После завтрака старик полез в огромный сундук, стоящий у него в комнате, долго что то искал, наконец, вынырнул оттуда, держа в руках вязаный мешочек и статуэтку Синей Богини размером с человеческую ладонь. Богиня была изображена по канону — босоногая, со строгим лицом, покрытая с головой покрывалом, обнажавшим тем не менее левую грудь, живот с пупком и верхнюю часть бедер. Одной рукой она придерживала покрывало у шеи, другой — на бедрах.
— Дети мои, Таисия и Энтери, идите сюда, возьмитесь за руки, — позвал он.
Тася смущенно взяла Энтери за руку, потянула за собой, они, остановившись, обнялись. Лори, как сидела на лавке, так и не смогла встать, только широко раскрыла глаза, сказала "ой" и прижала руку ко рту.
Михайлис тем временем колдовал над статуэткой — поставил ее в деревянную чашу, со специальным углублением, чтоб не упала, обмазал ароматным маслом, поклонился, зажег курительную палочку и обошел с ней дом, а затем вставил еще дымящуюся палочку в углубление у ног богини. Затем начал ритуальное вопрошение:
— По взаимному сговору даете вы обеты друг друга ждать, верность хранить, хорошо все обдумать и через три месяца ответ друг другу дать — хотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?
— Когда власть страсти пройдет, и сотрется облик любимого из памяти — захотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?
— Когда пройдете разлуку и искушения, захотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?
— А для того, чтобы помнили об обетах в разлуке, Богиня вам помоги, пусть будут они всегда у вас на той руке, которая от сердца.
И он повязал им на левые запястья в несколько оборотов длинные черные плетеные ленты, с какими-то непонятными дракону рисунками, с утяжеленными золотыми капельками кисточками на концах.
— Золото для того, чтобы вы помнили, какая награда вас ждет в конце, — произнес конец ритуального славословия Михайлис и велел поклониться богине, прежде чем убрать все обратно в сундук.
— Если б ты мне сказала, что это такая долгая история, милая, — жалобно прошептал Энтери на ухо смутившейся девушке, — я бы украл тебя в свою страну, как положено дракону, и там бы поженились, без месяцев разлуки. Как же я буду без тебя и твоего тепла, Тасенька?
Ее губы дрогнули:
— Справимся, — прошептала она в ответ. — Ты только прилетай поскорее обратно.
— Чтобы прилететь поскорее, мне надо улететь поскорее, — сказал он печально, приобняв ее за талию и выводя из дома. Тиньки холодком змеилась по запястью, постукивая золотыми капельками на кисточках.
— Тогда ешь давай и лети. Затянем — только труднее будет расставаться. Сейчас, подожди, — она забежала обратно в дом, чтобы появиться через минутку с небольшим узелком. — Тут твоя энциклопедия, и я добавила еще несколько книжек и старых журналов, будет полезно тебе почитать. Только как ты понесешь — в зубах, что ли?
— Привяжешь мне на лапу. Только пока я не поем, не подходи, Тась. И лучше не смотри, я боюсь, тебе неприятно будет.
— Но это же тоже ты, — сказала она, прямо глядя ему в глаза.
Энтери закрыл глаза и крепко обнял свою нареченную, стараясь запомнить ее запах, мягкость ее кожи и волос. Тася льнула к нему, как веточка. Скользнул губами по ее губам, отвернулся и пошел к загону с овцами.
Таисия, крепко вцепившись в сумку с книгами, с смесью восторга и отвращения наблюдала, как страшный крылатый ящер одну за другой ловит, рвет и закидывает себе в пасть истошно вопящих овец, как его белая морда окрашивается в багряный цвет. Михайлис всего один раз подошел к окну — чтобы увести испуганно глядящую на будущего зятя Лори.
Наконец дракон, так не похожий на ее сдержанного, ласкового, нуждающегося в ней Энтери, наелся. Он несколько раз махнул крыльями, проверяя силы, потом посмотрел на нее и вытянул вперед шею, положив голову на землю.
