Комета. Карелия (2 книга)

Но самым образующим образ и акцентирующим на себе внимание был контур его галифе. Такой ширины и парусности я никогда в жизни не видела, даже если бы попытаться в районе бёдер ему вписать круг, он был бы меньше в ширину, чем его начинающиеся от колен и до самой куртки "уши" галифе. Нет, я видела на улицах наших военных модников, у которых тоже галифе имели выдающуюся парусность, но им, мне кажется, всё-таки далеко до виденного мной шедевра. Не могу знать, все ли солдаты в финской армии имеют такие бриджи, но что видела, то видела. И почему-то это подействовало как-то угнетающе на моё настроение. Вообще, это был первый живой настоящий враг, раньше были просто слова "немцы, германцы, белофинны, финны", за ними реальности было не больше, чем за каким-нибудь сказочным названием вроде "старичка-лесовичка или гуслей-самогудов", такая абстракция, наделённая какими-то свойствами, но не имеющая реального материального воплощения. А теперь я видела и реально осознала слова о враге пришедшем на нашу землю и захватившем наши города и сёла, что это не сказка, не фантазия, это живое и ходит своими ногами в уродливых штанах... А ещё, я словно прикоснулась в смерти, не испугалась или появилась какая-то неожиданная угроза, нет, я прочувствовала, вместе с овеществлением образа врага, словно овеществилась и моя возможная смерть, которая для меня до этого оказывается тоже шла по разряду сказочных абстракций. А вот теперь я как-то внутри, в самой глубине души вдруг поняла, что за этими знакомыми словами на самом деле темнота и небытие, и это не переиграть и не переиначить и самое страшное не факт и момент смерти, а её фатальная неизменность после свершения.

Наконец мы выехали из Питкяранты и Архип продолжил рассказывать. О чём он рассказывал? О многом...

О том, что у него ещё до революции был приятель Рюти из центральной Финляндии, у которого отца запорол насмерть лесничий местного барона, которому показалось, что отец Рюти ему соврал, и что он пошёл в лес барона на охоту, а не хворост собирать. Нет, после экзекуции плетью отца ещё живого привезли домой, но после отец так и не встал, проболел почти месяц и тихо во сне умер. Он вообще, был очень тихий и набожный человек. А Рюти убежал в Петербург и примкнул к большевикам, которые пообещали свергнуть власть царя и помещиков и сдержали своё обещание. И он, Архип думает, что карелы абсолютные дураки, что это сейчас с ними заигрывают и всячески на словах потакают. А стоит финнам укрепиться чуть получше, как появятся их финские и шведские бароны, ведь Рюти рассказывал, что у них финны — это батраки и бедняки, а владеют землями и другими ценностями только шведские, русские и прочие помещики, бароны и разные графы. Так, что местные, на самом деле уже вкусившие свободы и вольности Советской власти скоро очень сильно удивятся, когда окажется, что в Великой Суоми им отведена та же роль, что и финнам в их старой стране. То есть бедняков и батраков, когда лес, покосы, озёра, реки принадлежат кому-то, и туда для сохранения жизни и здоровья лучше близко не подходить. Вот тогда и взвоют, но будет поздно с одной стороны, а с другой, здесь большинство и так богато не жили. Так, что даже урвать и поделить невеликие ценности хозяйств выселенных славян им уже в радость, то есть их можно сказать уже "повязала кровью" новая власть, так, что одномоментного возмущения и восстания не случится, а отдельных недовольных очень быстро и качественно прижмут к ногтю...

А он, Архип Панасенко, сам из бедняков, принял революцию всей душой и воевал в гражданскую, пока его не свалил сыпной тиф, и он пришёл в себя только в Архангельской больнице. Вообще, нас из Петрограда тогда отправили отрядом выбить интервентов из Архангельска. Так англичане гады сами воевать с нами не стали, а заплатили белогвардейцам и бандитам разным, а пока мы с ними воевали согнали почти всех жителей в концентрационные лагеря на острове Мудьюг, а сами стали вывозить из города всё, что только могли. А там ведь одних складов купеческих в порту было на миллионы товара, а товар не только пенька и ворвань, там и лес строевой и корабельный, и пушнина, да много чего. Корабли, говорили, потом караванами по палубу гружёные уходили, по Двине днищами дно скребли. А я там сыпняк и подцепил, сколько в бреду был, не знаю, а как очухался, так там вся война уже закончилась. Оттуда начал выбираться и решил Белым морем, через Онежский залив, вот так по пути меня и обженили. Осел здесь. Детишки пошли. Старшие двое у жены от первого мужа, вдова она была, а младшие мои. Но вот сыночку в жизни не прощу, что от фамилии отцовой отрёкся. Так ведь он дурной и шалапутный, я сам такой был, пока не поумнел, не простит ведь Советская власть, когда вернётся, за всё спросит, и отвечать не только ему, но и родне придётся. Вот я и думаю, что если ты там своим передашь, что бывший красногвардеец Архип Панасенко готов выполнить любой приказ народной власти, может и послабление потом выйдет, когда за дурака малолетнего спрос учинят...

