги, и она сдвинулась с места. Гордость и самолюбие толкали вперед, а предубеждения и косность тянули назад. В церкале отца заработала мясоперерабатывающая фабрика, возле дома матери открылась медицинская школа, а учёба стала обязательной повинностью, начиная с восьмилетнего возраста.

— ... жили...

Мечтали, рисковали, влюблялись и были предаваемы любимыми. Бунтовали. Назло и из упрямства ушли из отцовского дома. Крепли. Умнели. Закалялись как сталь. И стали теми, кто мы есть сейчас.

— ... как-то так.

— Да-а, очень интересно, — хмыкнула она разочарованно.

— Нынче из меня плохой рассказчик, — признал Веч благодушно.

Потому что лень и неохота тратить время на пустые разговоры. Мехрем и без них найдет ответы на свои вопросы... в Доугэнне. Точнее, своими глазами увидит, как жила страна все эти годы и чего достигла.

Вместо болтовни можно заняться более приятными вещами, вдвойне актуальными в свете предстоящей разлуки. Веч получил вызов из генштаба об участии в ривало-доугэнской комиссии по установлению новых границ между двумя странами. Участие почетно, зато работа предстоит муторная и затяжная. Но мехрем об этом знать не положено, поэтому она довольствуется кратким: "вызван на неопределённый срок".

Предстоящее расставание угнетало Веча, но тут уж ничего не попишешь. "В изматывающем труде время пролетит быстро, и глазом не успею моргнуть", — настраивал он себя. Печалилась и мехрем, оттого в последние дни была грустна и задумчива. И баловала Веча, проводя с ним вечера в ущерб семье. Он ценил это.

В разговорах мехрем нет-нет да и возвращалась к ривалам. Оно и понятно, их приезд стал настоящим событием для городишка, ведь местное население отродясь не видало иноземцев вживую. И о войне расспрашивала, обходя со свойственной амодарам осторожностью скользкие моменты. А вчера опять спросила несмело о будущем страны. Веч вяло отнекивался. С отъездом ривалов с него слетела вся собранность, отпустило внутреннее напряжение, и Веч с удовольствием предавался размягчению мозгов и тела в компании мехрем.

— Давай как-нибудь потом поговорим. Не сейчас, — сказал просительно, когда она завела разговор о союзниках, благородно оказывавших амодарам помощь в войне. Ну да, как же, благородство ривалов можно есть ковшом. Три капли на бочку бесчестности.

В другой раз, вместо того, чтобы утолить любопытство мехрем, Веч приложил руку к груди, там, где сердце:

— Ты сейчас спросила, и у меня сразу зажгло вот тут. Потому что не успело зажить. Не береди, прошу. Я рад уже тому, что при словах о войне руки перестали сжиматься вот так.

И продемонстрировал кулаки.

В последний вечер перед отъездом мехрем снова завела разговор — о том, что ривалы приезжали в город неспроста, и что она, как и все амодары, чувствует себя обманутой союзниками. Тут уж Веч не выдержал, терпелка лопнула.

— Послушай, Аама, я тоже не питаю особой симпатии к ривалам, хотя они и придерживаются нейтралитета. Но ривалы привезли помощь, разве мы можем отказываться? В госпитале сейчас напряжёнка с медикаментами. Не сегодня-завтра он будет свёрнут, поэтому лекарства из Доугэнны сюда больше не поставляют.

— Будет свёрнут? — растерялась она. — В нём уже нет необходимости?

— Считай, я ничего не говорил. Мне отвинтят голову, если узнают, и ты попадёшь под подозрение, — припугнул Веч, и тут его осенило, что уполномоченный генштаба перед отъездом вполне мог рассовать "жучки" по офицерским комнатам. А что, с него станется.

— Я поняла, — понурилась мехрем. — А о чем можно говорить?

Веч приподнял её подбородок, заставил заглянуть к нему в глаза.

— О нас с тобой. О звездах и луне. О доугэнских традициях. И не более.

Ну вот, расстроилась.

— Приеду и расскажу тебе, как у нас играют свадьбы, — сказал Веч и улыбнулся, заметив затрепетавшие от смущения ресницы. — Отужинай со мной, похлебка приготовлена по особому рецепту.