Тася подошла к нему, переступая через лужи крови и какие-то неопознаваемые клочки, прошла вдоль страшной пасти, длинной шеи, под огромное белое крыло. Грудь дракона ходила ходуном, а внутри будто работали чудовищные кузнечные меха — так громко он дышал.
Она привязала к его лапе сумку, погладила серебристо-белую кожу в крапинках крови, пошла обратно, но около морды вдруг остановилась и поцеловала дракона куда-то в область щеки. Он заурчал, смешно закурлыкал, как большой голубь, потом заклекотал, махнул крылом, девушка отбежала, и ее персональный дракон взлетел над горою и издал трубный глас.
Он парил, хлопая крыльями, над поляной, и глядел на нее.
— Улетай! — крикнула она жалко. — Ну же, улетай, Энтери! Улетай!!!
Дракон склонил голову, махнул крыльями и улетел.
И только тогда Таисия позволила себе сесть на землю и наконец-то расплакаться.
.... Город черный, звенящий ночными звуками, горит огоньками фонарей и редких светящихся окон, как гнездо светлячков. Запах цветов становится невыносимым, требовательным, и разговаривать в эту ночь уже никто не желает.
— Я тебе дам завтра эту энциклопедию, брат, — говорит Энтери устало. Он уже почти трезв, и больше пить не хочет. — Мир очень изменился. То, что я описал тебе — ружья, телевизоры, электрические лампы, самодвижущиеся машины — это малая часть их прогресса. Если раньше наш народ был самым развитым, то теперь люди ушли далеко вперед. Нам очень многое надо узнать, прежде чем действовать. Таисия говорила, что в Рудлоге нет больше монархии, там правит аристократия. Как нам найти ту, кто тебе нужен?
— Времени у нас очень мало, — тихо отвечает Нории, переживший с братом его любовь и переживающий его разлуку. — Я подумаю, что можно сделать. Спасибо, что поделился со мной сокровенным, Энти-эн.
Братья уходят с крыши. Энти идет в свои покои, где долго ворочается, думая о Тасе — всего три дня прошло с того момента, как они расстались, а уже они кажутся вечностью.
Нории тоже ненадолго заходит в свои покои, но вскоре выходит оттуда, одетый в просторный светлый плащ.
Он проходит через Сад и выходит в Город. Редкие прохожие узнают его и приветствуют, кланяясь, он доброжелательно отвечает им. Нории держит путь в храм Синей, где прихожанки и жрецы дарят любовь и благословение богини нуждающимся. Запах цветов и рассказ брата растревожили его, и только плотская любовь способна на какое-то время унять появившуюся тоску.
До самого рассвета Владыка Нории Валлерудиан, как простой послушник, дарит любовь двум молоденьким сестричкам, только-только вступившим в зрелость. Они пришли в храм, как многие женщины Песков, чтобы получить благосклонность богини, а получили еще и незабываемую ночь с обожествляемым Владыкой. Им немного страшно, но они любопытны, игривы, свежи, юны и застенчивы, а он щедр, ненасытен и ласков, и на их ложе царит только смех, радость и страсть. С утра они расстаются под строгим взглядом богини верности, богини страсти, унося с собой ее одобрение и благословение.
Глава 8.
Орешник, Иоаннесбургская область, Рудлог. Начало августа.
Ангелина
Так бывает — в двадцать лет ты наследница древнего рода, второй человек в государстве, самая завидная невеста мира, любимица народа и предмет обожания многочисленных подруг и воздыхателей. Не очень бескорыстного, правда, обожания.
В тридцать — первый человек на закопченной деревенской кухне с покрытыми ожогами от проклятой печки руками, забывшая, как выглядит твое лицо в зеркале. Да и в зеркало лишний раз, честно говоря, смотреться не хочется, потому что смотрит оттуда расплывшаяся тетка без возраста, с короткими темными волосами, приятным, но совсем не девичьим лицом, кругами под темными глазами и глубокими складками вокруг рта.