Он разглагольствовал, и сам не замечал, что сам себе противоречит. Ведь он говорит, что когда власть укрепится, бароны всякие наедут и всех прижмут, а с другой стороны, что Финляндия долго не продержится и он уже сейчас хочет себе очки перед Советской властью набрать. То есть ничего идейного, нормальный такой крестьянский прагматизм и желание на всякий случай соломки подстелить. Впрочем, а моё какое дело? Вот вернусь и всё доложу, а там уж пусть умные решают, как им с этой информацией поступать. Хотя, ведь с тех же позиций крестьянского прагматизма самая лучшая позиция, это не вмешиваться и по возможности ничего не делать, ведь виноват всегда только тот, кто делает, а вот обвинить того, кто не делал гораздо труднее...

Тут же мимоходом прошёлся про сволочные особенности местных карелов и прочих, что уж очень любят подло исподтишка гадости делать, при этом в глаза улыбаясь. Что особенно чётко проявляется, когда человек выпьет и себя меньше контролирует, вот тогда из-под этой улыбочки такое дерьмо наружу вылезать начинает, что только успевай отбегать. И даже его приятель Рюти, с которым столько всего вместе пережили, и служили вместе, пьяный становился просто каким-то уродом. Ну, вот ему понятно, когда после пары стаканов удаль молодецкая в голове загудела и мужики вышли силушкой мериться, ну, помутузят друг дружку, носы поразбивают и дальше гужбанить. А Рюти или кто из его нынешних соседей, тихонечко дождётся, когда ты отвлёкся и со всей дури как врежет и потом ногами месят уже всей кучей. А если тебя с этого удара свалить не удалось, так извиняется и так искренне, дескать и вообще он тебя не бил и всё тебе привиделось. То есть выждать и воспользоваться любой слабостью, а потом затоптать соперника — это для местных почти удаль, а для русских — это подлость. И вообще, все они здесь хуторяне и единоличники, что финны, что вепсы, что карелы. Сидят в лесу, с него кормятся, ничего в жизни и мире не видели кроме этого, да и Советская власть им нужна только, чтобы в его хуторке его поменьше трогали, а если с него что-нибудь спросишь, вот тогда недовольство страшное, ведь ему все должны, и это правильно, а вот он никому и никогда ничего не должен...

А ещё, мало их самих, по лесам разбросаны, городов не касаясь, но там уже приезжие ещё со времён Петра, который в Петрозаводске и Медгоре рудники первые открыл. И женятся между собой, потому, что каждый ведь других по себе мерит, а вот они никому и не верят и слово ничего не значит. Испокон у них брат на сестре женится — это ещё ничего, а как отец на дочери или мать с сыном, а ведь грех это страшный. Говорят, ухватка эта от саамов с севера пришла, где народа с тундре мало вот и сводятся с кем удалось. И ради крови свежей под любого проезжего не только жену, но и дочерей подкладывают, чтобы силы в род принесли, а без этого вырождение идёт... Но то тундра и людей нет почти, чего они здесь то, где люди есть по тем же ухваткам живут? Хотя, если подумать, то за все века, как здесь Пётр осваивать начал здесь столько народа осело, что если с местными посчитать, то хорошо если четверть их наберётся, давно все смешаны и разбавлены, а ведь финны им позже и это припомнят, чтобы не могли голос подать, когда их новая власть начнёт к ногтю прижимать...

