— Отнюдь, — возразил Паулино. — Все решал бы городской суд присяжных. А Орден тут не очень любят. Так что возможны были бы самые разнообразные варианты.

Тут снова притащилась медсестра с заявкой, что секреты — секретами, а обед для больных по расписанию.

— И это даже не обсуждается, — рявкнула она напоследок.

Новая земля. Европейский союз. Город Виго.

22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 15:05

Пообедать по-человечески в госпитальном камбузе с другими ходячими больными медики мне так и не дали. Скорее всего, из вредности и мелкой мстительности. Даже Антоненкову — ''дежурную по мне'' на сегодня, они ко мне не допустили, пока меня лежащим на кровати с ложечки кормили все те же госпитальные карги с птицеподобными головными уборами. Те самые любительницы промокать мои губы мокрой тряпкой после каждой ложечки. Бррррр...

После обеда карги усиленно настаивали на угощении меня уткой, но тут я окончательно взбунтовался и, пользуясь тем, что привязать к кровати меня забыли, убежал в общественный гальюн. Подумать спокойно и покурить не торопясь, с наслаждением.

Гребаная жизнь! Никакой самостоятельности. Мотают меня все кому не лень как дерьмо в проруби. Пора ломать этот график. Не фига меня тут в темную разыгрывать и в свои шпионские игры вплетать. Мне всего-то надо спокойно с девчатами доехать до Одессы. И все остальное по боку.

Когда сидишь в позе роденовского ''Мыслителя'', то и мысли приходят правильные. Пусть даже сидишь на унитазе.

Вернулся в кубрик, правда, все такой же злой.

Лег на шконку и буркнул Гале.

— Чем развлекать меня будешь, ненаглядная?

— Так еще же не ночь, — обернулась девушка на дверь. — И персонал постоянно бегает.

— Кто о чем, а путана о секасе. Как вшивый про баню, — констатировал с тоской создавшуюся ситуацию.

— Что-то ты сегодня, Жора, больно ласковый, — промолвила девушка.

Смотрю, а Антоненкова-то обиделась.

Новая земля. Европейский союз. Город Виго.

22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 15:14

Сияющая доктор Балестерос заскочила меня проведать перед уходом из госпиталя. Кивнув Антоненковой — ''сеньорита'', она тут же совершила рутинный медическо-магический ритуал с оттягиванием мне века, осмотром вытянутого языка, втыкания в многострадальный анус градусника, эт сеттера, эт сеттера, эт сеттера.

— В общем, неплохо, — вынесла вердикт медицина, когда закончила надо мной издеваться. — На ужин пойдешь своими ножками. Главное ложку мимо рта не пронеси, — смеется.

— С алькальдом все хорошо? — подмигиваю.

Мария улыбается загадочно, потом слегка кивает головой, не произнеся ни слова. Что ж, умному — достаточно.

Напоследок, окинув ревнивым глазом Антоненкову, поправила на мне филадельфийский воротник, незаметно ласково погладив мне щеку.

— Когда я увижу Наташу Синевич, — поинтересовался, пока есть такая возможность. — Ведь я уже ходячий.

С доктора благостность как рукой сняли.

— Она еще лежачая, — возразила мне посуровевшая Мария. — Ей свидания противопоказаны.

— Но, девочки же, ее навещают? — спалил я свой гарем.

— Свидание с ними не приведет к такому резкому эмоциональному скачку у раненой, как с вами, — отрезала Мария. — Рано еще, Хорхе. Когда будет можно, я скажу.

И ушла, раздраженно подергивая своим роскошным задом, как недовольная кошка хвостом. Впрочем, по имени она меня впервые назвала.

Проводив Балестерос взглядом до двери, перевел зенки на Галю.

А та мне показала язык и обозвала.

— Кобель.

— Ты сама сегодня у Наташки была, — спросил Антоненкову, не обращая внимания на ее ревнивый наезд.

— Была.

— И что там?

— Нормально все для ее состояния.

И опять замолкла.

— Галь, с тебя что, клещами сведения тянуть? — стал я раздражаться.

