Один человек и один город

— Все, больше спрашивать не буду. Можешь молчать, сколько влезет. Лады?

Сделал кучу неверных выводов? Естественно. Только бесполезно их опровергать: все еще больше запутается.

— Мне, правда, жаль. Никто не должен жить, как вещь.

— Я не был вещью.

— Да, да, понял! Они были хорошими хозяевами, если ты так их защищаешь. Просто однажды оказалось, что ты им больше не нужен. Вот и все.

Звучит дико, но... Это ведь почти правда. Вердикт был именно таков: не нужен. Невыясненным остается только одно. Кто и каким образом привел приговор в исполнение.

— Думаешь, тебя ищут? Если да, то...

— Уфф, еле нашла... Ну ты и спрятался!

Шаль болталась уже где-то на бедрах, выставляя на обозрение угловатые голые плечи. Должно быть, сползла во время бега. Зато щеки разрумянились. И вообще, по сравнению с утром и днем девчонка стала выглядеть здоровее. Почувствовала себя лучше? Ну и хорошо. Значит, не придется завтра таскать для нее воду.

А это что за сверток? Пахнет съестным. И еще как пахнет!

— Лил?

Она вздрогнула, услышав голос Эсты. И застыла на месте, не сводя глаз с моего лица.

— Ты ходил с ней?

Вопрос ко мне?

— Да.

— Не стоило этого делать.

— Почему? Она любезно согласилась проводить меня к...

— Все пути рука об руку с ней ведут не туда, куда тебе захотелось бы попасть.

— Ты о чем?

— Эта девушка...

— У тебя свои дела, у меня свои, Эстебан Норьега. И о моих ты будешь молчать.

Она не повысила голос, даже наоборот. Говорила тихо, спокойно, уверенно. Но я мог видеть ее глаза ясно, как никогда, и в этих глазах вдруг мелькнули...

Слезы?

— Ты будешь молчать.

Сверток полетел на стол, раскрываясь, а девица шагнула назад, в тень дверного проема, и только за порогом повернулась к нам спиной, чтобы тут же растаять в ночи. Под еле слышный топоток по ступенькам.

Кусочки мяса и всевозможных овощей, залитые соусом и завернутые в лепешку. Чертовски едко на вкус, жирно, приторно, грубо. Но от еды я не собирался требовать большего, чем насыщение. По крайней мере, сейчас.

— Если ты станешь есть из ее рук...

— Я сказал, что голоден, и она меня накормила.

Эста хмыкнул. Неодобрительно.

— Ты пока не понимаешь. Не знаешь всего.

— И не собираюсь узнавать.

— Зря. Ты смелый парень, это я видел. Но есть вещи, которых стоит опасаться даже самому смелому человеку на свете.

— Так скажи прямо, в чем дело.

Черноволосая голова нерешительно качнулась.

— Ах да, она же приказала тебе молчать. И ты послушаешься девчачьего приказа?

— Мое дело предупредить.

Эста двинулся к выходу. Пришлось ловить за руку. Испачканными в соусе пальцами — других не было.

— Эй, куда собрался? Не спеши.

— Чего еще?

— Я плохо знаю город, как ты и говорил. Так что, тебе придется меня проводить. К дому этого... Папаши Ллузи.

Он молча покосился на рукав, по которому постепенно расплывалось жирное пятно.

— Мою подружку прогнал? Прогнал. Значит, сам потрудишься.

— Это мы еще посмотрим. Или забыл, чем вчера все закончилось?

Нет, у меня память, к сожалению, не девичья. Забыть не смогу. Только и слишком большого значения вечерним детским играм придавать не буду.

— Потрудишься, куда денешься? А иначе буду заходить в каждый дом, куда пустят, и рассказывать всем, какой Эстебан Норьега плохой хозяин.

— Никогда ни в чем не знал отказа, да?

Эх, если бы ты только мог поверить... Я бы рассказал. Все как на духу. Мне мало отказывали, это правда. Но однажды и навсегда отказали в главном. В жизни, которую я хотел прожить по-своему.