Потом вдруг разговор вернулся к тем двум виденным мной на дороге "папе с сыном", как я их назвала. Я ещё в самом начале, когда щебетала, красочно описала, как их видела и что они мимо проехали, но мне ведь в другую сторону, да и смурные они были. Оказалось, что они и, правда, повода для радости не много имели, а везли они тело своего родственника, одного из тех, кого Никита с Авдеем на ноль помножили. Это реальное подтверждение, что ребята не просто так сгинули, а сумели за свои жизни и врагов сколько смогли взять, отозвалось в душе радостной волной пополам с тоскливой нотой понимания, что ребят уже нет. И от этого "нет" веет могильным холодом и жутью неисправимого и страшного. Заодно рассказал Архип и то, как нас обнаружили. Мы ведь были уверены, что "хвост" от дороги, по которой срезала путь группа командира, она и привела. И хоть вслух командира никто не осуждал, но это знание словно висело между всеми, ведь сколько раз Никита командира одёргивал, что лучше по буеракам лучше крюк ноги сбивать, чем позволить себе расслабиться и по дороге с удобством пройти. Но Викулин при любой возможности это правило нарушал, и вот это и посадило им на хвост егерей. Оказалось, что заметили не вторую группу, а нас, и не у дороги, а в лесу. Один местный охотник свои ловушки проверял и увидел, о чём побежал и рассказал, кому следует. Потому и погоня появилась с отставанием, а не сразу... Ещё поведал, что ребята погибли и живыми их взять не смогли.

Но раненых и убитых среди финнов, а в большинстве местных ополченцев, отряды которых уже успели организовать не мало, только убиты больше десяти человек и это только из местных, а раненых гораздо больше. А своих раненых и убитых егеря увезли на двух машинах, и там вроде бы трое или четверо насмерть. Вот поэтому и крик стоит на каждом углу, что героические ополченцы с егерями победили и полностью уничтожили целый батальон русского десанта. Вот только с целями десанта расхождения, то ли Сортавалу батальон должен был штурмом взять, или сразу на Хельсинки идти. Но те, кто там присутствовали сами ведь знали, что воевали против двух человек, и что это не все, но после такой оплеухи заставить местных идти в лес на прочёсывание у финнов не получилось. А обученные лесные специалисты-егеря финской армии ещё не успели приехать, но финны это вопрос не оставят, упёртости им не занимать, так, что выходит, нам опять очень повезло и благодаря ребятам, которые заплатили своими жизнями, мы успели выскочить в это случайное "окно" в поисках и прочёсывании. Эх! Ребята! Ребята! И мне теперь нужно выполнить вашу последнюю волю и довезти вашего командира и пакет, за которым нас в эти леса отправили... На всякий случай я спросила, а почему Архип так уверен, что наших живыми взять не сумели? На что он ответил, дескать уже были показательные казни, которые прошли почти во всех значимых населённых пунктах, где издевались и казнили наших пойманных солдат и очень уж они эти зрелища воспитательные устраивать любят, так, что если бы сумели хоть одного и раненого захватить, то непременно бы про казнь было слышно. А тут ни словечка... Резон в таких рассуждениях был... Но я поинтересовалась другим:

— Слушай! Архип! Ты же у себя в деревне сидишь, только на огород выходишь, сам говорил, а всё про всех вокруг знаешь, это как у тебя выходит?

— Э-эх! Девонька! Сама посуди, газет нет, радио не провели, на станции оно на финском бормочет, что слушать бес толку. А людям же интересно, тем более всё, что рядом делается и тебя и твоих сродственников зацепить может. Вот и рассказывают все друг другу новости и всё, что знают. И это точнее любой газеты выходит. А людей много и каждый что-то своё добавит. Это, конечно, если бабьи глупости не считать, у них ведь свои разговоры. А у мужиков всё степенно и правдиво, никто не хочет брехуном прослыть, если что непроверенное, то так и говорят... А ведь финское радио тоже много чего интересного говорит, у нас есть те, кто понимают хорошо, вот они и переводят... Так, что зазря ты меня подозреваешь... — Почти обиженно закончил он. Пришлось заверить, что я его не подозреваю, а просто удивилась...

