Зверь лютый. Книга 13. Рацухизация

* * *

Какой набор слав был у самого первого "кестута", сделавшего имя желательным для потомков Видевута — не знаю. Но этому сопляку до сына Гедимина...

— Не. На всенародного гея ты не тянешь. И на гейтутку — тоже. Я буду звать тебя... Кастусь.

— Мерзкая кличка! Я не буду отзываться! Мне имя дал сам Перун! Я воин Перуна! Я всегда отвечаю ударом на удар, силой на силу!

Ну и дурак.

"Против лома нет приёма" — международная военная мудрость.

Интересно... Третий закон Ньютона — уточнение "правила Громовника"? "Сила действия равна силе противодействия". Хотя и приложены к разным телам. Горшок ли упадёт на камень, камень ли на горшок — результат для горшка одинаков: вдребезги. Странно было бы не воспользоваться базовыми принципами этики собеседника. Сделаем-ка из юного пердуниста — "горшок вдребезги". Только "лом" надо подходящий подобрать...

— Кастусь...

— ...

Литовского я не знаю, но смыл понятен. Жаль.

— Фанг, у тебя в котомке найдётся ошейник?

— Господине... Он воин Перуна из княжеского рода...

— И что? Воин, попавший в плен, может быть обращён в рабство.

— Но...

— Фанг, железку.

Фанг... молчит. Что, битый велесоид? Зарезать мальчишку, втянутого придурками-взрослыми в смертельные игры с привкусом наркотического боевого безумия — тебе нормально, а одеть на него железный обруч — нет? Потому что это колечко — символ? Символ подчинения? А что, разве бывают воины без подчинения?

— Громовержец отомстит за своего воина.

— Который? Который из "громовержецев"? У парня на груди крест. Что ложно: крещение или посвящение?! "Единожды солгавший — кто тебе поверит?".

Да что ж у них у всех глаза "рубликами"?! На себя примерил? У моих голядей ситуация схожая: они крещёные язычники. Они приняли Христа, но отринули ли они Велеса?

"Ласковое теля — двух маток сосёт" — русская народная мудрость.

Кто-то надеется "насосаться вдоволь" — сыграть роль "ласкового телёнка" между Христом и Велесом или Перуном? Ой, не играйтесь ребятки! У этих... "маток"... так насосёшься... "до не схочу".

Авундий сидит возле нас на корточках и переводит взгляд с одного на другого. "Ест глазами". Взахлёб, не прожёвывая, задыхаясь, боясь пропустить хоть звук, хоть кусочек. Почти неслышно чуть шевелятся губы:

— Пятая сила... лысая обезьяна...

Фанг тяжело кивает и, глядя вслед убежавшему за ошейником юноше, произносит себе под нос:

— Лучше бы ты убил меня.

— Торопишься послушать трели соловья?

Смотрит непонимающе. Причём здесь это? Начало июля — какие соловьи... Ага, дошло. Опять "рубли" на лоб лезут. Ребята, не перестанете так вылупляться — Госзнак открою! Назло всем!

Шёпотом, с присвистом от выбитых зубов:

— Кто сказал?! Кто тебе сказал?!!!

— Фанг, ты, временами, бываешь очень однообразен и утомителен. А сам я догадаться не могу? Ты же говорил: моё оружие — смыслы. Неужто трудно понять, что выкрест, точнее, сначала — выпердунист Илья Муромец, должен был воевать с главным противником Перуна — Велесом. Которого часто называют Волосом. А прочитать "соловей" по-еврейски, справа налево, отбросив хвостик... Тайное имя, слова наоборот, "онвад с унод". Соловей-разбойник — тот же Волос, только со стороны задницы. Бог в анфас. Чем и свистит.

Настоящих офеней — греков-суздальцев — здесь ещё нет. Нет и их тайного языка — "фени". С выражениями типа: "Пехаль киндриков куравь, пехаль киндриков лузнись — смуряком отемнеешь". (Век живи, век учись — дураком помрешь). Здесь пока всё просто, в стиле донских казаков времён Стеньки Разина и их игр с палиндромами-реверсивами.

Подношу принесённый ошейник к лицу мальчишки, он орёт, рвётся, щёлкает зубами... Чуть палец не откусил.

— На воина можно одеть ошейник. Но он не перестанет от этого быть воином.

— Фанг, ты крайне невнимателен. Вспомни: разве я надеваю ошейники? Я только предлагаю, а надевают их люди сами. По своему личному желанию. Я лишь помогаю сделать выбор. Показываю новые возможности. Авундий, разденьте ребёнка.

Началась возня, обычная для случаев принудительного раздевания связанного человека. Авундий, с парой помощников, кантовал Кастуся. Тот ругался, плевался и лягался. Впрочем, удачно заткнутый подштанниками одного из своих убитых воинов, оказался вынужден прекратить два первых развлечения.

