Я в этом мире в первый раз оказался за границей. Причем, в том городе, который исчез. А в моем времени бывал в Калининграде. И даже общался с теми, которые его именовали Кёнигсбергом. И только сейчас я понял, какую чушь они несли.

Дело в том, что любой крупный город имеет свою "ауру". Ну, Питер, это понятно. Он неизменен. Но я побывал в большом количестве городов, которые я запомнил и по моему времени. Они изменились, многие очень сильно изменились. Но что-то в них всё одно оставалось. Вот "Ярославль-городок — Москвы уголок". Так оно было в моё время, так оно есть и сейчас.

А вот Кёнигсберг являлся совершенно ИНЫМ городом, нежели Калининград. Который в моей истории наши снесли напрочь в сорок пятом. И мой дед там принимал посильное участие, за что получил "Красную звезду", соответствующую медаль и майорские погоны. Как он рассказывал, они на руках тащили 152-миллиметровые гаубицы-пушки — и лупили прямой наводкой по всем зданиям, из которых стреляли. Что остается от здания, в которое угодил снаряд шестидюймовки, я видал. От этого просто тупо рушатся перекрытия. А поскольку стреляли из всех зданий... Вот ничего и не осталось. Руины потом просто сравняли с землей, насыпали слой земли и создали парк.

Теперь вот я убеждался, что мой дед и его товарищи были героями. Снести такой город всего за несколько дней — это надо было очень постараться. Потому что Кёнигсберг являлся типичным средневековым городом, с узкими улицами и каменными домами с узкими окнами и толстенными стенами. Но выглядел он очень романтично. Набережная Прейгеля смотрелась вообще как иллюстрация к сказкам братьев Гримм. Более всего мне понравился замок. Эдакая здоровенная мрачная цитадель, не особо затронутая перестройками поздних, более гуманитарных времен. Недаром в моей истории наши аж утомились её долбить как артиллерией, так и с воздуха.

А как я попал в этот город? Так по приглашению германской Ассоциации издателей. Почему они для своего сборища выбрали именно Кёнигсберг — кто ж их поймет. Меня со Светланой позвали прочесть лекции про организацию издательского дела в РСФСР. Причем, эта контора, вот уж не знаю, имелась ли она в моем времени, была совсем не левой, а вполне буржуазной. Кстати, возможно, моя подруга их интересовала больше, чем я. Пока ведь феминизм только набирал обороты. И Советская Россия была тут впереди планеты всей. Да, в САСШ женщины-журналисты уже никого не удивляли. Но редактор издания — это было круто даже для Америки, не говоря про Германию. Причем, интеллектуального и одновременно очень популярного издания. Мы сами не ожидали, что "Красный журналист", задуманный нами как исключительно профессиональный журнал, обретет такую популярность. Его тираж превысил двести тысяч и имел все тенденции к росту. Издание читала интеллигенция, в том числе и те, кто Советскую власть не переваривали. А уж в кругу московских и питерских комсомольцев незнание последнего номера "Красного журналиста" являлось свидетельством дремучего невежества.

Принимали нас очень хорошо. Поселили в шикарной гостинице с видом на Прейгель, предоставили гида, который нам показывал город. Даже форты показали — правда, только снаружи. Но в это время они являлись оборонными объектами, так что такие вещи обычно не любят демонстрировать в подробностях.

Что касается лекций, мы их прочитали. А потом, понятно дело, была пресс-конференция. Причем, достаточно цивилизованная. Возможно, потому, что присутствовали не репортеры, а солидные журналисты. Они, к примеру, не стали задавать мне дежурный вопрос: хотим ли мы устроить мировую революцию? Ребята прекрасно понимали, что у руководителя медиа-треста на такой вопрос найдутся отмазки.

А вот некоторые вопросы, обращенные как ко мне, так и к Светлане, были интересные.

