— Да. И не будет, если не подтолкнуть. На Рифат-ан-Керима надежды нет, ан Махшуд выжидает, а время идет. Поэтому скажи-ка мне, дружище Ирвин, — кто еще имеет влияние на светлейшего? Дети? Жёны, наложницы?..
— Сыновья точно нет,— подумав, отозвался Деверелл.— Наложницы тем более, в гареме конкуренция почище, чем в ближнем круге вельмож. Жёны? Постольку-поскольку. Из семи разве что две имеют вес — старшая, мать первых наследных принцев, и любимая — от нее у аль-маратхи две дочери. Но на вторую я бы не рассчитывал, по слухам, все ее достоинства исчисляются гибким станом да хорошеньким личиком.
— Значит, старшая жена?
— Аль-катифу Зейнаб умная женщина. Она сумела сохранить расположение мужа и стать ему не только женой, но и другом... Правда, ее влияние на аль-маратхи простирается все же не так далеко, как, полагаю, ей бы самой хотелось. Другое дело аль-авалу манихатун!
— Мать Селима Тринадцатого?— наморщил брови Бервик. Друг кивнул.— И что, к ее мнению светлейший может прислушаться?
— Может. Только тебе, друг мой, это никак не поможет. Здесь не Геон! И в гарем ни тебе, ни мне не пробраться — оно, правду сказать, и к лучшему. Даже не пытайся. В лучшем случае ты провалишь миссию и лишишься головы, а в худшем — мы точно потеряем союзника. Такого оскорбления правитель Алмары не потерпит.
Его сиятельство, щурясь, молчал. Долго молчал, задумчиво покусывая янтарный мундштук курительной трубки и хмуря брови, — он и сам понимал, что вторгаясь в святая святых рискует практически всем. Однако...
— Мне отступать некуда, Ирвин,— в конце концов сказал он.— Или я вернусь к ее величеству с договором о ненападении, или не вернусь вообще. Моя жизнь ничего не значит. А Геон без союза с Алмарой так на так долго не протянет. Так что выкладывай всё, что тебе известно о двух этих достойных женщинах — привычки, увлечения, слабости, соперники и сторонники... Всё! А там, милостью богов, разберемся.
Товарищ, вздохнув, исполнил его просьбу. Граф внимательно выслушал и принял к сведению. На долю женской части семейства светлейшего аль-маратхи, памятуя о бесправном положении женщины на востоке, послу мира не было выделено ничего — однако то, что предназначалось в дар главе почтового двора, до сих пор покоилось в недрах тяжелого опечатанного сундука под охраной Франко Д'Ориана и его гвардейцев. Вернувшись в свои покои, посол мира недрогнувшей рукой сбил печать. А на следующий день, заручившись поддержкой нового секретаря посольства Геона по торговым делам в лице Угге Ярвиса, взялся за дело.
Отступать ему действительно было некуда.
За узким решетчатым окном, что больше напоминало бойницу, пламенел закат. Небо, расцвеченное всеми оттенками багряно-розового, раскинулось над долиной Тигриша — чистое, румяное, безоблачное. Ночь обещала быть теплой и звездной. Глава почтового двора светлейшего аль-маратхи Селима Тринадцатого, стоя у окна, невидящим взглядом скользил по далеким гребням гор. Застывшие, лилово-пурпурные, они в этот зыбкий сумеречный час казались миражом. Шафи бросил короткий взгляд на небо и нахмурился. Отблески солнца уже погасли на вершинах гор, значит, времени на раздумья почти не осталось. Нужно решать, и решать сейчас. Он покосился в сторону стола за своим левым плечом. Там лежал ворох сегодняшних донесений. И практически в каждом фигурировало одно и то же имя: Бервик.
