Дочь кузнеца.

— Интересно, с кем из них развлекается сейчас мой каналья муженек?

Тут-то сеньора Умилиада не упустила случая. Не знаю, что она наговорила сеньоре, но вскоре Саломе прибежала на кухню с круглыми глазами и сказала, что хозяйка требует меня к себе.

Я встала и пошла немедля, хотя поняла, в чем дело. К такому повороту событий я уже была готова.

Не успела я войти в дверь комнаты хозяйки, как она влепила мне две увесистые пощечины:

— Да как ты смела, подлая?

Я в это время оглядывалась по сторонам. Вдовушки не было.

— Сеньора, как я могла отказать: я ведь раба сеньора.

А она, глядя снизу вверх, продолжала отхаживать меня по щекам и браниться, и я при этом стояла не моргая, и, честно скажу, мне даже было жаль ее, потому что она пускала руки в ход от бессилия.

— Выпороть тебя прикажу! Посадить на хлеб и воду! Котлы скрести отправлю на кухню!

Много было крика... потом голос сеньоры сорвался и вдруг в плач, и с рыданиями, от которых тряслись плечи, донья Белен опустилась там же, где стояла, прямо на цветные мозаики пола.

Что с ней было делать? Подняла и отвела, да нет — отнесла на диван. Дала платок, нюхательную соль, вытираю слезы, натираю ароматической салфеткой виски и бормочу сама под нос что-то невразумительное — лишь бы успокоилась. Гляжу — и правда, притихла, подняла глаза, рот раскрыла и слушает меня... А до меня только дошло, что я такое хозяйке мелю.

— В мыслях не держала, — охмурять хозяина, огорчать хозяйку, нужны мне были приключения на собственную спину, как же, мне моего черного парня хватало и ничего больше нужно не было — так нет! Он господин, куда мне деваться — устроит такую жизнь, что тошно станет, а теперь вот вы плачете... Ну не плачьте, а то я сама зареву... Наклоните голову, потру за ушами... сто лет бы мне его не нюхать, вашего муженька, чирей ему в зад... он меня у моего милого увел, вот что, вам, может, он хорош, а по мне, так он моему не годится в подметки, с какой стороны не взять... давайте шею и плечи разомну...

Замолчала и жду: отошлет меня пороть или нет. Но она рассмеялась каким-то деревянным смехом:

— Значит, твой лучше моего?

— Для кого что, сеньора: для белой дамы — белый кабальеро, а для черной девчонки нет лучше черного парня.

— Это правда, — согласилась она как-то вяло и вдруг неожиданно с интересом вскинулась на меня:

— Постой-постой, а кто он, твой негр?

— Конюший Факундо, сеньора.

— О! Губа у него не дура.

— Думаю, у меня тоже, — отвечаю я не без гордости.

— И как у вас идут дела?

— Были — лучше не надо, пока не приехал сеньор.

— Правда, — она словно погасла опять, но потом продолжала задумчиво: — Послушай-ка, та крещена, и Факундо тоже, может быть, я вас поженю?

— Это было бы хорошо, сеньора, но одно — что я была крещена в англиканскую церковь...

— Это ерунда, отец Эладио тебя в два счета перекрестит в католичество.

— А другое, если позволите сказать...

— Говори уж!

— Вашему мужу на это будет наплевать. Вы видите, как он поступает с вами — собственной супругой; разве будет он считаться с тем, что какие-то чернокожие обвенчаны!

И — жду, что будет.

Сеньора посмотрела на меня бешеными глазами, потом схватила со стола флакон с солью да как запустила им в стену! Потом туда же — цветочным вазоном, только осколки брызнули. Она бы, может, много чего перекидала; только я на такие дела была опытна еще с капризницей Эвелин, оставив церемонии, схватила ее за руки и усадила на диван. Сопротивляться она не могла, зато как начала ругаться! Я и от кучера такого не слышала. Лишь перебрав все мыслимые и немыслимые проклятия, успокоилась немного и заговорила ровным, усталым голосом:

— Я тут тоже раба. Все мы, белые женщины, рабыни здесь. Рабыни мужей, порядков, обычаев, законов. Меня в пятнадцать лет отдали за выгодного жениха — спросил меня кто-нибудь? Муж не пропускает ни одной юбки, ни одного борделя — что я с ним сделаю? Ничего. Сиди взаперти, в этих стенах, и без его позволения — никуда. Муж развлекается, ему можно, а жена? Никак нельзя, не положено. Если бы я позволила себе хотя бы десятую, двадцатую долю того, что позволяет себе мой муж, меня смешали бы с грязью. Ты хоть понимаешь, чернушка, о чем я говорю?

