Ее ноздри раздулись, когда она вспомнила все те времена, когда Мерлин оттеснял ее плечом в сторону, то, как он так часто забирал бремя кровопролития из ее рук. Она с самого начала поняла, что он защищал ее от чувства вины за кровь, которое он испытывал, но она не понимала, что чувство вины горело так глубоко и с такой силой, как описывал Корин.
— Он просто... отключился, — продолжил Корин. — Он не стал бы говорить об этом ни с Кэйлебом, ни с Шарлиэн, ни даже с Мейкелом. Он ни с кем не разговаривал... кроме Нармана. И, судя по паре вещей, которые не сказал Нарман, я почти уверен, что он не стал бы разговаривать и с ним, если бы Нарман в значительной степени не снял с него этот груз. Но ты совершаешь ту же ошибку, что и он, Нимуэ. Наверное, потому, что раньше вы были одним и тем же человеком. Ты не в таком темном месте, но это все та же ошибка.
— Он чувствовал ответственность за всех нас, и поскольку он хороший человек, нравственный человек, его работа заключалась в том, чтобы защищать нас, а не в том, чтобы мы брали на себя часть его ответственности за то, что произошло. Но разве это не еще один способ сказать, что он считал нас всех детьми? Что мы не были взрослыми? Но мы взрослые люди, ты же знаешь. Мы сделали свой выбор, каждый из нас, и мы точно знаем, с чем сталкиваемся, потому что вы и он объясняли нам это на каждом шагу. Вы не обманули нас, вы не ввели нас в заблуждение, вы не обманули нас, и вы чертовски уверены, что не заставляли нас! Мы стоим рядом с вами, потому что хотим этого. Потому что вы дали нам шанс, а также выбор. Потому что мы гордимся тем, что находимся здесь. И если в конце концов нам всем суждено умереть, то мы тоже сделаем это рядом с тобой и никогда не оглянемся назад. Не потому, что какая-то экзистенциальная, непреодолимая сила вроде Гбаба не оставила нам выбора, а потому, что у нас был выбор. Потому что, в отличие от Федерации, у нас есть шанс победить, и ты, и Мерлин, и Пей Шан-вей, и Пей Ко-янг, и все другие мужчины и женщины, которые погибли, чтобы доставить вас сюда, дали нам этот шанс.
Его собственные глаза заблестели от непролитых слез, и он покачал головой, глядя на нее.
— Может быть, никогда не было никаких настоящих сейджинов, не так, как учит о них Церковь. Но ты и Мерлин — это то, чем должны были быть сейджины. Какими на самом деле могли быть сейджины, подобные Коди, несмотря на Церковь. И если ты собираешься маршировать по моей жизни, как какая-то мифическая героиня, вызванная к жизни волшебством, притворяющаяся технологией, тогда не смей не позволять мне пройти через это рядом с тобой! Ты можешь быть на тысячу лет старше меня, если смотреть с одной стороны, но я на тринадцать лет — стандартных лет, а не сэйфхолдских — старше, чем была ты, когда тебя перевели на "Экскалибур", и я, черт возьми, уже не ребенок. Я имею право стоять рядом с тобой и смотреть в будущее так же, как и ты. У меня есть право умереть за то, во что я верю, за правду, которой вы с Мерлином научили меня, если это произойдет, как это сделала Нимуэ Элбан. Но самое главное, я знаю, что говорю, и у меня есть право сказать это, и чтобы ты посмотрела мне в глаза и сказала, что не любишь меня, если это окажется правдой.
Их взгляды встретились через стол для завтрака, и она почувствовала, как ее губы задрожали, когда интенсивность этого требования обожгла ее.
— Так скажи мне, — мягко сказал он. — Скажи мне, что ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать мне это.
Дворец, казалось, затаил дыхание вокруг них, когда его лицо расплылось за пеленой слез, вызванных ее искусственными глазами. А потом она медленно покачала головой.
— Нет, — услышала она свой голос, и слезы были в ее голосе, а не только в глазах, когда она протянула руку через стол. — Нет, я не могу.
.VIII.
