-Пусть и не местная ты, но... — речь женщины становилась все более сумбурной и все мене понятной.
-Аггея, я... — договорить мне не дали.
-Вот, надень, чтоб люди пальцем не тыкали, да Лукавый не погубил, — Аггея протянула мне тряпочку.
Все-таки косынка. Неловко дергая из стороны в сторону, я умудрилась завязать ее с третьего раза. Ну, вообще-то удобно: волосы собраны, да не так жарко.
-Кхм... Эредет... э... м...
Странно, что опять с Аггеей? Мне она не показалась робкой и заикающейся, но сейчас.
-Я, конечно, не мать тебе и не наперсница, но... — щеки женщины были не просто красными, а что твоя свекла. — Ты, часом не беременна?
Ик... Ик... ик... Ам... ум...
-Ты не боись, не выдам, только ж беречься надо тебе тогда. Не за себя живешь, за двоих сразу!
-Э... нет... не... беременна... — теперь и я приобрела яркий свекольный окрас.
-Да? — мне показалось или она расстроилась?
-Да! — хотелось закричать, но получился лишь шепот.
-Ну... с одной стороны легче — и в дороге, и устраиваться в городе. С другой... все б его лучик был с тобой, капелька крови его. А уж ежели б на него еще и похож был...
Охая и покачивая головой, Аггея направилась к своему обозу. Фух... вот тебе и счастливая...
Звездная радуга сияла на бархатном небе. Вроде бы и спала днем, а все равно глаза слипаются. Хочется рассмотреть каждую звездочку, но видятся только ресницы. А может это действительно лучше — заснуть, забыться, хоть ненадолго? Видимо, да. Веки устало опускаются, звезды мерцают все слабее, дыхание становится медленней, расслабленней...
Странные они — собравшиеся в обоз. Молодые и старые, крестьянин и ремесленник, менестрель и воин — столь непохожи друг на друга. Но есть между ними две общие вещи: первое — все они ищут новый дом, второе — пение. Да, да, именно пение. Радуются — поют, скучают — тоже поют, работают — опять поют, отдыхают — снова поют! Хотя это не самое страшное и странное: рассказывал как-то папа о племени, живущем на далеком-далеком юге — данасеры называется. Так они по каждому поводу... танцуют. Ну, эти пока только поют. Вот и сейчас, раздавалось, нет, не игра — неудобно играть, сидя на повозке, пусть и идущей по годами утоптанной колее, а нервное дребезжанье или треньканье. Менестрель удобно (насколько это вообще возможно) устроился на пятой повозке и вяло терзал лютню:
-Замкнется звездный круг за нашими плечами,
Дорога в полночь уведет,
И новый день приветствоваться будет, но не нами,
И не для нас подснежник расцветет.
Глухие стоны бурь в сердцах сокроем,
Тоскою души напоив.
Не так уж страшно быть изгоем
Средь тех, кто глупость с разумом сроднил...
Мда, слишком пафосно у него получается. Про дорогу красиво, не спорю, о изгоях понятно, остальное... Нет, не ценитель я песен менестрелей.
Почему-то у людей твердо закрепилось мнение — бывают только седые менестрели. А если не седой? Не менестрель? Но и почитаемые всеми поющие старцы тоже когда-то были молоды. А у нашего (как быстро я стала считать путешественников своими) менестреля была мечта, впрочем, как и у всех в обозе: выиграть первое место на турнире имени Лафирта Северного. Кем был Лафирт, никто уж и не помнит, но, наверное, менестрелем или чем-то в этом роде, раз его именем величают конкурс певцов и сказителей.
Мда, надоело. Что надоело? Все! Едем уже пятый день, а дороги впереди еще... На самом деле обоз следует в Коврилин — одну из провинций Фелитии, но по счастливой случайности (опять повезло) он пройдет по развилке, от которой до Мальбурга три-четыре лиги. Там я с ними и распрощаюсь. Аггея намекала, что я могу остаться, они мне даже помогут обустроиться на новом месте (еще бы, я ж владелица целой золотой монеты, про которую мне пришлось сказать, что нашла ее в лесу — почти не солгала! — и готовить умею, работы не боюсь, игла так и летает в руках — тут я бы поспорила, ведь они не видели шедевров маман), но я вежливо отказалась, соврав, что не хочу жить в деревне, так как это будет напоминать мне о муже. Да, врать противно, но не могла я развенчать миф о моем вдовстве, не могла. К тому же они сами это придумали, я лишь промолчала вначале, потом...