— Я понимаю больше, чем вы думаете, сеньора.

— Да... И к тому же у нас нет детей. Это значит, что развода он сможет добиться, когда захочет. А ты... Что ты? Не одна, так другая. Правда, кажется, ты его зацепила крепко — из-за тебя одел всю дворню, учить тебя затеял... Что мне с тобой делать? Иди к себе, ничего тебе больше не будет. Не с тебя тут началось и закончится не тобой.

И я, конечно же, пятками назад и на кухню. Там уже шепчутся, и Ирма спрашивает:

— Что это у тебя щеки опухли?

Я ей отвечаю:

— Если бы ты оказалась сейчас на моем месте, у тебя бы и спина тоже опухла.

Саломе тоже стала расспрашивать: что и как, а я лишь рукой махнула. На сей раз, отделалась легко, а что-то еще будет?

И точно: когда хозяин вечером вернулся из Карденаса, у них поднялся скандал до небес, с шумом, грохотом и битьем тарелок. Из того, что мы разобрали, стало ясно: "обалдуй" стоит на своем и уступать не собирается. Мало того: в тот же день подарил мне золотые серьги вместо медных, сам вставил их в уши и велел не снимать — и устроил так, чтобы жена это видела. Я смотрела, как она кусает губы, и думала: тут и до беды недалеко. Добрая-то она добрая, ангел, как говорит Саломе; но если в раж войдет, успеет голову снести, прежде чем опомнится.

Когда пришла вечером ее раздевать, смотрю — сидит туча тучей. Ах ты, беда моя... Глядит на меня — на месте ли серьги. Но я, когда шла к ней наверх, сняла их и спрятала в карман. Она, конечно, это заметила.

— Если сеньор увидит, — говорит мне, — будет тебе.

— А если бы не сняла, — отвечаю ей, — от вас бы попало.

— За это не бойся, бить тебя я не велю. Разве только сгоряча, как сегодня. Но от нескольких пощечин еще никто не умирал.

И то правда. Я боялась не пощечин и даже не порки.

— Сеньора, правда, что вы предлагали мужу меня продать?

Она в ответ промолчала и лишь посмотрела куда-то в потолок.

— Сеньора, он вас очень обидел. Я понимаю, что вам надо от меня избавиться. Но если вы меня продадите... Если вы продадите меня, мне вовек не видать моего Грома.

Она помолчала еще и ответила:

— Успокойся. Сеньор, похоже, скорее продаст меня, чем тебя. А Факундо... хорошо, что напомнила: хоть чем-нибудь насолю моему законному негодяю.

Гром оказался легок на помине: в ту же ночь постучал в дощатую дверь. Молча курил свою трубку, сидя на лежаке, молча выслушивал все новости.

— Не опасно ли тебе искать расположения хозяйки? Ведь она должна тебя ненавидеть. К тому же сеньор имеет здесь куда больше власти и силы.

— Если мне держаться за расположение сеньора, дружок, о тебе придется думать забыть. А хозяйке нужно то же самое, что и мне — чтобы она осталась с мужем, а я с тобой. Она не отправила меня к столбу сразу — значит, может что-то понять. А дон Фернандо, боюсь, из тех, кто ничего понимать не хочет.

— Потому ты и корчила дурочку с сеньорой? "Чирей ему в зад"?

— Это получилось не нарочно... Хотя, по правде, мне ее жаль. Сам Элегуа не скажет, что из этого выйдет.

На другой день хозяйка поехала в Карденас, захватив меня с собой. Прямиком коляска направилась к церкви, хотя был будний день. Падре был "премного рад видеть". "Крестить? Никаких затруднений, дочь моя!" Крестной матерью была сама донья Белен. Я повторно проходила знакомую процедуру со смиренным видом и без особой радости, не очень-то веря в ее пользу.