Ты научилась виртуозно доить коз огрубевшими пальцами, на которых раньше сверкали кольца, на каждое из которых можно было купить десять таких деревень со всеми жителями и их скарбом, и не морщиться от козьего запаха. Ты умеешь стирать огромные количества белья вручную, потому что старая стиральная машинка сдохла три года назад, а на новую нет денег. Ты забыла уже, когда вставала позже пяти утра, самое лучшее развлечение для тебя — возможность полноценно поспать, а в подругах у тебя полуграмотные, но искренние в своей простоте и понятные соседки. И никаких битв за твою благосклонность.
Единственное, что осталось неизменным — это древность рода, но толку от нее немного. Древностью рода не вымоешь полы и не вскопаешь огород.
Ты смиряешься с тем, что твоя жизнь теперь принадлежит не тебе, и что ты теперь всегда должна быть самой мудрой, предусмотрительной и решающей все проблемы. Ты привыкаешь к тому, что соседские мужики смотрят на тебя не как на женщину, а как на домашнюю уборочную и готовящую технику, словно прикидывая, подойдет ли ему эта модель, или он еще не настолько отчаялся.
Ты понимаешь, что из бесконечного объема знаний, которым тебя пичкали чуть ли не с младенчества, в реальной жизни применимы процента два, потому что в реальной жизни важно знать, как найти и приготовить еду, заплатить за аренду и одеть младших сестер, не имея денег. Умение красиво расписываться, знание этикета восемнадцати стран континента или способность отличить Блакорийского темного жеребца от изящной Йелловиньской породы в реальной жизни бесполезны.
Ангелина или Анька, как ее кликали соседки, крошила огромным тесаком капусту на щи, пирожки и тушение, краем уха прислушиваясь к болтовне своей подруги, Валентины. Валька была большеглазой, большеротой и заразительно смеялась над любыми, даже несмешными шутками. Смеялась, несмотря на то, что у нее было трое детей, а муж прошлым летом подхватил грипп, перешедший в воспаление легких, и умер, оставив их на грани нищеты.
— Матушка моя, говорит, сегодня у директора скандал случился с учительницами по языкам и рисованию. Они еще младшие классы вели. Аккурат рядом с кабинетом мыла полы, вот и подслушала. Сначала тихо говорили-то, а потом разошлись на весь этаж
— И в чем причина скандала? — вежливо спросила Ани, слушавшая свежие деревенские сплетни как сводку новостей в исполнении Валентины каждый день
— Да они увольняться решили, в гимнасий какой-то их в столице позвали. А что они не видели в тех столицах? Смог, толпы народу, душегубы всякие, машины каждый день кого-нибудь давят! Аристократишка поедет, а стражники впереди, движение стоит, пробки, народ злой.
— Валь, так что там с директором?
— А! Так эти увольняться, а он кричит — у меня начало года, где я вам на три класса сразу двух учителей найду! А у меня комиссии! А у меня проверки! А детям экзамены сдавать в конце года! И по столу-хрясь! Темпераментный мужик, Авдей Иваныч этот!
— И что, уволились?
— Так да, не удалось сатрапу этому их запугать. Уж он и ругался, и льстил, и повышение жалованья обещал, ни в какую. Молодые еще, столицы манят. А что там в этих столицах? Правильно я говорю?
— Правильно, подруга, — рассмеялась Ангелина.
-Так что, Анька, — голос Вальки вдруг утратил привычную несерьезность, — бросай свою капусту, надевай какую одежку поприличнее и шкандыбай давай в школу, учителем устраиваться.
— Валюш, ты чего? — изумилась Ангелина. — Я учителем никогда не работала. Да и кто меня без документов и дипломов возьмет-то?