— Господин Коньков, в своей лекции вы упоминали понятия "бульварная" и "желтая" журналистика. Не могли бы вы уточнить эти понятия. Вот как повезло! Именно на это издание, который представлял спросивший, у меня был ну очень хороший компромат.

— На мой взгляд, бульварная журналистика предназначена для невзыскательных читателей. Она эксплуатирует слухи, сплетни, разные скандалы. Но всё-таки речь идет о том, что имело место. Желтый журналист сознательно лжет. То есть, он знает, что пишет о том, чего не было. К сожалению, этим грешат и многие солидные немецкие газеты, когда заходит речь о Советской России. К примеру ваша газета Berliner Zeitung недавно напечатала репортаж своего корреспондента, который писал, что видел своими глазами, как возле Лахты, что под Петроградом, большевики утопили баржу с трехстами арестованными. Так?

— Да, так, — кивнул герр.

— Между тем каждый может приехать в Петроград и убедиться, что в окрестностях Лахты можно утопить только шлюпку. Глубина Финского залива там составляет от полутора до двух метров*. Так что я утверждаю — ваша газета — подлые вруны. В моей рабоче-крестьянской стране за такое бьют морду.

(* Про баржу — это реальная "утка", которую до сих пор повторяют наиболее тупые обличители "зверств большевиков". Как и враньё про большинство других "потопленных барж".)

В зале послышалось хихиканье. Господин был рыхлый и явно нетренированный. Сомнений, что я его при желании легко поколочу, ни у кого не было. Журналист покраснел как помидор и поспешил к выходу.

— Господин Коньков, вы без сомнения очень информированный человек. Как вы относитесь к "Протоколам сионских мудрецов"?

Ну, вот, пошла руда. С антисемитизмом в Германии было всегда хорошо, а после войны добавился тезис: "нажились на войне только еврейские банкиры".

— Я отвечу развернуто, потому что я понял, что этот вопрос многих волнует. Одна версия — это документы всемирного сионистского конгресса. Сразу замечу — я, как, наверное, многие знают, являюсь членом Центрального комитета крупной политической партии. Я вас уверяю — так по-дилетантски никакие серьезные люди не обсуждают свою тактику и стратегию. Вторая версия — это фальшивка, изготовленная в тайной полиции Российской империи. Что тоже неубедительно из-за того же низкого уровня документа. Охранное отделение в России работало очень неплохо. Я высказываю третью версию. Документ подлинный. Только вот создала его не могущественная организация, а группа болтунов, сидевших в каком-то из парижских кафе.

Народ, переварив, навалился на Светлану.

— Госпожа Баскакова, вам не мешает, что вы принадлежите к аристократической фамилии?

Света ухмыльнулась.

— К высшей аристократии мои предки никогда не принадлежали. Хотя я из дворянской семьи, если кому-то интересно, наш род древнее Романовых. Мне это нисколько не мешает. Кстати, идеолог анархизма князь Петр Кропоткин вообще является Рюриковичем, то есть, имеет больше прав на престол, чем любой из Романовых.

Во загнула, подумал я. А ведь это интересно. Если никто из берлинских монархистов не начнет с визгом опровергать права на престол товарища Кропоткина, то это надо организовать.

Между тем руку подняла дама, единственная представительница прекрасного пола в зале. Она была какая-то очень феминистическая. Так, сейчас пойдет о правах женщин или о чем-то таком. Дама проявила широту интересов.

Однако, я ошибся.

— Если уж речь зашла о семье Романовых. Госпожа Баскакова, в одной из ваших статей вы нахвали их обманщиками. С чем это связано?

— Не я первая. Некоторые историки писали их фамилию в кавычках. Род Романовых пресекся в первой половине XVIII века со смертью дочери Петра Великого Елизаветы I. Со времен императора Петра III в России правит Гольштейн-Готторпская династия. Так что трехсотлетие дома Романовых, которое в 1913 году праздновали в России с большой помпой — это большая ложь.