* * *

Следующее утро пришло раньше предыдущего. В смысле, сон уже не стал жадничать, как в прошлый раз, и позволил стряхнуть себя задолго до полудня.

Низина сразу после рассвета мало чем отличалась от себя самой дневной. Пусто. Тихо. Разве что воздух казался чище. Наверное потому, что пыль, на восходе смоченная пришедшим с моря туманом, еще не успела подняться и хрустко скрипела под ногами. То ли жаловалась, то ли ругалась на кого-то, не щадящего чувства ближнего своего.

Дверь была закрыта, когда я проходил мимо. Дверь ее дома. Слишком раннее время? Возможно. Или все-таки обида? Но кто мог знать, что у девицы, которую назвали 'Лил', и сеньора Норьеги между собой столь натянутые отношения? Я бы тогда не пошел с ним. Или с ней. Хотя... Это все их личные дела. Не мои.

С Хэнком все оставалось по-прежнему. Без видимых изменений, и как раз это слегка успокаивало.

Его беспамятство давало мне время. Не знаю, для чего именно, но если еще вчера внутри все тряслось, не зная, к какому берегу прибьет мою лодку, то уже ночью шторм явно начал затихать. Потому что оставалась всего одна ниточка, ведущая в прошлое, и та призрачная. Годная лишь на то, чтобы не дать воздушному шарику надежды окончательно сорваться с привязи.

Никаких баз. Никаких упоминаний. Никаких знакомых, способных меня опознать. Замечательно. А главное, никаких шансов докопаться до истины. Ведь даже если кому-то и было поручено провернуть всю эту странную операцию по изъятию Франсуа Дюпона из существующей реальности, то и он, скорее всего, не сохранил об этом никаких воспоминаний. Вместе с остальным миром. Удобно, черт подери! Самый лучший способ замести следы.

Вечернего перекуса явно было недостаточно: желудок заурчал, едва проснулся вместе со мной, и несколько глотков горячей воды не смогли обмануть его надолго. Тщательный обыск кухни ничего не дал. Остатки кофе, и все. Конечно, лучше начинать день с него, а не с пахучего рома, которого в избытке водилось в хозяйской комнате, но чувство голода этим вязким горьким варевом тоже не притуплялось. Отвлечься бы хоть чем-нибудь...

Остатки кофе полетели в кружку, готовясь к короткому путешествию. Вместе со мной на свежий воздух. На балкон, кособоко прилепленный к дому, неизвестно за какой надобностью. Пейзаж от увеличения высоты наблюдения над уровнем моря привлекательнее не стал: те же крыши, те же стены. Немного больше неба, это да. Незамутненно-голубого. И немного больше обзора для того, что происходит вокруг. Например, отличная возможность проследить за приближением незваного и нежданного гостя.

— Утренняя чашечка кофе?

Меня Эста заметил раньше, чем я его. Но оно и понятно: вряд ли пьяница, не вылезающий из гамака, хоть иногда появлялся на своем балконе, а тут вдруг привычный натюрморт дополнился живым участником.

— Хорошо смотришься.

Хлопнула входная дверь. Заскрипели ступеньки, а значит, пришла пора возвращаться в дом.

— Больше пить нечего. Только выпить. Знал бы, что придешь, оставил бы тебе порцию.

— Спасибо, я уже покофейничал. За завтраком.

И правда, выглядел он бодро. Должно быть, проснулся еще до рассвета.

— Вот. Это для тебя.

На стол, шурша и шелестя, плюхнулся бумажный пакет.

— Что там?

— Сам взгляни.

Хм. Еда?

Фасоль. Кукуруза. Чечевица. Бутылка масла. Сушеный перец. Мука. О, и кофе тоже. В зернах. Ну это ничего, мельницу я сегодня уже опробовал. Правда, за каким чертом он...

— Гуманитарная помощь беженцам?

— Принес, что смог. С мясом сложнее будет.

Еще и извиняется? Как-то утренний Эста не слишком сочетается с Эстой вечерним. В какое-то из времени суток играет роль? Пусть. Лично я покупать билет на его бенефис не собираюсь.

— Зачем?

— Что 'зачем'?

И правда, не понимает моего удивления. Мне, в свою очередь, тоже кое-что непонятно.

— Кого ограбил?

Оба глаза угрожающе сузились до щелок.

— Это из дома.

— Значит, семью оставил без пропитания?

Отвернулся. На мгновение. Чтобы сплюнуть в сторону то ли ругательство, то ли разочарование.

— Не последнее. Мы бедствовать не будем, не волнуйся.

Я расставил банки и пачки на столе. В живописном беспорядке. Отошел чуть назад, любуясь, потом спросил снова, на этот раз уже так серьезно, как только смог:

— Зачем?

— А кто вчера жаловался, что голоден?

А еще я мог сказать, что хочу женщину. И мне бы ее доставили в подарочной упаковке прямо на дом? Ха!

— Играешь в доброго самаритянина?

— Думай, как тебе удобнее. Только, знаешь... Я на самом деле не собираюсь быть плохим хозяином.

Запомнил-таки мои слова. Кольнули в слабое место? Специально не старался. С другой стороны, если он называет себя 'хозяином', да еще произносит это слово с некоторой гордостью, это может означать, что...

Ну да. Конечно. Какой-нибудь квартальный комитет добровольных помощников органам охраны порядка.

— Испугался, что я вправду отправлюсь кого-то грабить?

Промолчал. Слишком выразительно, чтобы оказаться по-настоящему оскорбленным.

— Решил, что у меня получилось бы?

Снова ни слова. Только взгляд.

Смешно. Действительно. Наверное, с моим лицом что-то не так, и довольно давно. Недаром прежние знакомые тоже сторонились. Правда, опасались они скорее не кражи, а...

— Я бы не позволил.

Какое многозначительное заявление!

— Считаешь, это меня остановит? На пару дней хватит, а потом что прикажешь делать? Или будешь продолжать строить из себя кормильца?

Он не возразил. На 'кормильца'. Пропустил мимо ушей. Зато уцепился за другое:

— Ты ведь так не думаешь. Это все... Злость. Обида. А они когда-нибудь закончатся. Должны закончиться.

О, мы еще и психологи? Ну прямо на все руки от скуки! Раньше я позволял говорить с собой в таком тоне только Хэнку. Больше никому. Хотя... Никто больше и не пытался.

— Тебе ни за что не догадаться, о чем я думаю.

Потому что догадываться не о чем. В голове ни одной мысли не осталось. Одно лишь усталое ожидание последнего удара, который меня добьет. Жаль, что не знаю точно, когда отмучаюсь.

— Ты не виноват, что все так получилось.

Наверняка. Иначе не получил бы полное отпущение совершенных грехов. Вместе с мировым забытьем.

— Но пока не успокоишься, можешь натворить... всякого.

— И поэтому ты собрался за мной присматривать?

— Ну да.

Местный герой? Борец за добро и справедливость? Тогда я и вовсе счастливец: попал в заботливые руки.

— И многих ты уже взял себе на иждивение?

— Ты первый. Тем, кто живет здесь по праву, чужая забота не нужна.

Вот как? Не упустил случая напомнить, что я — никто и звать меня никак?

Увы, спорить нам не о чем. На самом деле. Здешняя земля поделена не людьми, что бы они о себе ни возомнили. Природа постаралась. А мы всего лишь приспособились.

Моя жизнь там, наверху. На склонах. И хотя я, в отличие от того же Эсты и всех его соплеменников могу отправиться, куда захочу, это не значит, что собираюсь занимать чье-то место. Особенно если кому-то оно нужнее.

— Вот что я тебе скажу. Мне было бы легче легкого оставить все, как есть. Жить за твой счет, например, и ни о чем не заботиться. Но я тоже привык получать только то, что мое по праву. Не подачки. Не благотворительность. Не милостыню. То, что положено. Воровать не буду, не бойся. Только если совсем заскучаю или свихнусь от безделья. Но ты ведь всегда знаешь, где меня найти?

Понял ли он? Не знаю. Да и неважно. Я не буду брать, брать, брать и брать у кого-то. Пусть даже по его доброй воле. Пусть даже в качестве подарка. Потому что стыдно.