Мурад ан Махшуд был известен своим чутьем не только в стенах Дворцового холма, но и далеко за его пределами. И чутье это никогда его не подводило. Бервик! Что это — бесшабашная отвага молодости или отчаяние безысходности?.. Он умен, этот молодой человек. Он хитер и расчетлив. И он предан своему повелителю до последнего вздоха — не королеве Геона, даже не ее наследнику и собственному господину, но Геону. Своей стране, зависшей в шаге от пропасти. 'Достойный преемник эль Гроуву,— подумал шафи. С верховным магом союзного государства ему уже приходилось встречаться, и мнение о нем он составил пускай не лестное, но честное.— Молодому ястребу было у кого поучиться. И так же, как наставник, он пойдет на всё — особенно теперь' Темные брови шафи медленно сошлись у переносицы. Учение Шабб-Сияра, эта бесценная реликвия... Неврученные дары... И те, что, напротив, были вручены — тем, кто их не ждал, тем, кого никто не принял в расчет... Рисковый шаг, по краю той же пропасти, принесший больше, чем святая книга! Что ж, всегда найдется тот, кто не знает или не хочет знать, что невозможное действительно невозможно. Особенно если у него есть цель, затмевающая всё вокруг. Тонкие губы ан Махшуда на миг дрогнули в неясной улыбке. Цель... Против нее порой бессильны даже боги, что уж говорить о людях?
Он почувствовал, как позади беззвучно открылась дверь, и обернулся. Высокий шарарец в черном, застыв на пороге, согнулся в глубоком поклоне.
— Они выехали в Дагхаби, мой господин,— тихо сказал он.— Только что, по Золотой дороге. Мы ждем приказа.
Глава почтового двора вновь бросил взгляд на стол. А после, всё для себя решив, отошел от окна.
— Седлайте коней,— коротко бросил он.— Я еду.
Шарарец, еще раз согнувшись в поклоне, исчез за дверью.
Глава VIII
Кони неслись сквозь ночь словно птицы — превосходные алмарские рысаки вороной масти, поджарые и стремительные, рядом с которыми все прочие лошади казались неповоротливыми черепахами. Дробно стучали подковы по Золотой дороге, в начищенных металлических бляхах упряжи отражалась луна — не привычный серп, как в Геоне, но серебристая тонкостенная чаша, полная звезд. На востоке всё иначе, подумал Бервик. Разве что кроме людей, они везде одинаковы.
Правитель Алмары исполнил свое обещание, даровав послу мира личную аудиенцию, и теперь пришел черед жрецов Первого круга сдержать слово. Впереди, таясь во мраке, ждал Дагхаби: священный город, закрытый для чужаков, 'колыбель истинной веры'... Впустить иноверца внутрь осененных благодатью стен было сродни святотатству — пусть не перед богами, а лишь перед их последователями — поэтому Бервику отвели ночь. Предпоследнюю его ночь в Тигрише, почти перед самым отъездом, и это тревожило его сейчас куда сильнее, чем то, что охрана его была втрое меньше почетного сопровождения. Десяток, включая Франко Д'Ориана — в противовес тридцати молчаливым всадникам в черных хламидах и таких же черных чалмах. Лица этих людей до самых глаз были закрыты платками, одежда не имела никаких опознавательных знаков, а между собой они переговаривались отнюдь не на алмарском, но на каком-то странном змеино-шипящем наречии, которое графу было незнакомо. Скорее всего, шарарцы, решил он, вспомнив телохранителей шафи ан Махшуда. Те, правда, рта при господине в присутствии посторонних не открывали, но что-то было в них неуловимо схожее — в том кольце очень смуглых, рослых, бесшумно двигающихся мужчин, что окружали главу почтового двора, куда бы он ни направлялся, и этих, закутанных в черное с головы до ног. Молчаливость, обманчиво ленивая, упругая грация хищников... Шарар был славен своими наемниками, но служили они одной Алмаре. И даже боевитый Берс вряд ли смог бы с ними поспорить. 'О наших гвардейцах и говорить не приходится,— отстраненно подумал граф, глядя поверх головы своего коня.— Даже без численного перевеса. А трем десяткам сынов пустыни четверти часа хватит, чтобы похоронить нас всех за ближайшим барханом, и даже небесное железо меня не спасет' Бервик качнул головой. Принц, в преддверии отъезда посольства, почти силком всучил другу собственную кольчугу, как он сказал, 'на всякий случай'. Роста они были одинакового, телосложения схожего, разве что Рауль Норт-Ларрмайн был немного шире в плечах, и небесное железо село на графа как влитое. Жаль, если пропадет зря!.. Его сиятельство невесело усмехнулся, что, впрочем, для всех остальных осталось незамеченным — одет он был точно так же, как его молчаливые спутники. Гости Дагхаби не должны никому бросаться в глаза. Им надлежит слиться с ночью и укрыть лица. Что ж, резонно. Еще бы не было так темно!.. Стиснув в ладонях поводья, Бервик опустил взгляд на луку седла. Слабого света юного, едва народившегося месяца только-только хватало, чтобы не потерять из виду дорогу. Холмы по обе стороны от нее тонули во мраке. Не на что тут смотреть. Только будет ли, на что взглянуть в Дагхаби — разумеется, кроме многочисленных храмов, ни в один из которых его все равно не впустят? Что он там найдет и найдет ли вообще?
