Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

Он же, противно лыбясь, укоризненно покачал некрасивой головкой в картузике с индюшиным пером:

— Да нет, сударь, нет. И, пожалуйста, не обзывайтесь, а то я мужик простой, вырос на природе. Поверьте: то не была лошадь. И я не утопил, а, спасая вам жизнь, маленько побил и опосля вернул в естественную среду обитания не кого иного, как келпи.

— Келпи?! — постепенно остывая, озадаченно переспросил я. — Что еще за келпи?

— А то не знаете?! — удивился теперь он. — Да разве ж по прибытии не инструктировали?

— Не инструктировали, — буркнул я. — От этой публики дождешься!

— Вы про Гансов? — поморщился новый знакомец и недавний злодей. — Согласен. Я сам хоть и тоже Ганс, но гном прямой, открытый, а эти — крученые, хитрющие, даром, что образованные, а себе, падлы, всегда на уме. Гнилые ребята, право слово, гнилые. Ну, который по хозчасти — еще туды-сюды, жмотяра, но не мстительный. У экскурсовода мозги набекрень. А библиотекарь — просто нехороший гном, ух, нехороший!

Я вздохнул:

— Да завхоз-то не больно образованный. — Совсем остыв, уточнил: — Значит, и вы Ганс? — Робковато предположил: — По-видимому, лесник?

Кивнуть он кивнул, однако ж с обидой:

— Не лесник, а егерь. И попрошу запомнить — главный егерь! Леса, рощи с горами, холмами, рекой и прочими угодьями — на мне, моя зона ответственности. Плюс шантрапа здешняя: люди, нелюди, зверье с птицами да рыбами — короче, весь кагал под круглосуточным приглядом. Беспокойное, ох и беспокойное доложу вам, сударь, хозяйство...

— Постойте! — встрепенулся я. — Так что это за келпи-то? Объясните уж, будьте любезны.

Четвертый за последние сутки Ганс пожал заметно более широкими, нежели у других ипостасек, плечами и раздраженно хрустнул шишковатыми пальцами.

— А что тут объяснять? Про водяных лошадей слыхали? Кабилл-ушти, эх-ушки, аванков, брэги, ракушников? Нет? Эй, да вы откуда свалились?! С неба? В общем, келпи из этих тварей самые злые и хитрые. Селятся не в морях, не в озерах, как другие, а только в маленьких тихих речушках типа нашей. Поди, потому именно эту гадость в "Блэквуде" и завели. Только зачем, Ойкумена разной дряни и без того полна!

Покамест я не вполне понимал и, соответственно, не разделял тревожных эмоций лесника. Любознательность же и пытливость всегда были присущи моей натуре.

— То есть, келпи — водное животное, да? — любознательно и пытливо уточнил я (не став пояснять этому Гансу, что в определенном смысле действительно свалился с неба и не в курсе многих земных реалий). — А как же оно там дышит? Как тюлень?

Гном-егерь невежливо расхохотался:

— Животное?! Ну, вы даете! Да келпи — просто оборотень! Прожорливый оборотень, который умеет превращаться в любых тварей и даже человека. Ему всё одно — в мужчину, женщину, ребенка. Когда келпи перекидывается мужчиной, страсть любит пугать прохожих — то с воплем выскочит из-за спины, то сиганёт на плечи. В обличье женщины либо молодой девушки может начать приставать к человеку с разными непотребствами, и кто на заморочь поведется, здорово пожалеет. А прикинувшись ребятенком, — ноет, плачет: мол, мамку потерял, проголодался, замерз, описилси. Поверил, пожалел — тоже пиши пропал, такие вот твари!

Я действительно был здорово потрясен и потрясенно же промямлил:

— Ну а в облике лошади?..

Ганс развел руками:

— А в облике лошади — сами видели. Маленький, миленький, доверчивенький, сюси-пуси. Всем своим поведеньем приглашает сесть на него верхом и покататься по лужку, змей. Коли клюнул на уловку, распустил нюни — келпи прыгает вместе с седоком в речку и...

— И?.. — затаил я дыханье.