Дворец протектора, город Сиддар, республика Сиддармарк
— Значит, мы можем считать это окончательно подтвержденным?
Лорд-протектор Грейгор Стонар посмотрел через свой стол на Сэмила Гадарда, хранителя печати республики Сиддармарк, и Гадард пожал плечами.
— Это еще долго не будет подтверждено по-настоящему, — сказал он. — Не сейчас, когда вся проклятая империя, по-видимому, охвачена пламенем. Но, сказав это, думаю, что это должно быть правдой. Если бы он выбрался, Ю-кво уже трубил бы об этом трону Лэнгхорна.
— И если он не вышел, учитывая то, что, как мы знаем, произошло в Шэнг-ми, это, вероятно, было так же отвратительно, как говорится в сообщениях, — прямо сказал Дариус Паркейр, сенешаль республики, с мрачным выражением лица. — Если они добрались до него, лучшее, на что он мог надеяться, это то, что это было быстро... и я сомневаюсь, что для Шан-вей это было так.
Стонар медленно кивнул и провел рукой по волосам. Ему был всего пятьдесят один год, но его волосы совершенно поседели, а пальцы рук начали раздражающе, почти непрерывно дрожать.
В этот момент его карие глаза потемнели, когда он, как и Паркейр, попытался представить, на что это должно было быть похоже. Но в отличие от Гадарда или Хенрея Мейдина, канцлера казначейства, Стонар в свое время был военным. Он видел уродство боя. И, несмотря на это, он был мрачно уверен, что ничто из того, что он видел, не могло сравниться с улицами Шэнг-ми, когда кричащие бунтовщики окружили стражников императора Уэйсу и штурмовали карету. Самая мягкая версия, которую они слышали, гласила, что Уэйсу был избит до смерти. В более уродливой версии говорилось, что его буквально разорвали на части заживо, используя его собственных лошадей, чтобы подвергнуть такому же наказанию, какому его Копья подвергали стольких крепостных за эти годы.
Стонар подозревал, что уродливая версия была также точной.
— Мне на самом деле не очень нравится признавать это, — сказал он, — но во мне есть часть, которая не может не испытывать определенного удовлетворения от того, что случилось с ним. — Он покачал головой. — Что это говорит обо мне, если я могу пожелать, чтобы кто-то умер таким образом?
— Это говорит о том, что вы человек, который видел, как миллионы ваших собственных граждан были убиты во время вторжения, в котором активно участвовала армия Уэйсу, милорд, — мягко ответил Данилд Фардим, архиепископ Сиддармарка. — И тот факт, что вам не нравится это чувствовать, говорит о том, что вы человек, чей моральный компас все еще работает.
— Хотел бы я думать, что вы правы, Данилд, — сказал Стонар. — Мне хотелось бы думать, что вы правы.
Он повернулся, чтобы посмотреть из окна своего офиса на верхнем этаже через стену дворца протектора на крыши Сиддар-Сити. Он смотрел на них несколько секунд, затем снова повернулся к мужчинам, собравшимся в его кабинете.
— Не вижу, что мы можем сделать с тем, что происходит в Харчонге, — сказал он тогда. — И, честно говоря, у нас и своих проблем хватает. Кстати говоря, насколько все плохо, Дариус?
— Это нехорошо, — откровенно ответил Паркейр. — Тем не менее, это не полная катастрофа. По крайней мере, пока. И мы чертовски далеки от уровня "меча Шулера".
— Во всяком случае, пока, — кислым тоном поправил Гадард. Паркейр приподнял бровь, глядя на него, и он покачал головой.
— О, твоя оценка точна, насколько это возможно, Дариус. Проблема в том, что я не уверен, что так и останется. И, честно говоря, это в основном потому, что мы потеряли архиепископа Жэйсина. Если у кого и было моральное право сидеть на этих идиотах, так это у него. Но он просто... израсходовал себя во время джихада. Он и архиепископ Артин организовали суды примирения, но нам нужно было больше времени, и мы его не получили.