Бам.. пуф... Вай! Что за нежданная остановка? Колесо отвалилось? Или Пафнутья опять потеряла свою любимую сковородку, которую ей еще прабабушка из своего приданного в ее приданное положила? Но тогда почему такая тишина? Даже менестрель затих...
Оп... снова здорово! Это уже надоедает. Разбойники! Путь нам преградили разбойники. Благо хоть не банда Гудраша-и-Грамдора. Но личности не менее колоритные и почему-то все почесывающиеся.
-Какие люди... Гости дорогие! — хрипловатый голос, весь пропитой, принадлежал толстому мужичку в драном камзоле с кривым мечом в руках — главарь, однако.
У сего "представительного" мужчинки была еще одна особенность, которая отвлекла меня от остального народа, проще говоря, я их теперь даже не замечала. У главаря практически все зубы были... золотыми! Если бы не самородки и монеты в поясе, да явно заныканные запасы путешественников, я могла почувствовать приближение бандитов. Ладно, не буду зацикливаться на этом, вон мужик уже что-то вещает. Надо послушать что, а то народ как-то мрачнеет на глазах, словно небо перед грозой.
-А еще пятьдесят серебряников, двадцать злотников — я нынче добрый, трех девок, двух волов и мы в расчете, то бишь сможете спокойно ехать дальше.
Уп... похоже, с нас требуют плату за проезд. Ну, почему все такие жадные?
Так, надо что-то делать, иначе быть беде: или бандиты нас поубивают, или мы сами от страха умрем. Ну, я, положим, и не умру, но... Жизнь остальных оказалась важнее моей, поскольку я... опять решила пообщаться с золотом, точнее с золотыми зубками главаря. И чего меня на подвиги тянет? Так ведь и со светом белым попрощаться недолго. Сидела бы себе тихо в повозке, никого не трогала, авось все и обошлось.
Но что же сделать? Призывать? Зачем? И так золото вижу. В землю возвратить? Второй раз за столь короткий срок не смогу, да и не хочу, чтоб другие видели как меня корежит после. К себе притянуть? На такую глупость даже я не способна! А если... поиграть с ним? В смысле с золотом, точнее зубами золотыми? Можно попробовать, правда я этого никогда не делала. С другой стороны я много чего не делала до этого лета, но пришлось, и справилась же!
Хм, легко сказать — поиграю. А как? Максимально тихо опустилась на дно повозки, но так, чтобы в щелку в бортах было видно главное действующее лицо — главаря. Кажется, получилось. Во всяком случае, никто не кинулся с воплями "Стоять!" в мою сторону. Что теперь? Эх... теперь надо бы разговорить зубки золотые, да заставить их двигаться в разные стороны. Ну, с первым проблем нет. Итак, начнем...
Что, бывалые, много грызть орехов доводилось? Много? Да еще с мясом? О, ну, вы прям богатые. Что? Нет, не богатые? А как же это? О, Стырь только болтать да пугать умеет. Ну, бывает, бывает... не поделаешь тут ничего. А? Мне что нужно? Всего ничего — вы гопак плясать умеете? А в присядку? Ну, хоть хоровод? Совсем ничего? Бедненькие, как же вам грустно! Но! Если хотите, могу научить! Как? Да очень просто! Так, нижние левые, да не те левые, а эти! Вы качаетесь вправо. Верхние правые — качаетесь влево. Да-да, именно навстречу друг другу. Что? Ах, что вы — правые нижние и левые верхние — делать будете? Ой, да ничего сложного — просто подпрыгивайте. Не знаете как? Ну, милые мои, вас, когда ставили, то вниз тянули. Верно? Верно! Вот и вы так — сначала вверх тянетесь, а потом вниз. Только это надо делать резко и быстро. Готовы? Тогда начали! И... раз-два, раз-два, вправо-влево, вверх-вниз. Веселей, дружней! Раз-два, раз-два!