Он вернется и расскажет мехрем всё-всё — о свадьбах, о детях, о семейных праздниках, о родственных связях, о вековых обычаях и о многом другом, что пригодится птице-лебедю на благословенной земле Триединого. А о ривалах — ни слова. Табу. К бесам их на съедение.

* * *

Все-таки она рассказала о своих опасениях — в точности, как посоветовала Эммалиэ. В последний момент, перед отъездом Веча.

Тянула, потому что одолевали сомнения. Получается, рассказав, Айями донесёт на соотечественников, что равносильно предательству. Но в итоге страх за семью перевесил, ведь это наипервейший страх человека.

Веч отреагировал соответствующе. Выслушав со всей серьезностью, начал выпытывать: где и когда Айями видела подозрительных мужчин, налегке ли они были и куда направились.

Шла на работу примерно две недели назад, видела двух чужаков, вдалеке в проулке, в утренних сумерках, налегке, завернули за угол и исчезли, особых примет не заметила, — отвечала Айями. Ложь текла легко, быть может, оттого, что обдумывалась не один день.

— Две недели назад? А я узнаю об этом только сейчас? — нахмурился Веч.

— Ты был занят в эти дни, — ответила Айями, оправдываясь, словно её в чем-то обвиняли.

— Ты могла обознаться. Попутала с местными. Они каждое утро собираются у комендатуры на халтурку, — сказал Веч, впрочем, заведомо зная, что его версия неубедительна. Амидарейцы, возжелавшие разбирать брошенные дома в обмен на пайки, стекались к площади гораздо раньше, чем начинался рабочий день Айями.

— Наших мужчин раз-два и обчелся. Либо калеки, либо старики, либо дети. И по двое не ходят.

— Погоди-ка.

Веч вышел в приемную и вернулся с листом, сложенным гармошкой. Оказалось, принес карту города. "Наверняка чертил Имар", — подумала Айями, разглядывая прорисованную до мельчайших подробностей схему. Названия улиц и административных зданий — на даганском. И набережная не забыта, и мост, и река. И частный район, изобилующий крестиками жилищ, попавших под разбор.

— Ты живешь вот здесь. — Показал пальцем Веч, мгновенно сориентировавшись в хитросплетении зданий и дорог.

На карте проулок выглядел сучком меж ветвистых улиц, а дома — редкими листиками. Крохотно и неправдоподобно. В действительности путь от подъезда до центральной улицы казался Айями долгим, а на бумаге это расстояние вместило три маленьких прямоугольника попарно вдоль дороги до перекрёстка.

— Где ты их увидела, и куда они свернули?

Айями подумала и показала на карте направление. Одна ложь громоздилась на другую.

— Единожды видела?

— Да.

— Сможешь опознать?

— Вряд ли. Видела их со спины, они быстро шагали и не оборачивались, — сказала Айями поспешно.

Но Веч тоже не вчера родился.

— Это амодары. Неважно, городские или пришлые. А ты рассказала мне, — произнес с расстановкой, полуспрашивая-полуутверждая, мол, ты сама-то соображаешь, о чем сейчас наговорила? Своих же добровольно закладываешь? Ни в жизнь не поверю.

— Да, это амидарейцы, — вздернула нос Айями. — Осенью на том хуторе тоже побывали амидарейцы. И теперь хутора нет, а жители мертвы. А у меня на руках дочь и мать, и я боюсь за них и днем, и вечером, и ночью. Неспокойно мне. Тревожно на сердце, мнится разное.

Веч побарабанил пальцами по столу. Меж бровей залегла складка.

— Оставлю указания Краму, он присмотрит за районом. А ты — если заметишь что-нибудь подозрительное или пугающее... если незнакомцев встретишь, немедленно сообщи. Аррасу, Краму... или вот Имару хотя бы. Я слова против не скажу.

— Хорошо. Спасибо.

— Эх, поздно ты рассказала... Хотя бы днем раньше... — пробормотал он. — Ну да ладно.

Поздно, потому что оттягивала. Пока риволийцы гуляли по улицам, патрули останавливали горожан через каждые два шага и проверяли документы со всей тщательностью. Как уехали иностранцы, так и патрулей убавилось. Кричи не кричи, никто не поможет. Зато Веч обитал поблизости, в нескольких кварталах, и его присутствие придавало уверенности. Но поутру он уедет, и опять страх за близких пробудится с новой силою.

— С завтрашнего дня за тобой будет приходить машина по утрам.