Я же пересел поближе к Жмурёнку, потыкал в него сапогом, привлекая внимание, и попытался уточнить некоторые интересующие подробности о текущем состоянии дел у "Московской Литвы".

Грустно. Я, было, раскатал губу получить за княжича богатый выкуп. Это ж — нормально! Феодализм же! Народ должен быстренько вытрясти кошельки и выкупить своего вляпавшегося в плен господина. Это ж все знают! Во всяких Англиях-Франциях-Германиях — на каждом шагу! И у нас же — тоже!

Да. Но — позже. А "здесь и сейчас" превалируют не нормы феодальной пирамиды, а более фундаментальные нормы борьбы за власть. Старшие Будрысычи, может, и заплатят денег, но только за то, чтобы я прирезал их младшего братца.

Я уже говорил, что отношения между неродными братьями во владетельных семьях, как правило, враждебные. Свояк, с его плачем по убиенному брату Игорю — едва ли не единственное исключение.

Здесь ситуация ещё хуже: Кастусь — наследник. Но он — младший. Нарушается фундаментальный принцип старшинства, "права рождения". Ещё: Кастусь — сын "чуженини". Что включает на всю мощность ксенофобию. Которая в этом племени особенно могуча в силу особенностей исторического развития.

Тем более, эта "чужесть" более десяти лет постоянно и достаточно обидно для туземцев демонстрировалась его матушкой и её окружением. А ещё он — "посвященный воин Перуна". Как сообщает "мой источник", нервно жмурясь и почёсывая покусанные ноги — "поротвичи" вовсе не столь идеологически монолитны, как прежде. Что не удивительно: жрецы всегда живут за чужой счёт. Что раздражает. Когда это делают "чужие", пришельцы из Ромова, да ещё поучают топорами... особенно неприятно. "Понаехали тут всякие...". Старшие Будрысычи — местные, и неприязнью туземцев к перунистам пользуются.

Не, выкупать не будут. При случае — сами придавят.

Ага, готово. Кастусь, тощий, голый, очень белокожий, со связанными за спиной локтями, лежит животом на бревне-плахе и мычит сквозь чьи-то подштанники. Периодически елозит ногами и бьётся лицом об бревно. Авундий старательно придерживает его за волосы и путы.

Комаров уже почти нет, костёр прогорает, свежий ночной воздух овевает... всё это обнажённое и трепыхающееся, успокаивает и отрезвляет. Восприятие реальности улучшается и позволяет перейти к её осмыслению.

"Ему было нестерпимо конфузно: все одеты, а он раздет и, странно это, — раздетый, он как бы и сам почувствовал себя пред ними виноватым, и, главное, сам был почти согласен, что действительно вдруг стал всех их ниже и что теперь они уже имеют полное право его презирать. "Коли все раздеты, так не стыдно, а один раздет, а все смотрят — позор! — мелькало опять и опять у него в уме. — Точно во сне, я во сне иногда такие позоры над собою видывал". Но снять носки ему было даже мучительно: они были очень не чисты, да и нижнее белье тоже, и теперь это все увидали. А главное, он сам не любил свои ноги, почему-то всю жизнь находил свои большие пальцы на обеих ногах уродливыми, особенно один грубый, плоский, как-то загнувшийся вниз ноготь на правой ноге, и вот теперь все они увидят".

Достоевский очень точен в описании оттенков человеческой реакции. Дело не в факте обнажения — в бане все бывали, но исключительно в собственной оценке конкретной ситуации. Почти голые эстрадные певицы, пляшущие перед огромными концертными залами и телевизионными аудиториями, отнюдь не конфузятся. Наоборот, быть публично голым среди толп одетых — цель, мечта множества людей. Просто надо именно так вывернуть свои мозги, собственную этику.

В отличие от Мити Карамазова, Кастусь носков не носил, да и ногти имел вполне нормальной формы. Что, однако, не мешало ему ощущать "нестерпимый конфуз". Теряя уверенность в себе, гордость посвящённого воина Перуна, гонор княжеского сына.

— Фанг, как думаешь, если употребить его "для наслаждений" — он поумнеет?

— Вряд ли. Их этому учат.

Во как! Хотя, конечно... ритуальное боевое братство... воспитать сопротивляемость к боли, унижению, страху... Прививка дерьмом — лучшая профилактика для сохранения храбрости? Получи от своих все гадости, которыми грозит тебе враг — и ты годен в герои. Настоящий воин должен быть постоянно готов не только вонзить своё победоносное копьё в дракона, но и наоборот: что кое-какое "бедоносное копьецо" вонзят в него.

Забавно... Братство Перуна — международный гей-клуб? С профессиональными активистами? Виноват: с активными профессионалами. Кто-то ж должен тренировать молодёжь! Как-то я Илью Ивановича, который Муромец, в роли пассивного... неофита — плохо представляю. Хотя, ему ж был уже тридцатник! Взрослый бородатый мужик... в этом смысле — малопривлекателен. "Тренеры" — уклонились? От исполнения священного долга по эстетическим основаниям?! Не верится... А! Понял! Илья же тридцать лет на печи просидел! Тренировал специфические мышцы на разгрызание кирпичей... Вот жрецы и испугались — вдруг головы пооткусывает. В смысле — головки.