Ой, а что тут творится, в смысле пока я с зубами танцы разучивала, вокруг меня переполох начался: главарь в панике кричит "А-а-а!!!", боясь рот закрыть, в котором зубы по своей воле двигаются, остальные разбойники в страхе вопят, путешественники с обоза воют: "Лукавый шалит! Демонов наслал!", лошади ржут, волы мычат — одним слово бедлам полнейший. Даже птицы истерическим свистом зашлись.
Но долго сей концерт продолжаться не мог. Первыми не выдержали разбойничьи лошади: сорвавшись с места в карьер, понеслись, куда глаза глядят, причем глаза седоков глядели в одну сторону, лошадиные в другую, так что как они не снесли деревца по краю дороги, мне не ясно. Волы в панике рванулись вперед, благо хоть по все той же наезженной колее. Путешествующие в обозе, не сбавляя громкости, выли, орали, ревели в такт дребезжанию повозок, да так ладно, что прямо-таки песня получилась...
Гулена-вечер, не спеша спустившийся на землю, был встречен компанией путешественников никак, то есть они его просто не заметили. Дело в том, что, промчавшись по дороге, наверное, целую лигу, обоз резко встал — все разом лишились сил. Еще бы, такое увидеть: сначала разбойники, а потом зубной танец. Ну, может о последнем они и не догадались, глядя на дергающиеся зубы главаря, но все равно страшно. Поэтому едва обустроившись на небольшой полянке, рядом с дорогой, народ стал... пить. Похоже, это самый распространенный способ снятия печалей, страхов, а также выказывания радости. Гм... хорошо народ радовался — даже волы пьяненко качались из стороны в сторону, только оглобли повозок удерживали их от падения. Что уж говорить о людях!
Забыв обо всем, мужички праздновали избавление от разбойников. Не важно, каким образом это случилось, не важно, почему зубы главаря пустились в пляс, все не важно. Главное — живы, целы и невредимы ушли. Женщины с детьми тоже приняли для успокоения и веселья, но мужчины... Даже всегда отрешенный от земных забот менестрель лихо выплясывал под пьяные крики, которые ошибочно считались у народа песней. А кружки с грушовкой, щедро сдобренной чурбань-травой, вновь разошлись по рукам. И лес услышал очередной шедевр хорового пения.
Жил на свете Керли Ток
Хейли-хог, хейли-хог
Был он славный паренек
Хейли-хог, хейли-хог
И чем же он был славен?
Жил Керли Ток и не тужил
Хейли-хог, хейли-хог
Хотя богатства не нажил
Хейли-хог, хейли-хог
Ну, разве это повод, чтобы прославиться? Да таких пруд пруди в городах и селах.
Зато был весел, вечно пьян
Хейли-хог, хейли-хог
Задира, бражник и смутьян
Хейли-хог, хейли-хог
Э... действительно "славный" паренек. Незатейливая песенка продолжалась далее, красочно описывая, где, когда и сколько выпил "славный паренек". И как такое можно слушать? По-моему, никак. Да мне сейчас и не до песен — опять ведь с золотом возилась, теперь расплачиваюсь. Хотя, положа руку на сердце, должна признаться — ожидала худшего. Но меня не тошнит, сознание не теряю, так, голова немного кружится и в висках стучит. Но это, право слово, мелочи. Может, потому что мелочью и занималась? Или привыкать начинаю? Ведь маман в таком состоянии, как я после призывания да в Дубовом Граде, никогда не видела. Или она умело скрывала все? Не важно, не до этого сейчас. Вот вернусь домой, обязательно расспрошу маман. Правда, когда я вернусь... Эх, не буду думать о грустном. Лучше поспать, чтобы боль ушла. Хотя как тут спать, ведь народ утихать и не думает, все еще распевая о "подвигах" Керли Тока, который, оказывается, мог не только бочками пить, но еще и к дамам подход имел. У-у.... когда ж они замолчат? Может, лешего попросить помочь? Нет, не стоит: второй раз за день страха они не переживут, да не хочется прибегать к помощи лешего — неизвестно чем расплачиваться придется. Ведь дорога не лес, здесь он не хозяин, по идее и вмешиваться не обязан.
Ладно, укутаюсь в одеяло, да плащом голову накрою, все меньше "песню", что народ горланит, слышно... Да и зевать тянет, глаза медленно слипаются... Пошли мне Всевышний добрых снов под Звездной радугой...