Ну, теперь обойдутся и без нас. Если после выхода интервью пара репортеров не побежит к Николаю Николаевичу задавать разные вопросы — то я не знаю, что такое журналистика.

* * *

Человека, который зашел в мой номер отеля, я узнал сразу. Он совершенно не отличался от множества фотографий, которые я видел в своем времени. Хотя сейчас он был гораздо моложе. Щуплый малорослый человечек с крысиным лицом.

— Здравствуйте, господин Коньков. Меня зовут Йозеф Геббельс. Я журналист и писатель... Меня не пустили на вашу лекцию, но мне очень хотелось бы побеседовать.

— А почему не пустили?

— Я для этих господ слишком левый*.

(* В РИ до 1930 года Геббельс принадлежал к левой фракции НСДАП, противостоявшей Гитлеру. Фюрер его элементарно перекупил, пообещав отдать ему всю пропаганду.)

— Я вас слушаю, господин Геббельс. Или товарищ?

Йозеф несколько замялся.

— С немецкими коммунистами у меня не очень хорошие отношения. По-моему, они слишком догматичны. Это наша немецкая черта. Мы уж если во что-то поверим, то следуем каждой букве. Вы, русские, не такие. Я изучал работы Ленина, там он Маркса осталось не так уж много. Господин Троцкий не так уж не прав, когда честит его чуть не на солдатском жаргоне за отступление от марксизма. Но Ленин-то во главе страны, а Троцкий... А вы, как мне кажется, вовсе национал-большевик.

— Интересная трактовка. Так что вы хотите?

— Я внимательно слежу за деятельностью РОСТА. Многое из того, что вы делаете, соответствует моим взглядам, как необходимо вести пропаганду.

Ещё бы! Я как раз у Геббельса многое позаимствовал. Но только не то, что вы думаете. Достижения Йозефа отнюдь не сводятся к беспардонному нахрапистому вранью. Как раз это мне не слишком нравилось. Подобными методами можно "зарядить" людей на короткий срок. Но надолго не хватит. Хотя бы потому, что система пропаганда, основанная на вранье, быстро вырождается. Пропагандисты начинают полагать: "пипл схавает" что угодно. И получается то, что вышло в послесталинском СССР.

Но Геббельс ввел в широкий обиход и такую вещь как эшелонированная пропаганда. Которую, вот уж смешно, он позаимствовал у масонов. Смысл в том, что одной социальной группе говорят одно, а другой — иное. Ещё одну наработку Геббельса я использовал в "Красном журналисте", где имелась рубрика "ответ нашим недругам". Там анализировались антисоветские высказывания эмигрантов и буржуев. Причем, не идиотские, а серьезные. Это тоже было у Геббельса. Только на радио. Передачи вел англичанин-эмигрант Уильям Джойс. Они были рассчитаны на интеллектуалов. Джойс комментировал передачи английского радио, которое, несмотря на запрет, шибко умные всё равно слушали*. Характерно, что после победы британцы его повесили. Хотя он лично ни разу не выстрелил.

(* В Германии на руках было слишком много радиоприемников, чтобы пытаться их изъять, как это сделали с началом войны в СССР. К тому же Европа маленькая. "Вражьи голоса" ловились на самую дрянную аппаратуру. Примечательно, что в Вермахте для офицеров читали специальные лекции на тему "почему не надо слушать английское радио". Значит, офицеры тоже слушали.)

Я несколько задумался. Геббельс терпеливо ждал. Ничего, это он ко мне пришел.

— Так что вы хотите?

— Я бы хотел у вас работать. В России.

— Почему в России?

Геббельс усмехнулся.

— Настоящие дела делаются в головной конторе, а не в филиалах. Думаю, я смогу быть вам полезен.

— Но ведь вы не знаете России.

— Люди всё-таки всюду в основе одинаковы. Ведь вы читаете Гёте и Шиллера, а мы — Толстого и Чехова.

— А про Достоевского вы не упомянули.

— Я же не дурак. Понимаю, что для людей, у которых хватило воли взять власть, Достоевский чужд.