Неизвестность — худшее из зол. Бервик не знал, чем его встретит священный город, не знал, доберется ли он до него, но хуже всего было то, что он понятия не имел, сыграла его рисковая ставка или же нет. Сундук, предназначенный главе почтового двора, опустел в два дня. Стараниями Угге Ярвиса и Ирвина Деверелла золото, что было в нем, обрело иную форму и нашло своих хозяев — вернее, хозяек,— но результатов 'разведки боем' посол мира не увидел и по сей день. А день этот уже кончился, грядущая ночь будет последней. Если не удалось... Если всё было напрасно... Его сиятельство на миг прикрыл веки. А потом, подняв голову, вновь уставился слезящимися от ветра глазами вперед, во тьму. Если так, бесстрастно подумал он, то упокоиться под барханом — еще не самое страшное будущее. Без Алмары войны Геону не выиграть. 'И если судьбе будет угодно вручить жезл победителя Мэйнарду Второму, я не хочу это видеть'
Пара головных всадников, переглянувшись, резко повернула коней с дороги. Остальное сопровождение безмолвно последовало их примеру. Франко Д'Ориан, чуть сжав коленями бока скакуна, метнул взгляд на своего командира, но Бервик только чуть шевельнул плечом. Нервы его, без того в последние дни натянутые до предела, звенели от напряжения, но сеять панику он не имел права. Да и какой был в том смысл теперь? 'Нас одиннадцать, их тридцать,— промелькнуло в голове.— Мы не знаем, где мы, они — знают. Нам всё равно не уйти живыми, если ан Махшуд отдал приказ' Граф выпрямился в седле и вслед за шарарцами пришпорил коня. Тонкий месяц над головой скрылся за мелкой тучкой. Мрак, наполненный свистом ветра и глухим стуком подков, окутал со всех сторон — густой, непроглядный, пахнущий лошадиным потом и пылью. 'Светлый Владыка, вершитель судеб, склоняюсь перед тобой! Даруй мне свою защиту, а с нею — мудрость, а с ней — смирение, чтобы услышать и принять волю твою...'
Чернота впереди сгустилась еще сильнее. А потом всколыхнулась вдруг дымной завесой, вздрогнула — и опала, сотней крошечных солнц ослепив глаза. Заржали кони. И граф, вскинув голову, увидел над собой край крепостной стены, усеянный ярко горящими факелами. Застонали массивные цепи подъемной решетки, протяжно заскрежетали петли ворот — священный город приветствовал полночных гостей. Бервик, щурясь, опустил голову в жесте благоговейной покорности — и улыбнулся. Не губами, которых все равно никто не увидел бы под черным платком, но всем своим существом, исполненным ликования.
Молитва была услышана.
Высокие деревья, теряющиеся верхушками крон в черном небе, вставали вдоль дорожки почетным караулом. Шелестел под сапогами песок, издалека эхом доносился звон колокола и заунывная песнь Неспящего стража — одного из тех, кто нес ночную службу под куполом главного храма Дагхаби. Громко и мерно стрекотали цикады. Священный город жил и дышал, пусть даже в отличной от мирской тональности.
Бервик шел по коридору. По живому, исчерна-зеленому коридору меж двух шеренг древесных стволов, подсвеченному лишь дрожащими пятнами факелов, что держали в руках шестеро рослых шарарцев: трое впереди, еще трое за спиной. Куда они вели его, граф не знал. И рассчитывать ему, кроме себя, было не на кого — его гвардейцы вместе с Франко Д'Орианом остались далеко позади, в рощице одного из многочисленных храмов, в окружении двух дюжин молчаливых бойцов с закрытыми лицами, а вокруг была ночь. И город, ревностно хранивший свои тайны...