— Тут возможны два варианта, — деловито произнес гном. — Первый: сытый келпи с хохотом, похожим на лошадиное ржанье, мгновенно исчезает, а человек просто вымокает до нитки и в холодную погоду почти наверняка простужается. А вот ежели, мразь, голоден или чем-то рассержен, то, бывает, разрывает простофилю на кусочки и прямо в реке пожирает.

— Ужас! — передернул я плечами.

— Еще б не ужас, — согласился главный егерь. — Но разве вы не сообразили, что дело нечисто? Не увидели, что у этой пакости копыта задом-наперед вывернуты? Первейший же признак оборотня!

— Не увидел, — вздохнул я. — Да кабы и увидел, — я ж не знал. Больно красивеньким показался коник. Как игрушечка.

— Ага! — хмыкнул Ганс. — Эта игрушечка таких делов наворочать может. Про царевича-королевича уже говорил?

— Не говорили, — покачал головой я. — Какого еще "царевича-королевича"?!

— Келпи любит являться в личине прекрасного, разодетого в золото и шелка царевича-королевича и на всю катушку соблазнять девиц-красавиц. Очарует дурочку, собака, мозги забьет, ну и понятно, воспользуется потом в непристойных корыстных целях. Угадать в царевиче-королевиче оборотня можно только по прическе: кудри мокрые и кишмя кишат всякими жучками-паучками речными, ракушками да водорослями. Во как!

Я усомнился:

— А девицы-красавицы слепые, что ли? Не видят эту мерзость и не понимают, куда влипли?

— Знать, не видят и не понимают, — вздохнул теперь главный егерь. — Поди, морок, тварь, на бедняжечек наводит.

А еще он в обычного человека превращаться может. Чаще — бабу с лохматой, кучерявой, как шар, шапкой волосьев на голове. Ну и ничего хорошего, дураку ясно, от бабы такой не жди. Сожреть — не подавится!.. — Помолчал, махнул рукой: — Ладно, заболтался, на обход пора. В общем, вы, это, какую дрянь заметите — не приближайтесь, обогните стороной. Насельники наши в основном не опасные, да вдруг шлея под хвост или еще куда залезет. Короче, будьте бдительны, сударь, ладно?

— Ладно-ладно, — заверил я. — Обязательно буќду. А можно последний вопрос? Я вот тут, прямо на краю леса, двух страшилищ встретил: косматые, красноглазые, в шкурах, лаптях и у, гм, тётки шапка красная на макушке, а, гм-гм, бюст за спиной болтается.

Ганс рассмеялся:

— Да то леший со своей лисункой! Этих оборвышей не бойтесь, они сами пугливые. Ну, повопят-поухают маненько из кустов, в оврагах-буераках костьми погромыхают...

— Чьими костьми?! — напрягся я.

— Да не вашенскими, не людскими, — успокоил гном. — Просто любят лешие в земле ковыряться; насобирают мослов в мешок — и давай щёлкать да дроботать по округе. Их потому Ганс-библиотекарь археологами прозвал, умник тоже нашелся! А недавно у бедолаг младенчик-лешеня вылупился, не знаю поќка — самка или самец. Лучше б, конечно, мальчонка — девок шалапутных разных образин в лесах наших и без того перебор... Ой!.. — воскликнул он вдруг, вытянув руку куда-то мне за спину. — Что там еще стряслося?..

Я мгновенно испуганно обернулся, но...

Но сколько ни таращился вдаль, чего-либо "такого" не заметил. Знакомый уже пейзаж, птицы разнопёрые в небе, проковыляла в густой траве не то каракулевая бесхвостая лиса, не то буланая болотная рысь.

— Да вроде ничего... — повернулся обратно к Гансу — а Ганса-то уже и нету. Исчез, как каждая из предыдущих ипостасек: моментально и бесповоротно. "Что там еще стряслося?.." Конспиратор нашелся!

С минуту постоял, снова посмотрел на реку с мостом, дальние дали и лес... Нет, пожалуй, пока впечатлений довольно, да и есть уже хочется. Погнали-ка, брат космоголик, до дома, до хаты.

То бишь до Пинакотеки с Кунсткамерой и прочими сопутствующими данному экскурсионному маршруту мусейонными культурно-просветительскими объќектами. В том числе, естественно, — Аквариумом.