Но сеньора, видно, рассуждала иначе, была нервна и весела, верно, чувствовала себя заговорщицей. Дома носилась со мной как с писаной торбой. Затеяла еще раз перетряхнуть свой гардероб — "хочу одеть тебя по-своему", конечно, мужу назло. Куда там: что ни заставит меня натянуть — все трещит по швам, все на пядь коротко. Только и подошло, что сборчатые панталоны, голубые, шелковые, и еще кое-какая мелочь самого широкого кроя. Потом вытащила ворох бус, серег, булавок, охорашивает меня, а у самой такая улыбка... Чем-то это напоминало первые дни у Эвелин Митчелл, только тут уж не та была забава.

— Что из этого всего у нас выйдет? — спрашиваю ее.

— Хуже не будет, — отвечает она.

— Это вам; а мне?

— Не бойся, не дам в обиду.

Да, думаю, если сможешь. А она между делом подсказывает, что нужно отвечать, если сеньор будет задавать вопросы, и в каждом слове сидит здоровенная шпилька. Злее змеи обиженная жена! Попала я меж двух огней, не об этот, так об тот обжигаться придется. Так и сказала донье Белен:

— Все это для меня кончится поркой. Но оно так окончится для меня в любом случае. Сделаю так, как вы скажете: авось что-то сумеем вдвоем.

Битый час вертелась я в комнате сеньоры перед большим трюмо (а тетке она не велела заходить: хороший знак!). Зато как я вышла оттуда на кухню, там у всех глаза полезли на лоб. Кто поймет: вчера хозяйка мне рожу бьет, а сегодня увозит с собой на полдня, а потом запирается со мной в спальне и выпускает оттуда эдакую райскую птицу с павлиньим хвостом. Сеньора купила мне в Карденасе туфли на каблуках — самые высокие, какие нашла, так что я на них покачивалась, словно колокольня при сильном ветре. Новая юбка с шелковыми оборками, белая шелковая блуза с широченными рукавами, — на сеньоре она ниспадала складками, но на мне сидела, как обычная сорочка. Бархатный лиловый корсаж чуть не лопается на груди, хотя шнуровка на спине распущена полностью. В ушах позванивают золотые сережки от хозяина, и на шее — золотая крестильная ладанка с Мадонной на золотой цепочке рядом с бусами Ма Обдулии. И, конечно, пунцовая повязка на голове.

Эдаким-то фрегатом я вплываю с подносом в гостиную на первом этаже подавать кофе, с видом таким победоносным, словно я сама королева. Сеньора прячет глаза за веером, тетушка столбенеет, а у дона Фернандо открывается рот и глаза выпучиваются, как у рака.

— Сандра, — спросил он, — это кто тебя так вырядил?

— Сеньора, дай ей бог всего хорошего, — отвечаю я самым елейным голоском и вижу, что хозяин сбит с толку. — Ваша супруга, добрая душа, — она мне теперь крестная матушка, она и подарков мне надарила.

Бомба заложена, фитиль подожжен — вот что было, когда я ушла. Саломе уже стояла за портьерой — глаза у старухи сдавали, но слух оставался кошачий. Ну, а я прошмыгнула к ней и пристроилась сзади прямо с подносом в руках.

Первой взорвалась тетушка. Она кричала, что я колдунья, язычница, в бога верить не могу и крестилась из чистой корысти. Хозяйка на это сладким голосом отвечает, что, мол, негры — те же дети, благодать крещения их очищает и так далее; а такая умная, способная девушка не должна закоренеть в своем неверии.

— Мой супруг оценил по достоинству ее способности и велел учить грамоте. Знание без веры — коварная вещь, тетушка. Мы с Фернандо возьмем ее под свою опеку.

Ох, видно было, что просилось на язык у тетушки, но старая чертовка умела к случаю промолчать. Однако сеньор встал из-за стола рывком и направился к выходу. Мы с Саломе улизнули к лестнице. Она меня спросила:

— Так вы сговорились его позлить?

Не успела досказать — он сам сзади, цап меня за локоть и поволок за собой. Втолкнул в свой кабинет и спрашивает слово в слово то же самое:

— Вы что, сговорились меня позлить?