— Что ты, что ты! — испугалась Айями не на шутку. — Сама дойду, не развалюсь. Буду осторожна. Но машину не надо!

— Ладно, не стану настаивать. Жизнь показала, что ты рано или поздно соглашаешься с моими предложениями. Потому что они разумны и логичны, — хмыкнул Веч. — Как надумаешь, скажи Аррасу, он организует.

— Спасибо, я обязательно поразмыслю над твоими словами, — ответила чинно Айями, сопроводив королевским кивком.

— Ох, ты ж... амодарка, — Веч сгрёб её в объятия. — Ничем не прошибёшь вашу учтивость... И слушай интуицию. У вас, амодаров, она как маяк.

— И вечером обойдусь без машины. Сейчас темнеет позже, — сказала Айями, вспомнив, что с прибавлением светового дня напарницы предпочли личному шоферу пешие прогулки до дома, чтобы лишний раз не становиться поводом для пересудов всевидящих соседей. Она-то возвращалась из гостиницы потемну, но с отъездом Веча необходимость в машине отпадала.

— Нет уж. Я спокоен, зная, что тебя доставляют до порога квартиры. И это не обсуждается, — повелел Веч.

Уехал. И не сказал, когда вернется. Потому что и сам не знает. И вернется ли?

Но покуда работал экскурсоводом иностранцев, наотрез отказался обсуждать их приезд. И Айями запретил, не помогла и хваленая дипломатичность. Уж как изворачивалась Айями в разговорах, стараясь что-нибудь выведать, и пыталась уловить хотя бы малейший отклик эмоций на свои слова. То хвалила риволийцев, то поругивала. Высказывала то сомнение, то надежду. Но учла предыдущий опыт — взвинченность Веча и недовольство расспросами, поэтому всячески поддерживала его хорошее настроение. И хвалила, и льстила, и капризам потакала, и все прихоти выполняла, пусть последних было по пальцам пересчитать, и касались они преимущественно постели и всего, что с нею связано. Хотя стеснительность Айями и рыдала горючими слезами, а всё ж поставленная цель важнее — вытянуть хотя бы крохи информации.

Впустую. Веч держался стойко, как кремень. Правда, проговорился, что госпиталь вскоре закроют, тем самым, подтвердив предположение, что даганны понемногу сворачивают манёвры в городе. И признался в антипатии к иностранным визитёрам, однако ж, без ненависти и воинственного настроя, значит, об их шкурных интересах не осведомлен.

Своими размышлениями Айями делилась с Эммалиэ, с кем же ещё? Оказывается, это тяжкий груз — блюсти данную клятву. Знание распирает, а испросить совета и обсудить не с кем. Варишься в собственном соку и выстраиваешь домыслы один фантастичнее другого.

Риволии тесно, Риволии нужна свобода. До Даганнии не дотянуться, да и общей границы с нею нет. Зато Амидарея рядом, с территорией в десять раз больше, чем у островного соседа. Но своими землями только дурак поделится добровольно, значит, надобно заполучить их хитростью. Рассорить две страны, исподтишка науськивать друг на друга, дождаться, когда один из противников будет повержен, и взять желаемое на блюдечке.

— Даганнам необходимо восстанавливать свою страну. А чтобы контролировать территорию Амидареи, нужны люди и ресурсы, причем немалые. Вдобавок придется тратить силы на борьбу с Сопротивлением. Да и взаимная ненависть наших народов не скоро угаснет. Что предпочесть? Тяжело удерживать Амидарею в руках. Невыгодно. Даганнам своя земля дороже, — рассуждала Эммалиэ.

— Хорошо, пускай они когда-нибудь уйдут. Но почему напускают таинственности? — возразила Айями. — Пусть объявят населению, мол, потерпите, скоро власть поменяется. Им-то что? Зато люди успокоятся. Посмотрите, риволийцы уехали, а город до сих пор гудит как улей.

— Даганнам плевать на нас, и до объяснений они не опустятся. Но о планах риволийцев на нашу страну не знают и не догадываются, что стали марионетками в их руках, как и мы. А те заняли миротворческую позицию. Назвались посредниками, привозят лекарства. Создают себе репутацию. И выжидают. Даганны уйдут, и у нас снова появится власть. Правительство, бургомистры... назначенные Риволией. Под видом помощи она начнет насаждать свои порядки.