Пускай перед обедом это мне будет как слабенький, но приятный аперитив.

Пускай, ладно?

Глаголь девятая

С удовлетворением и трудом я отвалился от антикварного столика с теперь пустой, без огрызков и объедков, сервизной фарфоровой посудой и, довольно урча, погладил себя по тугому, точно барабан, животу. Ей-ей, битва-трапеза выдалась славная!

И пройдоха Мартин облопался. Облопался и снова куда-то улетел.

— Молодец!.. Молодец!.. — благодарно-благодушно похлопал я по кособокой спине чертёнка, накормившего вашего рассказчика даже еще сытнее и разнообразнее, чем вчера. Нет, но ведь умеют же, повторюсь, некоторые нелюди и уют, и настроенье создать — не в пример иным так называемым человекам (коих, впрочем, здесь еще и не видел).

Чертёнок в ответ на комплименты радостно повиливал кисточкой на хвосте, и вся его чумазая с подвижным мокрым пятачком рожица просто сияла от гордости.

— А как же тебя, паренек, кличут? — снова хлопнул я это милое исчадье рая по сутулой хребтине.

И он...

И он весь вдруг замер, застыл, будто сосулька, даже пятак перестал ёрзать по физиономии, а хвостик — вилять. Застыл... и внезапно отчаянно выпалил:

— Эх-х-х, лучше не спрашивайте, уважаемый, лучше не спрашивайте!.. Нарекли меня в честь праќпрапрапрадедушки Асмодеем, но мне-то нравится другое, совсем-совсем другое имя!

— Какое другое? — удивился я.

Он опустил головку и почти прошептал:

— Ру... Рудольф, сударь... — Горестно всхлипнул: — Если вам не трудно, зовите меня, пожалуйста, Рудольфом. Я очень, очень хочу стать Рудольфом, понимаете?

— Еще как понимаю, — ностальгически вздохнул я. — Сам в детстве страшно мечтал быть Куаутемоком, а вот таскаюсь по жизни с тем, что сперва дали родители, а потом и другие люди, на службе. Но не унывай! Лично для меня ты отныне — Рудольф, хотя, в принципе, и Асмодей звучит неплохо.

Чертёнок счастливо просиял.

— Ладно, послушай, Руди, — перешел я на деловой тон. — Что-то не появляется Ганс, который по хозяйству, а у меня, знаешь ли, имеются претензии к Пытошной. Соображаешь, куда клоню?

— Ага, ага, — быстро закивал Рудольф. — Только этот Ганс вам не поможет. Пустомеля, скупердяй и трепло. Наобещает с три короба и будет волынить. Вот у меня приятель есть, как раз по такой части. Короче, сообразим и сделаем.

Он пулей сорвался с места и, уже традиционно, исчез в Камине. Похоже, Камин был для моего нового рогатого дружка не только логовом, но и чем-то вроде узловой пересадочной станции, наподобие нашего портала-входа в иные измерения.

В ожидании Рудольфа из-за туго набитого желудка малость вздремнул. Что-то даже успело присниться — полупризрачная и полупрозрачная зыбкая каша-карусель из шарпея с Эвридикой, семейки леших, джиннов в лопухах и "царевича-королевича" с кишащими головастиками и пиявками волосами. А потом...

А потом мне приснился... запах! Никогда раньше не снились запахи, вообще не представлял, что такое возможно. Разумеется, от удивления проснулся, открыл глаза — и понял природу столь необычного финала сновидения. Эта самая "природа", плечико к плечику с верным торопыгой Рудольфом, стояла сейчас прямо передо мной.

...В общем, я сразу догадался, что то был Ганс. Еще один Ганс. Ганс-сантехник, слесарь, возможно, ассенизатор и водовоз. Такой же маленький и совсем не красавец, этот "ипостаська" был явно моложе даже главного егеря, а уж завхоза и пинакотекаря с экскурсоводом — тем более. Но увы — специфика и превратности профессии уже успели оставить на его челе в частности и образе в целом неизгладимый эксклюзивный след.