Вот и подходит мое путешествие с обозом к концу. Даже жалко немного расставаться с Аггеей-наседкой, Голованей-додельником, Фейлом-менестрелем, даже с Пафнутьей-врединой. Но нет, мой путь иной, меня в других местах ждут. Еще с вечера я попрощалась с Голованей и его семьей. Аггея только раз заикнулась о поездке с ними, но, наткнувшись на мой решительный взгляд (очень надеюсь, что взгляд был решительный, а не как у больной на голову), умолкла. Голованя повздыхал, попытался дать несколько полезных советов, но поскольку в городе он не жил, знал мало, в итоге махнул на это дело рукой. Ночью, когда все улеглись, Аггея подползла ко мне (народ решил спать на земле, устроив большие лежанки из еловых лап) и, тихо шепча что-то вроде напутствия перед очередными проблемами, отдала монету.
-Э... Аггея... Возьмите ее себе, — неожиданно выдала я.
-Что ты! Эредет, тебе в городе жизнь устраивать надо, а там чай не в деревне, дорого все!
-Нет, нет, Аггея, я так решила. Ведь вы меня приняли в обоз, кормили, поили, ночлегом делились. Я и вправду должна за проезд!
-Да кто ж платит целую золотую монету за несколько дней пути?! — всплеснула руками женщина, от удивления повысив голос.
По счастью никто не проснулся, а часовой был от нас далеко. Только Пафнутья, словно носом почуяла, завертелась на своей лежанке, но вскоре и она успокоилась, мерно захрапев.
-С ума сошла, девонька! — шепотом возмутилась Аггея. — На что ты жить будешь? Возьми монету!
-Аггея... я... это бруйсьский золотой, старенький правда, но уж какой есть. За него вам в любом месте не меньше пятидесяти бруйсьских серебряных или сорока фелитийских серебряников дадут. Поверьте на слово, я... от родителей об этом слышала. А мне... они...
-Нужны! Ведь даже за вход в город плату берут! И не спорь!
-А... сколько за вход берут?
-Ну... не то пять, не то семь медяников. Мужики как-то говорили, когда ярмонку тамошнюю обсуждали.
Хм, размер платы, наверное, зависит от дня — ярмарка или будний день, да и от внешнего вида входящего. Ну, по моему внешнему виду больше двух медяников не возьмут, да и их много. И это после всех стараний, как моих, так и Вусалы! Мда, тряпье оно и есть тряпье! Да другого пока нет.
-Аггея, а вы... дайте мне с десяток медяников, а себе оставьте золотой! На вход мне хватит, а дальше... Хочу начать все с нового листа, знать судьба у меня такая!
Всевышний, что я несу? У меня же полный пояс золота. Но не могу я рассказать о нем. Не потому, что делиться не хочу — не надо им знать, что я пиктоли. Хватит и тех, кто уже в курсе.
Мы еще полночи спорили таким вот образом с женой Головани, но мне удалось выиграть спор. Махнув на меня рукой и бормоча что-то о безголовых девках, выскакивающих по молодости замуж, а потом еще во всякие глупости ввязывающихся, Аггея уползла на свое место. Рано утром, когда только-только объявили подъем, она вручила мне десять медяников, как я и просила. Было немного горько, сама не знаю от чего, и смешно — разменять один золотой на десять медяников. Хватит, я сама так решила, сама и разбираться буду с последствиями (а куда ж от них деться?).
Остановившись у развилки, Голованя спрыгнул с первой повозки, подошел и помог спуститься мне, хотя сложностей со сходом у меня не было, но... Закинув на плечо привычную юбку-суму, на сей раз полную еды — Аггея натолкала туда каравай, вяленого мяса, сушеных яблок и груш (за это ей поясной поклон, не меньше!), да полную флягу воды (новую, а не ту, что у меня была), я сделала пару шагов в сторону шильды с выведенной большими буквами надписью "Мальбург". Потом остановилась и повернулась в сторону обоза. Все как будто ждали чего-то. Вспомнив, как староста Солонцов кланялся папа, когда приходил его просить о чем-то значительном, я согнулась в пояс, выпрямилась и, вытирая нежданно набежавшие слезы, громко (насколько смогла) выдала:
