Терракотовые дни

Парень явно расстроился. Он молчал, но держал себя в руках.

— Да не волнуйтесь вы так. Задача перед нами будет не менее важная и, возможно, более опасная.

Майор задумался, потер подбородок. Про себя отметил: завтра надо бы побриться.

— Любезнейший! — крикнул он.

На пороге появился руководитель подполья. Нет, точно подслушивает, мерзавец... — пронеслось в голове у Вольских. С таким жуком надо осторожней. Или, ладно, пусть живет...

— Простите, все забываю, как вас зовут, — продолжил майор.

Еще бы не забыл, — подумал подпольщик, — майор даже не удосужился спросить у подпольщика фамилии.

— Как уже всем вам известно, в банке этого города сконцентрированы огромные ценности, которые оккупанты планируют вывезти в Германию. Мы этого не должны допустить!

Краем глаза Вольских следил за мальчишкой. При этих словах он распрямил плечи и будто бы стал выше. Конечно же, его присутствие на этом совете было необязательно. Строго говоря, не его это было дело вовсе. Но ведь радист или еще кто-то разболтает ему... А так мальчишка почувствует себя причастным к тайне, что довольно пользительно с воспитательной точки зрения.

— При допросе старшего Циперовича... — продолжил майор.

— Циберловича... — поправил его Пашка и сам испугался своей смелости.

К удивлению всех присутствующих, майор поправился:

— Циберловича... При его допросе присутствовал кто-то из местных. Человек, который до войны занимал видное положение...

Главный почесал голову — почесал затылок. Так обычно чешут голову дураки, — отметил про себя Вольских. Но неожиданно даже для себя подпольщик вспомнил.

— Это Бойко... Володя... Владимир. То ли Сергеич, то ли Андреич. Капитан милиции. Бывший капитан...

— Андреич... — опять вступил в разговор Пашка.

Майор кивнул:

— У нас есть одна беда... Верней, две беды. Это Бойко и бандиты. Со вторыми, пожалуй, можно и нужно договориться. Все же уголовники — социально близкие к нам лица. А с предателями социалистической отчизны разговор у нас краток.

Руководитель подполья вытянулся в струну. Его рука привычно нащупала в кармане "наган".

— Не надо Бойко убивать. Владимир Андреич — наш человек, советский.

— Если он советский, что же он с немцами работает?

— Он не знает о подполье. Если его попробовать завербовать...

— С предателями у нас разговор короткий... — покачал головой Вольских. — Понятно?

И пристально посмотрел в глаза мальчишке.

Тот молча кивнул.

Нет, этого капитана надо обязательно зарыть. Для всего местного населения это будет замечательным уроком...

-//-

На сон грядущий Вольских все же попросил вина.

— Не могу заснуть, хоть ты тресни, — признался он. — Бессонница.

Нашли вино — домашнее, крепленое, налили в графинчик, вытерли фланелькой хрустальный стаканчик. Руководитель подполья не побрезговал отнести это лично — мало ли, захмелеет гость, выскажет, что у него на душе.

Вольских взболтнул графин и, игнорируя бокал, хлебнул прямо из горла.

— Я тут прикидывал... Давайте посмотрим правде в глаза, не будем выдавать нужду за добродетель. Мы тут одни, так что... Скажу правду — положение на фронтах не блестяще... Не настолько плохо, как твердят немцы в своей пропаганде, но все же хуже, чем в наших сводках. Не сочтите мои слова официальной речью, но приходит время, когда от нас требуется максимальное напряжение сил, где бы мы не находились — в советском тылу, в тылу врага или на фронте. Поэтому с завтрашнего дня — партсобрания и политинформации прекращаются. Все, кто есть в наличии — должны работать! Выгоните этих пердунов на улицу, пусть хотя бы ведут "тихую пропаганду". Только убедитесь, что они не знают ничего существенного...

Подпольщик понял намек — майор не просто хотел пристроить в работу старых партийцев, он желал от них избавиться.