Я и раньше не брал. Дома. Принимал для пользования. И готовился отдавать с лихвой. Никогда ни о чем не просил. Может, зря? Может, стоило выдвигать всяческие требования? Тогда бы меня, наверное, не стали бояться. Ну как же можно опасаться человека, который связан твоими благодеяниями по рукам и ногам? А вот тот, чью стену не пробить подарками, да, опасен. Потому что свободен.

— Тогда тебя нужно поставить на довольствие. Но...

Новый взгляд. Слегка смущенный.

— Проблемы?

— Удостоверение личности.

— Что с ним такого? Ах да... Его же нет. Извини, забыл.

Теперь он посмотрел на меня с жалостью. Видимо, решил, что шучу исключительно в силу истерии, охватившей меня в связи с потерей... В общем, не способен пока мыслить здраво.

— Есть кто-нибудь, кто может стать свидетелем? Подтвердить твое имя и происхождение?

— Никто на свете.

— А твои... родители? Они не согласятся?

— У меня нет родителей.

И это тоже чистая правда. Сенатор не захотел стать отцом, хотя бы и названым. А мать... Думаю, она перестала считать меня сыном еще задолго до рождения Генри.

— Они...

— Ага. Умерли. Давным-давно.

— Какие-нибудь родственники? Я могу попробовать их поискать. Даже если уехали дальше, чем границы Союза.

Или он искренне желает мне помочь, или старается спихнуть новоприобретенную головную боль на другие плечи. Впрочем, без разницы. Результат должен быть один и тот же.

— Если кто-то и был, я о них не знаю.

— Можно сделать запрос по имени...

А потом доказывать троюродному дедушке, что я — его внук? Несмотря на отсутствие любых записей и свидетельств, это подтверждающих? М-да. Сеньор Норьега, вы сам не верите в разумность собственного предложения.

Конечно, существует еще генетическая экспертиза. Старинная методика. Дорогущая и практически не принимающаяся в судах в качестве доказательства родства. По причине процветающего некоторое время назад рынка услуг клонирования цельных организмов. И что толку, если Элене-Луизе сообщат о моем существовании, пусть даже на положении 'дубликата'? В семью это меня не вернет. Тем более, на прежнее место.

— Не поможет.

— Тогда...

Ему отчаянно хочется решить возникшую проблему. Почему? Зачем? Не знаю. Может быть, просто таким уродился. С потребностью помогать нуждающимся.

— Мне просто нужно раздобыть новое удостоверение. Есть идеи, как это сделать?

Лицо Эсты посветлело. Наверное, за счет прояснившегося взгляда.

— Есть! Правда...

Опять тучи наползли. С чего бы?

— Это трудно?

— Скорее, затратно, — виновато признался сеньор Норьега.

— М?

— Понимаешь, такого рода услуги обычно оказываются не совсем...

— Законно?

— Ну да. У тебя же нет при себе денег?

— Ни монетки.

— Я тоже не шибко богат. Нужно будет поспрашивать у знакомых, но вряд ли быстро соберется сумма, достаточная, чтобы...

— Деньги-деньги-деньги... Всюду и везде только они. Бездушный металл. Как можно чем-то мертвым мерить что-то живое? Тьфу на вас, грешники!

Хорошо, что плевок не долетел. Смачный такой. От всей души.

Хозяин дома, выбравшийся из гамака скорее по нуждам тела, нежели духа, выглядел грозно. Этаким карающим ангелом-громовержцем. Только что не потрясал опустевшей бутылью. И явно чувствовал себя не лучшим образом. А Эста сразу потянулся за...

— Эй, ты же сказал, что принес это мне?

— На всех хватит! К тому же... — Он качнулся, приближая губы к моему уху. — С папашей Ллузи можно иметь дела только в двух состояниях: либо полного опьянения, либо полной трезвости. А сейчас все как раз посередине.

Прошуршала мельница, свистнула плита, и по кухне снова разлился аромат. Несколько лучший, чем довелось с утра вдыхать мне.

— Вот, хлебните-ка!