Ну и денек. Мало меня сегодня допрашивали, теперь сам вот как гестаповец партизанку раскалываю. На пустом месте, блин.

— Привет тебе передавала, — буркнула Галя. — Спрашивает о твоем здоровье, заботиться о тебе, а ты тут амуры с докторицами крутишь.

И смотрит осуждающе.

— Это не я с ней, а она со мной крутит, — попробовал я оправдаться.

— Прям, — воскликнула Антоненкова. — А то я не видела, как ты на ее жопу пялишься.

— Как пялюсь?

— С вожделением. Вот.

Обвинительный вердикт, однако. Пора тему менять.

— Ты так и не ответила, как там Наташа?

Дожать ее надо обязательно, а то так на шею сядут, не скинешь.

— Не достоин ты такой хорошей девчонки, — неожиданно выдала Галина осуждающе.

— Накажу! — пригрозил.

— А что ты мне сделаешь? — девушка встала в позу. — В Виго оставишь? Так я сама с твоего автобуса тут соскочу с превеликим удовольствием. Меня тут в обиду не дадут. А на твою защиту, Жорик, надежды мало. Сам еле живой остался. Да и видала я в гробу эту Одессу, — тут Галя осеклась и добавила другим тоном. — Кстати, это, вполне, реальная перспектива — увидеть эту Одессу из гроба.

И отвернулась от меня к окну.

Помолчали взачутке, штампуя новорожденных милиционеров. Этих самых, которые ''казадорес'' местные.

— Понятно все, — протянул я фразу, нарушив молчание. — Ты там с кирасирами целуешься, а тебя около меня сидеть заставляют. Облом-с.

И хихикнул так подленько.

— Роза. Сука, — воскликнула вскочившая на ноги Антоненкова, обманутая в лучших чувствах.

— Брось. Просто Роза была первой из гарема у меня на дежурстве.

Новая земля. Европейский союз. Город Виго.

22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 21:04

— Жора, после того, как ты организовал свадьбу Кати с Биллом, ты нам всем подарил сказку и надежду. Даже не так. ''Надежду'' с большой буквы. Мы путаны, Жорик, и у нас свой фольклор имеется. Из уст в уста поколениями пересказываем мы байки как еще в советские времена европейские санитары## женились на наших товарках и увозили их в Европу. В красивую и сытую жизнь с кучей колбасы и доступных модных шмоток. И красивые образованные девушки с хорошим знанием иностранных языков добровольно шли на панель, потому, что больше негде просто было познакомиться с иностранцем из свободного мира. Это была единственная для них возможность свалить из совка в край своей мечты. Где можно быть женщиной, а не товарищем. Но те времена закончились с крушением коммунизма, как раз тогда, когда я пошла в школу. Теперь это только легенды и мифы ночной Москвы. А жизнь совсем другая пошла.

## Европейские санитары. Сленг — граждане европейских стран, которые во времена СССР женились на русских валютных проститутках. А 'санитары' потому, что город от млядей очищали.

Галя вынула из кармана пачку тонких сигарет неизвестного мне сорта и прикурила от одноразовой зажигалки, которые я оптом закупил на китайской Базе Ордена.

— Ты вроде не куришь? — удивился я.

— Закуришь тут, — она выпустила кверху тонкую струйку табачного дыма.

— Окно тогда открой, а то завтра за запах в кубрике мне прилетит нехило.

Галина встала и открыла окно. В кубрик моментально ворвался ласковый бриз с Залива. Антоненкова осталась курить у окна. Через несколько затяжек она продолжила ''дозволенные речи''.

— А теперь никакой романтики и никаких перспектив. Да и клиент с Европы пошел совсем другой. Европейские санитары перевелись как класс, остались только сексуальные туристы. Ни одна из нас. Ни одна! Понимаешь? Ни одна не верила, что есть на свете нормальные мужики. Что кого-то из них можно просто любить — без денег, без расчета, что он вытащит тебя из этой грязи! Ты пообещал нам второй шанс. Мы все равно тебе не поверили. Свадьба Кати нас потрясла. Больше всего тем, что это была свадьба по большой любви, а не продажа живого товара. Это чудо Господнее. Преображение души. Вот тогда мы все уверовали в то, что второй шанс не мифический, а реальный. Когда ты в Портсмуте отказался обслужить Дюлекан в ее гаремную очередь, только потому, что выбрал Наташку, она ревела всю ночь, а мы радовались, потому что увидели перспективу свою не только на панели.

— Не пойму, о какой панели ты говоришь?

— О той, что ждала каждую из нас через год-два-три. Эскорт гребет всех, кто подходит по внешним данным, но не все в нем задерживаются. Стать гетерой так же тяжело, как и доктором наук. Большинство из нас — просто путаны. А у тех карьера одна: сверху — вниз. Ты Кончиц вспомни. Ее с панели подняли в наш бизнес, но она так и осталась в душе дешевой прошмандовкой. Так что в эскорте ей время оставалось до первой жалобы клиента. Потом опять на Ленинградку.

Я тоже достал сигареты, но пока не прикуривал.

Слушал.

Думал.

— Мы все ждали, — продолжала Галина, вминая бычок в импровизированную из бумажного стаканчика пепельницу, — когда ты из нас свой бордель сформируешь.

Я попытался возразить, но Антоненкова только взмахнула рукой, типа — увянь.

— Знаю. Слышала, что ты говорил. Все слышали, но никто... Никто! Никто из нас тебе не верил. Особенно, когда разобрались, что на этой гребаной Новой Земле бордельный бизнес это четверть экономики. Поэтому и к гаремной очереди тебя примучили, чтобы хоть так отдалить жуткую перспективу.

— Не пойму я тебя, — наконец-то я вставил свои пять копеек, — зачем ты мне все это рассказываешь? Наташку я ни на кого менять не собираюсь. Приедем в Одессу, и мы там поженимся. Это уже решено.

— Вот, вот... — покачала головой Галя. — Но ты один, а нас много. Женишься ты на Наташке и бросишь нас, как кутят на одесском бульваре. Сами, мол, зарабатывайте свой полтинник экю на обед и ужин. А чем мы умеем зарабатывать? Только передком. Не на завод же нам идти, в самом деле. Пахать там за орден Сутулого третьей степени с закруткой на спине.

— Вы все девочки взрослые, половозрелые, юридически дееспособные, — я смотрел Антоненковой прямо в ее красивые глаза. — Мое дело довезти вас до места, где все говорят на родном языке, а дальше все сами решите и сами за себя в ответе. Захотите на панель — никто препятствовать не будет. Но это будет ВАШЕ желание и ВАШ выбор. Так что не надо мне тут Сонечку Мармеладову изображать. Ты сама в эскорт пошла не потому, что тебе жрать было него при папе-олигархе.

— Да не олигарх мой отец, — возмутилась Антоненкова. — Он на заводе инженером хрячит на настоящих олигархов. Это по сравнению с другими он зарабатывает много, но он далеко не богач и у него еще дети есть. Маленькие. И выкинуть с завода его могут в любую секунду.

Галина снова закурила тонкую сигарету, больше похожую на соломинку.

— Отпусти меня, — наконец она подобоплпсь к главной теме разговора.

— Куда?

— На завод, млядь! — в сердцах крикнула девушка.

— На какой завод? — не понял я таких переходов.

— На валлийский.

— Чем он лучше демидовского?

— Там нет Тристана, — выдохнула девушка слова пополам с сигаретным дымом.

Я сначала не понял про кого это она талдычит, а потом осенило: это же лэрд, лейтенант кирасиров, с которым она, как насплетничала Роза, целовалась взасос на перевале.

— Влюбилась?

— Влюбилась. Я что, не человек? Уже и влюбиться не могу?

— А он?

— Хрен его знает. Но хочет он меня как из пушки. Когда бандитов гоняли на броневике, то я из пулемета стреляла он мне в это время титьки мял в башне броневика. А потом в той же башне целовались, как гимназисты.

— Так ты ему еще не дала? — изумился я своей догадке, захохотав.

— Дашь тут, — с обидой произнесла Галина, — как же. В поле негде, да и солдаты вокруг, а в доме, где нас поселили, нам отвели просто гинекей## на втором этаже, а кирасиров поселили на первом.

## Геникей (греч.) — женская половина дома в дохристианской Греции, куда доступ посторонним мужчинам был запрещен. Прототип позднейших гаремов в средиземноморье.

— А ему подняться к тебе по лестнице влом? — улыбнулся я ехидно.

— Не влом, да гоняют с нее, — ответила Галя. — На лестнице дежурят местные седые дедки с двустволками и никого к нам наверх не пропускают. Блюдут, так сказать, нашу мораль, раз уж нравственности не осталось.

— Ладно, — засмеялся я, — Женю я тебя на кирасире. Только с двумя условиями. Надо сделать так, чтобы они нас сопроводили со всей бронетехникой хотя бы до Нью-Рино. И... — поднял я палец вверх. — До свадьбы ему не давать. Он должен жениться на ''звезде Зорана'', а не на инструментальщице с завода ферросплавов.

— Инженере, — обиделась Антоненкова, поправляя меня.

— Какая разница, — отбрил я ее. — Тут важен статус. Статус в ЕГО окружении. Как ''звезда Зорана'' ты принята при дворе князя наравне с лэрдом, чего никогда не будет, будь ты хоть главным инженером металлургического завода.

— Какие ты дашь гарантии? — вспыхнула девушка глазами.

— Никаких гарантий, только возможности и вероятность. Но в случае с заводом в Портсмуте и таких-то нет. Договорились? — протянул я ей ладонь.

— Договорились, — Галя схватила мою руку. — Жорик, что тебе сделать? Ты же только шею сломал, но не член.

— Проводи меня к Наташе.

— Значит, отпускаешь, — улыбнулась девушка.

Просто сияет чему-то такому внутренне своему.

— А кто вас не отпускает? — это я уже зло ворчу. — Я что-то об этом говорил? Условия ставил? Или кого-то уже не отпустил куда?

— А зачем говорить, Жора. Все по умолчанию и так знают, что вход в блатную компанию рубль, а выход — десять. Я готова тебе заплатить за выход.

— Вот и отведи меня ночью к Наташке. Это и будет тебе твоя плата.

Новая земля. Европейский союз. Город Виго.

22 год, 3 число 6 месяца, понедельник, 1:25

Отдельного отделения реанимации со зверской охраной в этом сефардском госпитале не было. Просто отдельное помещение на первом этаже. И мы с Антоненковой вполне свободно спустились по лестнице и проскользнули гулким коридором. Ночная смена медичек, как водится, спала на дежурстве, но не на постах в коридоре, как на нашей родине, а где-то зашхерились так что ни одной карги не видно.

Ночной госпиталь казался пустым и несколько зловещим.

Я и Галя, как два приведения, бесшумно летящие в ночи. Она в белом халате, а я в светлой пижамке смешной с дурацким филадельфийским воротником на голове.

Так и добрались до помещения, в котором содержали любимую, никого не перепугав.

Сквозь тюль штор полная луна неплохо освещала просторный кубрик, в котором посередине на одинокой кровати лежала в забытьи Наташа. Вид у нее был — краше в гроб кладут. Сердце моментально свело судорогой от жалости и любви. Встал у кровати на колени, но так и не решился нарушить ее сон, хотя очень хотелось прикоснуться к любимой. Но сон — лекарство. Это я уже на себе понял. И одернул руку.

Понятливая Антоненкова сказала на ухо шепотом.

— Ладно, ты тут побудь, а я в коридоре на шухере постою.

И исчезла.

А я в это время осознавал, какой глубокий смысл скрывается в простом русском слове ''ненаглядная''. Это действительно та женщина, на которую наглядеться не можешь. Сколько не смотри. В любом виде.

А выглядела Синевич даже не болезненно, а очень плохо. За несколько суток успела исхудать до фарфорового лица с огромными тенями под веками. Ее красиво очерченные губы были обмётаны коркой. В левую руку воткнута капельница. На правой — локоть забинтован. От тех же капельниц, наверное. Грудь и плечи в бинтах.