Стонар тяжело кивнул. Артин Зэйджирск, архиепископ Тарики, и Жэйсин Канир, архиепископ Гласьер-Харт, действительно создали суды примирения, соглашение о которых подписали и Стонар, и Робейр II. Это обеспечило, по крайней мере, правовую основу для возвращения некоторых из миллионов сторонников Храма Сиддармарка, которые бежали на земли Храма во время и после джихада. Суды предложили способы для рассмотрения судебных исков и прав собственности в качестве важнейшей части восстановления стабильного общества. Чего они не обеспечили, так это моральных рамок, основы для подлинного примирения между бывшими соседями, которые ненавидели друг друга с ожесточенной, жгучей страстью из-за зверств и кровопролития, превративших западные провинции республики в усеянную трупами пустошь, уставленную братскими могилами смерти в результате действий инквизиции в ее лагерях.
Может быть, Гадард был прав. Возможно, моральный авторитет Жэйсина Канира как бесстрашного военного архиепископа Гласьер-Харт мог бы что-то изменить. К сожалению, они никогда не узнают. И не только потому, что он "израсходовал себя во время джихада". О, в этом было много правды, но в справедливом мире ему были бы дарованы последние годы мира, которые он так заслужил. Вместо этого он буквально работал до смерти, будучи страстным выразителем сострадания, благочестивой благотворительности и примирения.
И в этой последней монументальной задаче своей жизни он потерпел неудачу.
— Не думаю, что все будет так плохо, как было во время "Меча", Сэмил, — не согласился Паркейр. — В чем я думаю, что вы, вероятно, правы, так это в том, что это будет с нами еще очень, очень долго. И, честно говоря, все спекулянты, вливающиеся в рынок, делают ситуацию чертовски хуже. Они бесят обе стороны, потому что обе видят их такими, какие они есть: пожирателями падали.
Стонар поморщился, но Паркейр, как всегда, перешел к сути дела со всем тактом, присущим атаке пикинера.
— К сожалению, мы не можем удержать их, — сказал Мейдин. — Нет, если только мы не захотим издать указ или принять закон, который запрещает нашим собственным гражданам переезжать из одной провинции в другую. Или запрещает предложения о скупке земли, которая лежит под паром и не используется. Даже если цена, которую они предлагают, составляет, возможно, целых пятнадцать процентов от ее стоимости до джихада.
На его лице отразилось отвращение, и Стонар фыркнул.
— Я бы с удовольствием ограничил миграцию. Если уж на то пошло, я бы с удовольствием объявил военное положение и запретил любую продажу земли, если это то, что нужно, чтобы справиться со всей этой спекуляцией! Но у меня нет конституционных полномочий. Палата также не делает этого в соответствии с существующим законодательством, и благородные и высокочтимые делегаты от Тарики и Уэстмарча будут сражаться с нами зубами и ногтями, если мы попытаемся изменить принятый закон.
— Старый Тиминс, возможно, и нет, — сказал Паркейр.
— Даю вам слово, что Тиминс, по крайней мере, распознал бы честную мысль, если бы она пришла ему в голову, — тон Стонара был едким. — Но Олсин и Жоэлсин убедили его, что они честны. И не заставляйте меня начинать с Трумина или Орейли! И все они остальные тоже находятся прямо в кошельке спекулянтов. Кроме того, если я возьмусь за них из-за этого, я оттолкну многих других делегатов, а мы не можем себе этого позволить. Не тогда, когда мы приближаемся к голосованию по Тесмару или вашим предложениям, Хенрей. По Тесмару мы, вероятно, могли бы пройти в любом случае, но не с вашим банком. Итак, вы, люди, скажите мне — где я должен сражаться? В попытках контролировать спекулянтов или в попытках подстраховать свой банк?
— Лэнгхорн, я бы хотел, чтобы Тиман был еще жив, — вздохнул Мейдин. — Даже я не уверен, что "мой" банк — правильный ответ, Грейгор, но мы должны что-то сделать! А Брейсин хуже, чем бесполезен.
Стонар провел рукой по волосам. В последнее время он часто так делал.