— Их же могут схватить немцы!

— Ну и отлично1 Меньше нахлебников!

— Да вы что? Это же люди, у которых по тридцать лет партийного стажа! И не впервой сидеть в подполье.

— Просто сидеть — ума много не надо. Я намерен провести переаттестацию по единственному предмету — хорошо или плохо подпольщик бьет врага. И если он его не бьет вовсе, а только штаны просиживает, мы должны от него избавиться. Партизанский хлеб тяжел и кровав! Миллионы людей со всей нашей огромной страны рвутся на фронт, чтобы бить оккупантов. А у нас оккупанты — вот они, только надо выйти из дому... Наши братья сражаются с врагом, имея, хорошо если по винтовке на троих. У нас есть оружие, мы можем бороться с ним в три смены, передавая его из рук в руки. Мало того — чтоб пустить под откос поезд, совсем необязательно быть вооруженным до зубов.

— А что насчет банка... Вы, действительно, хотите...

Подпольщик замолчал, подбирая слова. А, в конечном счете, что хочет этот полоумный майор? Нет, жили себе спокойно, и вдруг свалился с неба этот баламут.

— Действительно хочу! — подтвердил тот. — Вместо того, чтоб гнать на фронт бесконечные стрелковые дивизии, куда лучше построить одну мехбригаду. Только вот где денег на нее взять? Завод клепает танки месяц. Стоит один танк, прошу заметить, триста тысяч рублей, а из-за ошибки какого-то желторотого командира немцы сжигают их сотнями за пару часов...

Испытывает? — подумал подпольщик. — Что ему сказать? Что страна Советов победит и без еврейского золота?.. А не заподозрит в саботаже?.. Лучше промолчать...

Так и сделал...

И оказался прав: Вольских сделал еще глоток и продолжил:

— Может, у нас не получится захватить эти ценности. Но мы, однозначно, не можем позволить, чтоб на деньги советских граждан немцы строили свои танки. Понятно?

— Понятно... Чего уж не понять...

— Отдельно вас прошу... Кого бы не нанял тот еврей, их бы неплохо найти и переговорить. У вас есть человек, близкий к криминальным кругам?

— Человек?.. Близкий... Может быть разве что Глеб...

— Ну вот видите, — чуть не в первый раз со своего появления улыбнулся Вольских, — а говорите, у вас плохое подполье.

Ничего подобного, конечно, подпольщик не говорил. Вольских решил это самостоятельно.

Но ничего, он здесь все перетрусит.

Утро следующего дня

В госпиталь принесли почту.

Письма разбирали — к почтоноше тянулись руки. Но были письма, кои не застали адресата — кто-то отбыл на фронт, в отпуск, в сырую землю. Письма последним падали на сетку совершенно пустой кровати. И если к тебе не пришло ни одного письма — выбирай любое, примерь на себя чужую судьбу... Слаще она твоей собственной или горше?

За раздачей писем майор наблюдал почти без интереса. В его медальоне на том месте, где обозначали родственников, была лишь пустота. И это была совершенная правда — родственников, достойных упоминания, у него не было.

Тем больше он был удивлен, когда треугольник упал поверх его одеяла:

— Ловите, товарищ майор...

Письмо было обыкновенным: будто племяннику Коле писала его тетка из-под Астрахани. Рассказывала про урожай капусты, про погоды, про то, как в начале лета дед Никифор упал в колодец. Говорила она также, что дядька его, дед Иван плох, что копать огород некому. И звала племянника на помощь. Обещала снабдить медом и самогоном. Самогон цензура отчего-то вымарала.

Майор прочел письмо не без интереса, проверил адрес на конверте — да, действительно: Н.К. Гусеву, номер полевой почты такой-то, штемпель Астрахани, штемпель ташкентский. Почерк бабский, старушечий, с уймой ошибок.

Все отлично, все сходится, только никакой тетки у него в Астрахани не было.