Набрякшие веки, морщинистые круги под узенькими опухшими глазками, землистый цвет кожи, плохо отмытые заскорузлые пальчики, грязная, засаленная роба плюс столь же грязная бандана на голове — таков краткий портрет следующего блэквудского персонажа. Ну, и, разумеется, — то, что безжалостно выдернуло меня из сладеньких лапок Морфея. Запах. Характерный для тружеников данного цеха профессиональный запах, а точнее — едкая вонь, источала которую, казалось, каждая клеточка и обмундирования, и организма очередного Ганса. Кстати, к этой вони примешивалась и еще одна, похоже, именно та, что сделала столь колоритным его сантехническое лицо: перегар.

Я скептически уставился на пришельца: как-то не ассоциировался его имидж с образом мастера золотые руки. Однако же уважительная, едва ли не подобострастная поза Рудольфа, который почтительно держал зачуханный дерматиновый чемоданчик маэстро, говорила, что, возможно, и ошибаюсь в оценке профпригодности визитера. Ладно, поживем — увидим. Говорят же: не всякое золото блестит, даже на Солнце.

— Это Ганс, — с придыханием произнес Рудольф, восторженно шмурыгнув своим пятачком. — Мы, сударь, уже договорились.

— Ганс! — молодцевато и несколько фамильярно сунула мне "краба" новая ипостаська. Делать нечего, я этого "краба", то бишь миниатюрную шершавую пятерню, осторожно пожал:

— Здравствуйте.

— Не очкуй, хозяин, — густо дохнул мне в физиономию то ли сероводородом, то ли закисью азота сантехник. — Заделаем в лучшем виде, знаешь-понимаешь! Только местечко сам подбери, а мы с братаном пока чуток здоровье поправим. — И добавил короткое слово "тудыть".

Ганс с Рудольфом скрылись в таинственном чреве Камина, а через минуту до меня донеслось словно далекое-далекое горловое пение. Сначала соло, потом — дуэт. Сперва тихо и сдержанно, после всё энергичнее и звонче. Я вздохнул и пошел в дальний конец Кунсткамеры, где виднелась ведущая в следующий чертог Пинакотеки дверь. Возможно, рациональнее, да и просто удобнее было бы оборудовать санузел в самой Кунсткамере, однако же я твердо помнил стратегически важный и космонавтский, и общечеловеческий постулат раздельного питания: мухи — отдельно, котлеты — отдельно. Спишь и ешь в одном месте, остальное — в другом.

...А за дверью, друзья, оказался поистине изумительно дивный зал! Древнего, так сказать, ваяния. У меня от немого восторга аж горло перехватило, когда увидел расставленные по полу и постаментам десятки мраморных, бронзовых, чугунных и глиняных скульптур: в основном одиночных, хотя были там и парные, и групповые композиции, и даже всадники.

Высокие, стройные, мускулистые воины в гребнистых шлемах, с оружием, хотя и без штанов, атлетически сложенные спортсмены: копьеметатели, дискоболы, борцы, бегуны, а еще всякие рыцари, витязи, конкистадоры плюс мифические герои и боги — таким был контингент мужской части экспозиции этого зала. Замечательная, удивительная работа доисторических скульпторов, каменотесов и литейщиков!

Однако поскольку сам мужчина, то естественно, что куда сильнее заворожили меня статуи иного пола: прекрасных девушек, женщин — тоже разных там богинь и фольклорных персонажих, а также дамочек на лошадях. Девушки с женщинами, как и воины со спортсменами, были в основном дезабилье, только одна дефилировала при полном доспехе — шлеме, латах, с мечом, круглым, украшенным головой жуткого страшилища щитом и козьей шкурой с черепом и кривыми рожками на плечах. Звали воительницу, как гласила табличка, Афина Паллада. Интересная, конечно, мадама, но мне, знаете ли, куда милей этой хмурой и чересчур уж серьезной леди были остальные: открытые, доступные взору, веселые и непосредственные в этих своих открытости, доступности, веселости и непосредственности.

Но довольно, довольно отвлекаться от главного! Я зачем сюда явился? Я явился в поисках удобного места для, пардон, клозета. Минутку подумал, покачал головой: нет, негоже громоздить пусть и столь жизненно важное, даже сакральное изделие, как унитаз, в женском общежитии.