Тиман Квентин бросил все ресурсы банковской династии своей семьи на поддержку республики в ее борьбе за выживание. Республика выжила, а Дом Квентин — нет. Это могло бы быть. Так и должно было быть, и это только сделало его крах еще более болезненным. Мейдин и Стонар оба знали, что герцог Делтак был готов оказать поддержку Дому Квентин. Но потом Тиман умер — и, по крайней мере, он сделал это мирно, в своей постели, — а его старший сын Мартин, очевидный наследник, был убит другим банкиром, который обвинил Квентинов в разорении его собственной семьи. И это оставило Брейсина, младшего брата, который никогда не ожидал унаследовать контроль над домом и который был гораздо больше заинтересован в том, чтобы отстранить своего племянника Оуэйна, сына Мартина, чем в чем-либо еще. В тот момент, когда Оуэйн порекомендовал принять предложение Делтака о покупке Дома Квентин, чтобы спасти его, Брейсин оказал полноценное сопротивление и сорвал всю сделку.
Это было то, что действительно уничтожило банкирский дом. И в процессе уничтожило то, что фактически было центральным банком всей республики Сиддармарк. Стонар не думал об этом в таких терминах — концепция "центрального банка" не была четко сформулирована в Сэйфхолде, — но именно таким был Дом Квентин. Это была организация, которая оказывала сдерживающее воздействие на необеспеченные кредитные линии или недостаточно капитализированные предприятия, чей собственный кредитный портфель был настолько обширен, что эффективно контролировал процентные ставки республики. Это была организация, сотрудники и агенты которой управляли денежным потоком. Ничто из этого не делалось в качестве официального агента республики, но потому, что кто-то должен был регулировать банковскую систему, если она хотела оставаться стабильной, Дом Квентин постепенно взял на себя эту роль из-за того, что поначалу составляло просвещенный личный интерес.
Теперь он исчез. Оуэйн Квентин, его жена и дети покинули республику, иммигрировав в Чарис, где Стонар не сомневался, что он вскоре окажется в новом партнерстве с герцогом Делтаком, учитывая, что у Делтака наметанный глаз виверны на таланты. Остальная часть Дома лежала в руинах, а Брейсин и дюжина его кузенов ссорились из-за скелета. А в его отсутствие экономика, которая в любом случае столкнулась бы с серьезными проблемами после джихада и гибели стольких миллионов своих граждан, оказалась на грани полного, катастрофического краха.
Казначейство уже погрязло в долгах из-за разорительных расходов на джихад, но, по крайней мере, оно знало, насколько велик этот долг. Никто — и меньше всего Хенрей Мейдин и казначейство — понятия не имели, сколько совершенно необеспеченных займов и аккредитивов было выдано для подпитки спекуляций землей. Многие из них были выпущены для поддержки импорта чарисийских методов производства или для финансирования приватизации литейных заводов республики после джихада. Что они действительно знали, так это то, что эти банкноты и займы торговались по цене менее половины их номинальной стоимости и что стоимость сиддармаркской марки резко падала, и не только по сравнению с чарисийской маркой.
— Мы должны создать банк — или что-то в этом роде — и запустить его, — сказал сейчас Мейдин. — Настойчивое намерение Церкви погасить все те обязательства, которые выдал великий викарий Робейр, когда был казначеем, и выплатить их номинальную стоимость только ухудшает нашу ситуацию. У Церкви было выпущено гораздо больше облигаций, чем у нас, но, несмотря ни на что, у нее все еще есть достаточные запасы — и денежный поток, благодаря десятине, — чтобы в конечном итоге погасить все свои долги. Более того, все поняли, что Робейр намеревается сделать именно это, а это значит, что церковная валюта все еще годится для чего-то, кроме разжигания костров и подтирания задниц. И все знают, что чарисийские облигации — в буквальном смысле — так же хороши, как золото. По сути, и чарисийцы, и Церковь сейчас используют то, что равносильно бумажным деньгам, и люди готовы принять это от них обоих, потому что они знают, что и чарисийцы, и Церковь могут выкупить свои бумажки наличными, если потребуется.