Он тихо осмотрелся по сторонам — всем было плевать и на него, и на письмо. Провокация? Слишком сложная — если СМЕРШу или НКВД надо кого-то скрутить, они просто подходят и заметают. В крайнем случае — дождутся ночи.

Письмо, конечно же, предназначалось ему. Бывало, что письма плутали, попадали не к тому адресату, не доходили вовсе. Но шестым, седьмым, черт его знает каким чувством, майор понимал — ошибки не было. Нет, безусловно, писала какая-то старушка. Писала, вероятно, по пять подобных писем в неделю, положим, за фунт хлеба каждое... И кто-то диктовал ей, говорил, в каком слове делать какую ошибку.

Дочитав, он свернул назад треугольник, спрятал под подушкой.

А ночью он запасся бумагой и папиросами, заперся в туалете.

Пока пытался разобраться в письме, скурил три папиросы. Следов симпатических чернил будто бы не было. Да и слишком это опасно, явно. Опять же — корреспондент мог предполагать, что у него может не оказаться под рукой нужного реактива.

Тот, кто составлял это письмо, конечно же, знал, кто на самом деле майор Гусев. Представлял, что он может, насколько умен.. Письмо содержало секретное послание. Вряд ли стал шифровать сообщение кодом, до которого он не додумается. Шифр должен быть достаточно простым, чтоб он мог его разгадать сам, без шифроблокнотов и подсказок.

И, действительно, разгадал...

Шифр был не то, чтобы сложный, но довольно хитрый. Майор выписал все слова с ошибками. Сперва выписал все их первые буквы. Получился полный бред. Выписал все последние — получилось еще хуже: три мягких знака подряд напрочь исключали возможность дешифровки. Пробовал комбинировать сами ошибки, но было слишком много гласных. Но достаточно было прочесть выписанные первые буквы в обратном порядке, и...

Колесник звал его на дело в Миронов. Называл и его долю — очень, очень много.

Свои записи майор сжег. Пепел раскрошил в руках, спустил в рукомойник.

Но затем еще долго сидел, о чем-то думая, куря папироску за папироской...

-//-

Он не был святым. Он не был бессмертным. Он даже майором-то не был, и звание это себе присвоил почти сам.

Он был вором. Вором высокого класса, полета. Да что там, он не воровал — творил. Чтоб украсть несколько крупных алмазов, он в одну ночь внес изменения в чертежи музея. Подлог не заметили и выстроили по его проекту здание. Через два года он воспользовался своими улучшениями и обнес музей.

Одной зимой снегопад и мороз задержал его на месяц в паршивом городишке. Со скуки он занялся живописью. Особым качеством и красотой его работы не отличались, но, вернувшись в свет, Гусь выдумал какого-то художника: отечественного Гогена, нового Пиросмани. Сфабриковал несколько статей в модерновых и постимпрессионистских журналах. Да что там — он и журналы сфабриковал. В результате иностранные гости страны Советов выложили за его мазню где-то около полумиллиона золотом.

По его работам учили оперативников в школах милиции.

Но Гусь со смехом следил за расследованием своего творчества: пусть берут, ему не жалко. На каждое обнаруженное дело у него приходилось по пять никому неизвестных.

Он менял паспорта и лица, как иной меняет перчатки: выезжал за границу будто корреспондент "Известий", возвращался словно прогрессивный шейх в изгнании.

Его не понимали даже в воровском мире. Не понимали, но уважали: знали, что он гениален, что логика у него хоть и странная, но вполне работоспособная.

Когда началась война, он спешно закруглил дела, сказал — иду воевать. Потому что даже вор может любить родину.

— Вор не должен принимать оружие от властей, — сказали на сходке старые, матерые воры.

— Ну так я со своим пойду... — улыбаясь, ответил Гусь.

Сам сделал себе документы, сочинил себе биографию. Дескать, пехотный капитан демобилизован после контузии на войне с белофинами. Жил в Могилеве, ехал к другу в гости в Сибирь, а тут такое... Нельзя ли без проволочек попасть на фронт, потому что врага мы бить привычные. Как в песне поется, "на земле, в небесах и на море..."

Его взяли в армию — добровольцев особо не проверяли, да и если бы и проверяли, что с того? Он в очередной раз числился погибшим.

В частях творился бардак. Его приняли по подложным документам, затем канцелярия непонятным образом сгорела, ему выдали документы новые, настоящие.

Ему дали роту, но командный пункт разбомбили, его, действительно, контузило, а командир батальона просто испарился. Гусева сперва назначили исполнять обязанности командира батальона. Тем более, что к тому времени батальон потерял в составе, и было не больше ста человек.

Их отвели на переформирование, и Гусева уже утвердили на постоянную должность. Он ожидал, что его обман откроется, и уже готов был бежать. Но скоро пришли документы на присвоением ему очередного звания — майор.

-//-

Утром, еще до обхода, он был у лечащего врача.

— Я здоров?.. — обратился к нему с порога.

— В общем, да. Вам, я смотрю, все так же не терпится вернуться на фронт?..

Майор печально покачал головой.

— Тетка к себе в гости зовет. Ей некому огород перекопать...

— Огород?.. Не фронт?..

— Никак нет. Вот письмо.

Он протянул распечатанный треугольник. Думал, что доктор его не возьмет, но тот принял лист, развернул и пробежал глазами.

— Оно и правильно... Астрахань, капуста, арбузы и прочие помидоры. Девки опять же там... — мечтательно проговорил он, будто в Ташкенте не хватало арбузов и девок. — Ну что, вечером выпишем... В среду перекомиссия...

— Мне бы быстрей. У меня тут на аэродроме приятель, он вылетает днем... Обещал взять...

— Но документы... Перекомиссия...

— Я это улажу сам.

-//-

А жизнь меж тем шла.

Часовой у входа в комендатуру по-прежнему проверял документы Бойко. Но рассмотрев внимательней, возвращал их с легким, почти незаметным поклоном.

Зотов и вовсе при встрече вытягивался во фронт.

Бойко это жутко смущало, и он то отводил глаза, чтоб не видеть подобного, то набирался смелости...

— Вольно, старшина... В смысле...

— Вот ведь как, — говорил Зотов, поймав взгляд сыскаря, — как бы власть не крутилась, а вам командовать — мне исполнять...

Утром Отто подал Бойко тоненькую папку.

— Что это? — спросил Владимир.

— Это досье на Сергея Колесникова.

Папка содержала фото и семь листов, которые Бойко небрежно пролистал, затем вернул папку:

— Простите, не читаю по-немецки...

— Ах да, совершенно забыл, простите...

— Ваше дело не выглядит серьезным. Не умеете вы все же дела шить. Кстати, откуда оно?

— Приятель из Абвера передал. Колесник был у них в оперативной разработке. Но от него отказались — слишком независимый.

— Это есть... Впрочем, он может работать и в команде. Только подберет он ее под себя.

— Интересно, а где сейчас обитает шайка Колесника?

Бойко тяжело промолчал.

— А вам не интересно? — спросил тогда Ланге.

— Нет, не интересно.

— А почему?

— Потому что я знаю — он живет где-то на Шанхаях.

— Тогда отчего бы нам не пойти и не арестовать их?

— А еще говорите, в Китае были. Неужели в Шанхае можно найти человека, если он не желает быть найденным?

— Мне кажется, это вы его не хотите искать... Слушайте, у меня отличный план. А давайте скажем, что в Шанхаях полно евреев. Гестапо устроит там облаву, а мы пропустим всех через мелкое сито?

— Что за замашки, Отто? Вы разве уже брезгуете работать чисто?.. Да и Шанхаи такое место — можно залить газолином на метр, выжечь его подчистую до полного остекленения почвы, но будьте уверены — кто-то да уйдет, уцелеет. Клоповник он и есть клоповник. Если хотите — можете попробовать. Но потом не говорите, что я вас не предупреждал.