Я в ответ смеюсь так, что серьги дребезжат:

— Что вы, сеньор! Кто со мной сговариваться будет? Как сеньора приказала, так я и делаю.

— Ясно, плутовка, — говорит он, — но надо сказать, что ты просто чудо и тебе к лицу необыкновенно все, что бы ни надела...

Лезет заворачивать мне юбки — а там панталоны его жены.

Он отскочил с позеленевшими глазами и так выругался!

— Да, сеньор, — отвечаю я, — кто ж я еще есть?

— Я не про тебя, я про свою жену. Надо же додуматься, — нарядить негритянку в панталоны!

— А что? Все хозяйки дарят горничным старье.

— А то, что ты с обновками от нее заработаешь хорошую трепку от меня.

Я бросаю все смешки, упираю руки в бока и отвечаю нагло, что мне один черт, что мне хозяйка вчера уже устроила лупку и что от кого-нибудь все равно получать, и хорошо, если не от двоих сразу, а то и от троих.

— А при чем тут старая лоханка?

— А при хлысте; я его уже пробовала и не скажу, что сладко.

Выругался еще раз сквозь зубы: бордель, бабья команда, — и мне:

— Вот что: если она тебя спросит, скажи, спать с тобой я не перестану, потому что ты красавица, умница и ведьма, а она постылая жена. Если она устроит что-нибудь в следующий раз — я скажу ей об этом сам. Я с тобой буду спать, я тебя и буду драть... если, конечно, замечу что-нибудь. А обноски, детка, сними сейчас же и больше не одевай. Раз уж дело дошло до скандала — я одену тебя, как куколку, и плевать мне на все. Я тут хозяин!

С тем и ушел: панталоны эти испортили ему аппетит не хуже того порошка, что обещал приготовить Мухаммед со дня на день.

На другой день Давид с утра ездил в Карденас и вернулся оттуда с объемистым тюком. Он позвал меня со двора и вручил этот тюк, ничего не объяснив. Я же ничего не заподозрила и, водрузив груз на голову, понесла в дом, полагая, что это какие-то вещи по хозяйству.

Вошла и поняла, что не вовремя: хозяйская чета пребывала в гостиной в неурочный час. Обычно супруги виделись лишь за столом, намеренно или ненамеренно избегая друг друга. Сейчас они сидели в креслах один напротив другого, — сеньора, — выпрямившись с видом воительницы, и сеньор с сердито встопорщенными усами. Что угодно могу прозакладывать, что говорили они обо мне; но отступать было поздно.

— А, милочка, что это такое у тебя? — медово спросила донья Белен. — Ах, как ты все это несешь и даже не придерживаешь руками! Наверное, тяжело?

— Прошу прощения, сеньора, — отвечала я, — сеньор майораль дал мне мешок и не сказал, что в нем. Это, наверно, вам.

Дон Фернандо недовольно морщился и покусывал усы. Я вскрыла тюк и высыпала содержимое прямо на диван. Оттуда хлынули отрезы тканей, свертки кружев, ленты, шали, — все ярких, броских расцветок; цветастый ситец, полосатый и клетчатый фуляр, красная шуршащая тафта; низки бисера, гребни, пуговицы, тесьма — похоже, Давид скупил в Карденасе целую галантерейную лавку. В самом низу лежало тончайшее льняное полотно, из которого шили нижнее белье. Я так и ахнула при виде всего этого великолепия. В чем, в чем, а в тряпках я знала толк.

Сеньора из-за моей спины, наклонившись, поворошила эту пестроту, вытянула двумя пальцами какую-то ажурную накидку:

— Сандра, тебе приходилось раньше носить валансьенские кружева?

— Ах, сеньора, моя прежняя хозяйка, миссис Александрина, одевала меня очень нарядно. Были у меня кружевные воротнички и наколки, были платья самого тонкого крепа — все сплыло!

— Ну так теперь ты снова можешь одеться с шиком. Это все для тебя. Не делай, пожалуйста, испуганное лицо, все очень просто. Моему мужу противно ложиться с женщиной, на которой он видел белье своей жены, вот он и решил приодеть тебя получше. Право, я его понимаю.