Жрецы Первого круга встретили гостя лично. Все четверо — одинаково невысокие, высохшие как мумии, облаченные в парчовые хитоны, расшитые золотом. До зеркальной гладкости бритые головы, тяжелые серьги в ушах, серебряные посохи с навершиями в виде священных животных — по одному на каждого из богов-покровителей... В Геоне никто не прятал лиц, и властителей Пятого неба это касалось тоже. С алтарей и храмовых гобеленов на верующих смотрели лики почитаемых ими божеств — всемилостивого Танора, сурового Антара, легкокрылой Сейлан — что на востоке сочли бы варварством и поруганием святыни. Облик алмарских богов был навсегда сокрыт в извечном сиянии благодати, изображать их где бы то ни было почиталось тяжелейшим грехом, так же, как упоминать их имена всуе, и даже старшим жрецам позволялось не больше, чем их многочисленной пастве. Четыре аватара: черный ястреб, дикая горная кошка, пустынная змея с раздутым капюшоном и морской шипохвост — четыре стихии, четыре бога. И их проповедники на земле.
'Дагхаби приветствует тебя, странник,— сказал гостю Первый из Первых в круге, жрец в багряном одеянии с посохом в виде атакующей кобры, и граф в ответ согнулся в поклоне — таком глубоком, что смог разглядеть каждую пылинку на носах своих сапог.— Открой свое сердце Свету, да сияет он вечно! Слово Шабб-Сияра вновь звучит с алтарей. Ты принес нам благую весть — прими же ответный дар и войди под своды священного града, чистый душой и помыслом'
Не поднимая глаз, граф выпрямился. 'Да будет моя душа открыта Свету,— по-алмарски произнес он, интуитивно копируя певучие интонации Ирвина Деверелла,— а ум мой чист и ясен в предвечном сиянии... Мой дар меркнет в сравнении с тем, что я получил в ответ. И нет для меня большей чести, чем склониться перед величием Четырех, на краткий миг припав к истоку их мудрости'
Первые в круге одобрительно переглянулись. Конечно, перед ними был иноверец — но протокол он знал. И говорил с большим чувством. Жрецы, сделав знак главе сопровождения, расступились и пригласили гостя следовать за собой. Они вели его по Дагхаби — пустынными улицами и тенистыми священными рощами, мимо храмов, что сияли в ночи огнями бессчетных жаровен, мимо величественных постаментов красного мрамора, сейчас казавшегося совсем черным, мимо молебных беседок и жертвенных холмов... Изредка процессия останавливалась возле очередного дома очередного бога и благоговейно внимала доносящимся изнутри песнопениям: то есть, внимали жрецы, остальные лишь склоняли головы, храня почтительное молчание и ожидая, когда можно будет вновь двинуться дальше. Впереди шли Первые в круге, за ними Бервик, за ним его охрана, а замыкали это шествие все те же тридцать закутанных в черное всадников, правда, теперь уже пешие. И этот почетный конвой не был единственным — в густой тени деревьев и зданий нет-нет да и угадывалось смутное движение. Десятки пар глаз следили за чужаками из мрака, скользя по границе света и тени, невидимые, неслышные, почти бестелесные — стражи Дагхаби несли свою службу.
Процессия остановилась в густой роще неподалеку от западных ворот, тех самых, что несколько часов назад распахнулись навстречу гостям. Жрецы, чей долг благодарности был теперь выполнен, по очереди осенили графа благословением Света и откланялись. А от оставшихся на месте трех десятков черных теней отделилось шесть, похожих между собой как близнецы. В руках у них были факелы. 'Идите за нами, мушир,— по-алмарски произнес один из шарарцев, чуть поклонившись Бервику.— Вас ждут' Граф шагнул вперед. Франко Д'Ориан двинулся было следом, но все тот же боец коротко качнул головой. 'Ждите меня здесь,— предвосхищая возможные вопросы и возражения, сказал посол мира.— Я скоро вернусь' Гвардейцы нехотя подчинились. А его сиятельство вслед за первой тройкой проводников ступил на тонущую в черно-зеленом мраке дорожку. Пылающие головки факелов отбрасывали на нее причудливые тени, тянущиеся к подошвам его сапог словно живые хищные щупальца, а по обеим сторонам тропы скользили во тьме тени иные, совсем неразличимые глазу, но уже из плоти и крови... Бервик не думал о них. Мерно шагая вперед, он глядел прямо перед собой, усилием воли сдерживая нетерпение. Он ждал этой встречи с тех самых пор, как его нога ступила на сходни Первого причала, ждал и боялся — не столько самой встречи, сколько того, что ему в ней откажут. Но теперь время пришло.