— Что ж, хорошо. Давайте на пробу вы мне напишите статью "письмо французскому рабочему" от имени немецкого собрата.

Геббельс оживился.

— Я понимаю тема: зачем нам воевать?

— Правильно понимаете. До завтра успеете?

— Если вы не против, я могу это сделать прямо сейчас.

Я выразил согласие и протянул ему листы бумаги, ручка у товарища была своя. Йозеф думал минут десять, потом начал строчить, почти не останавливаясь. Как Миша. Я стал читать местную газету, проштудировал передовицу, перешел к следующей странице, когда Геббельс протянул мне исписанные листы. Тут как раз заглянула Светлана.

Йозеф вскочил как ужаленный и галантно поклонился.

— Светлана, познакомься, это товарищ Геббельс.

— Фройлян, я счастлив видеть прекрасную валькирию...

Я хмыкнул. Валькирий я представлял по картине Константина Васильева, Светлана на ту тетку была ну совсем не похожа.

— Вот погляди, товарищ написал при мне...

Я решил дать материал на прочтение подруге — для неё-то этот человек никто. Да и немецкий она знает лучше.

Подруга пробежала материал.

— Он что, в самом деле это вот тут написал?

— Минут за сорок.

— Слушай, да это ведь находка! Блестящий материал. Так только Миша может. А что он хочет.

— Проситься в Россию работать.

— Бери!

— Что ж, товарищ Геббельс вы нам подходите. Остается обговорить чисто технические детали...

У меня было право приглашать на работу кого угодно. Конечно, если они не борзели по поводу оплаты. Но Геббельсу было на это наплевать. Так что вскоре мы распрощались.

А я задумался. Интересно, имелись ли у этого персонажа хоть какие-то взгляды? К примеру, антисемитом он точно не был. А вот националистом или левым? Скорее всего, он ненавидел всех. Не такое редкое дело для хромого карлика. К тому же ему явно хотелось прислониться к СИЛЕ. В той истории ему подвернулись нацисты, а тут мы. Ничего, сойдут и такие...

Мы пионеры, дети рабочих

Вернувшись из Кёнига, я дал отмашку на свою следующую акцию. Хотя готовились мы к ней давно. И даже мой визит в Восточную Пруссию в том числе был связан и с ней.

А дело в том, что мы стали раскручивать идею пионерской организации. Причем, я ведь был не только медиа-магнат. У нас были очень хорошие отношения с комсомольцами и вообще продвинутой молодежью. Мы со Светланой смотрелись как в моей юности — звезды Ленинградского Рок-клуба*. Молодые, наглые и веселые. К тому же, овеянные очень преувеличенной славой наших боевых похождений. И ведь не мы эту славу преувеличивали. Мы всегда честно говорили, что ничего такого не сделали. Но молодежь хочет иметь героев.

(* Тут надо понимать, что комсомольцев в это время было очень немного. Зато это были убежденные люди. Так что ГГ и его друзья были популярны в весьма узкой и специфической среде. Именно поэтому он и вспоминает Ленинградский Рок-клуб.)

А для тех, кто понимал, что воевать слабоват, был умный и талантливый Миша. Тоже путь в Революцию.

Мы эту свою популярность поддерживали. Устраивали лекции и разные диспуты, которые я позаимствовал из более поздней эпохи. Мы старались взять под контроль ту радикальную молодежь, которая в моей истории поддерживала троцкистов.

Так что наша инициатива мгновенно получила поддержку. На ряде заводов Москвы и Питера стали создаваться пионерские организации. (Слово мы тоже подкинули.)

В моей истории пионеры двадцатых были совершенно не похожи на ребят "застойного" времени. Я выступал с ещё более экстремистскими планами. По сути — это была идея военно-спортивных клубов. Страна сейчас очень бедная — но красная Армия имелась. Так что можно было "прикрепить" пионерские отряды к красноармейскими и чоновским частям.