— А я тебе скажу, что моих мальцов ты лучше любого учителя научила, когда они втроем одновременно матери нервы мотать вздумали и учиться бросили. Речь у тебя непростая, ровно как учительша балакаешь. Математику, письмо знаешь, географию вон моему Митьке подтянула. Так что давай-давай, — она грудью оттеснила Ангелину от стола. — Переодевайся, кому сказала, и в школу иди. Попытка не пытка, а вам любая копейка нужна.
Переодетая в старенький, но чистый бежевый костюм, отданный ей два года назад сердобольной Валькой, Ангелина шла по городку в сторону школы. Соседки, работающие на сборе урожая у своих небольших домиков, приветливо махали ей руками, звали поговорить, но она отговаривалась спешкою.
Чирикали птицы, мычали в хлевах приведенные с пастбища коровы, мемекали козы, тут и там на пыльной дороге, проходящей между небогатыми изгородями, чинно шествовали или сидели важные куры, обмениваясь своими, куриными сплетнями. В небольших прудиках размером со стол плескались и гоготали гуси. Раньше она всегда поражалась умиротворенности этого городка, по сравнению с насыщенной, полной различных развлечений и событий жизнью столицы.
Орешник был малюсеньким городком, состоявшим из деревенской и "городской" частей. Он вырос лет тридцать назад рядом с давно и исправно поставляющим натуральные продукты на прилавки столицы и области фермерским хозяйством. Единственная заасфальтированная улица, с неоригинальным названием "Центральная" рассекала его на две половинки. Вокруг улицы королевским указом было когда-то построено штук 10 пятиэтажек, предназначенных для работников ферм и их семей. Потихоньку вокруг многоэтажных домов появились "самозахватные" огородики, а потом и деревенские домики и дачки. Первое время с захватчиками пытались бороться, потом махнули рукой, провели дачную амнистию и легализовали владения, решив, что так выйдет дешевле.
Одноэтажное здание администрации в центре, на пересечении заасфальтированной Центральной и не удостоившейся такой чести Пекарной улицы было украшено гордо реющим флагом, на котором, словно в насмешку, все еще был изображен семейный герб Рудлогов и их фамильная корона. Ее, Ангелины, корона. При взгляде на нее Ани расправила плечи.
И в самом деле, чего бояться? Деньги им нужны, даже очень, и любой работающий член семьи немножко снимет бремя нищенства со всех них. Ради возможной работы можно и попросить директора, и даже поумолять, если понадобится. Хотя за всю свою жизнь Ани никого не умоляла. Да и просить научилась только за последние семь лет.
"Нечего бояться", — твердила она себе. Программа вряд ли изменилась за прошедшие годы, а уж образование она получила лучшее в стране и одно из лучших в мире. Да и мать в рамках сближения с народом настаивала, чтобы дочери участвовали в общественной деятельности. Помимо прочих публичных обязанностей, старшая дочь проводила уроки и занятия в школах и детских садах. "Справишься с детьми — справишься и с дворянским собранием", — как-то пошутила мать, когда принцесса с возмущением спросила, за какие грехи ее опять отправляют в школу, к шумным, нагловатым, невоспитанным детям.
Погруженная в свои мысли, Ангелина дошла до приземистого здания школы, возле которого практичный директор разбил огород, на котором отрабатывали провинности двоечники и прогульщики. Он ничуть не стеснялся из-за несовременной эксплуатации детского труда, объясняя возмущенным родителям, что раз они не могут воспитать детей, пусть это сделает благородный труд. Благодаря усилиям "эксплуататора", в столовой школьников круглый год кормили бесплатно — выращенной руками лоботрясов картошки, капусты и моркови хватало на всю небольшую школу.
Директора в поселке шепотом ругали и величали сатрапом, но воспитательный эффект был наглядным и быстрым. Что неудивительно, дети — практичные создания, и даже самый последний неуч между днем прополки картошки и выполнением домашнего задания выбирал учебу.