Дорога тянется и тянется, а разговор от неурожая и жаркого лета с множеством грибов, что суровую зиму обещает, сменил направление:

— По хорошему бы, девочка, вам лучше баркас под парусом или мотобот. Но с такой посудиной одной тебе не совладать, да и взять такую негде. А у меня "Фофан"** есть, спрятан в протоке, притоплен возле Ууксу, мы со свояком частенько сети на глубинах ставили, всегда с рыбой были. Вам бы только погода, чтоб была, и чтобы ветер встречный не поднялся, а то одна не выгребешь. "Фофан" лодка добрая, ходкая остойчивая, жалко отдавать, да, ладно. Она у меня в протоке притоплена, чтобы не рассыхалась зазря, а делал её хороший мастер, несколько лет уже у меня и нигде не течёт, гнили нет. Но и я за ней смотрю, краской да гудроном не замазываю, как некоторые, что потом у них дерево задыхается и гниёт. Специально сам краску делаю на сурике тёртом, который сам толку и перетираю, а потом на конопляном масле замешиваю с известью и купоросом, да несколько месяцев настаиваю. Рецепт секретный почти, от деда моего остался, он по дереву плотничал и где нужно всегда своей краской подкрашивал. Под такой краской дерево дышит и от воды защищено...

А вот когда поплывёте, помни, что финны лов рыбы уже объявили под контролем. В Сортавале, Питкяранте, Лахденпохье рыбоперерабатывающие цеха были со своими баркасами да шаландами, а ещё сколько артелей по берегам озеро кормило, везде считай суда реквизировали и на них теперь озеро патрулируют. Свои то баркасы когда ещё привезут, а эти есть уже. Вот их тебе опасаться нужно. Поэтому от берега не отходи, чтобы спрятаться сразу. Наши то у южного берега и сюда не полезут без нужды и морские сражения устраивать никакого резона нет ни у кого. — Это его "Наши" почти окончательно убедило, что Архип зла к нам не пытает. — Поэтому любой моторный или парусный бот или баркас, это финский патруль и прятаться надо, ведь убежать на лодке от баркаса невозможно никак. Тут до устья Волхова километров восемьдесят наверно

* * *

, но я бы советовал от берега не отходить, и до устья Свири добираться, а там сразу в Петровский канал уходить, там тебя и от ветра и от волн укроет и до наших доберёшься. Там уже по всем берегам наши должны быть... Я слышал, что финны на Свирь вышли и даже мосты захватить успели какие-то, но вот дальше чего-то разговоров нет, так, что если бы они на южный берег Ладоги вышли точно бы на каждом углу кричали...

— Архип! А мне одной выгрести восемьдесят километров, это вообще как? Такое возможно?

— Ну... Я когда молодой был и дури девать некуда, наверно бы за сутки выгреб, если бы без помех, чтобы волны не было и ветер навстречу не дул и по прямой. Сдох бы наверно в конце, но выгреб. А тебе, да ещё и в гружёной лодке и когда прятаться нужно... Даже не знаю, но дня три, если очень повезёт... У тебя самое трудное будет мимо Салми проскочить. Лодка у меня на западном берегу Уксалонпя, это полуостров, хотя, если протоку, где моя лодка спрятана считать, то и остров выйдет. Он длинный, километров двенадцать в длину и берег у него изрезанный и тянется он на юго-восток. Есть у него пара длинных мысов, для проверки можно на них высадиться и перейти попробовать, сразу и поймёшь, что это не конец Уксалонпя, а мыс его просто. А вот когда полуостров кончится, тут не зевай, нужно на юго-запад идти, чтобы Мантсинсаари по правую руку оставить, но в проливе между ним и Лункулансаари нужно к левой стороне прижиматься, и проходить там лучше ночью или в сумерках. Лункулансаари слева лучше не проходить, там протока его от берега отделяет болотистая и вся заросшая, да и народа там шастает многовато. Эти острова каждый километров по пятнадцать будут, там тоже берег сильно изрезанный и скал у берега хватает и камней всяких, там очень внимательно смотреть надо... Вот как эти острова пройдёшь, дальше до Видлицы и после берег почти ровный и песчаный, это и хорошо и плохо. Хорошо, что берег ровный, а вот прятаться там негде и озеро во многих местах с дороги далеко просматривается... А вот как мимо устья Тулоксы и Олонки проберёшься, если маяки работают, то можно ночью спокойно держать на Габановский маяк, а от него по Стороженскому и Свирскому маякам прямо в устье Свири выйти. Сам я не ходил туда дальше Видлицы никогда, мне без нужды, а люди говорили. Так напрямки километров десять врезать можно, чем вдоль берега красться... Если южный берег наши удержали, то от Габановского маяка финнов уже можно не бояться не сунутся они туда на баркасах своих. Хотя есть довольно больших пара, и вроде, говорят, на них пушки поставили...