Нет, ну что у нас за страна! Главный национальный герой — еврей-крестьянин. Казак-богатырь — инвалид детства. Запойный, до неузнавания соратников, мостостроитель с каменной задницей. Иудей-перунист — православный святой.

"Нам внятно всё! И острый... и сумрачный...".

Такой народ — победить невозможно! Потому что удивлять — уже нечем.

— А если хором?

— Сдохнет.

И правда, что-то меня на американизмы повело: если с одного раза не получилось — повторяем то же самое, но с бОльшими ресурсами. А тут не ломить, а думать надо.

— Может, ему тавро рабское? Типа: печка с трубой и рябиновые листики по кругу?

— Калёное железо? Боль... либо вытерпит, либо сдохнет. Если выживет — клеймо потом срежет. Шрамы украшают мужчину.

Вот же блин! Как привести сопляка к повиновению? Традиционный способ — боль. Порка кнутом... раскалённое железо... утопление... сексуальное насилие... голод, жажда, фиксация... Можно попробовать электрошокер. Но молодые фанатики задирают свой болевой порог очень высоко — до начала необратимого болевого шока. Совместить с галлюциногеном? Или просто прирезать и не морочить себе голову?

— Эй ты, плешивый! Отпусти нас, и я щедро отблагодарю тебя.

Всё. Проиграл. Заговорил.

Мальчик — сдулся. Нервишки сдали.

Он, возможно, в состоянии вытерпеть боль, но, как оказалось, не в состоянии выдержать неопределённость. Играем этого чудачка говорливого. В раскачку.

— И сколь велик размер твой благодарности, о щедрый и многомилостивый юный господин?

Льстивое низкопоклонство у меня неплохо получается. Хотя, конечно, профи на княжеском подворье в Смоленске — морщились.

— Развяжи меня, и мы поговорим. А-а-а!

У меня нет резинового жгута, которым били по ногам в НКВД старенького Меерхольда. Но наш, исконно-посконный правёж с батогами по лодыжкам — тоже эффективен. Конечно, подобранное рядом, на древощепище поленце — не мой дрючок или Саввушкина палочка, но — действует. Тут ведь главное — проводимость синапсов. А она обеспечивается неожиданностью. У мальчика — приступ когнитивного диссонанса. Между моим льстивым тоном и причинённой мною же болью.

"Обманутые ожидания". Раскачивание психики.

"Не верь, не бойся, не проси" — это ж не просто так! Только у вас, аборигены, ещё нет такого опыта. Опыта столь массового, что специфические формулировки стали частью национальной культуры.

— Конечно, Кастусь, развяжу. Как поговорим. Так что ты предлагаешь?

— Я... мы... отвези нас на Поротву, и ты получишь много мехов и серебра. Ты будешь очень богат!

Отлично. "Кастусь" — уже не вызывает ругательств. Навязанная мною смена порядка действий: "развязать-поговорить" — прошла. Терпеть боль его выучили, молчать на допросах — нет.

— Если я отвезу вас туда — я получу не кучу серебра, а нож под ребро.

— Я дам тебе своё слово. Слово будущего владетеля Поротвы. А-ай!

— Больно? А мне как больно... Тебе в детстве говорили, что врать — нехорошо? А ты врёшь. Нагло лжёшь мне в глаза. Пресвятая Богородица одарила мне способностью чуять всякую лжу. Меня от неё просто тошнит.

Имитируем рвотный позыв ему в лицо. Реакция нормальная: смущение, изумление, отвращение, страх. Набор — человеческий, а не "военно-перунистский".

А ещё — полное непонимание: он же правду говорит! Честно же!

Аргументируем:

— Ты — наследник князя Будрыса. Но твои старшие братья никогда не склонятся перед тобой. Они не заплатят выкуп — чтобы ты не вернулся. Они прирежут тебя, если ты вернёшься. Ты лжёшь говоря, что твоё слово — "слово будущего владетеля Поротвы".

Факеншит! Придётся-таки, строить Монетный двор. А на монетах выбивать свой портрет: "Ванька-чудотворец". Или правильнее — удивляльник?

— Они не посмеют! Отец не позволит! Он их так накажет... А-а-ай!

Хорошо. Шелуха осыпается и проявляется неплохая, разумная сущность: апелляция идёт к отцу, к реальной силе, а не к закону или богу.

— Ты — глуп. Твой отец, Будрыс, умер.

— Что?! Ты! Ты убил его!!!

— Цыц! Я бы, конечно, с радостью похвастался победой над князем "поротвичей", но он умер сам. Мой нож только воткнулся ему в плечо. А умер он от прежних ран, сердце не выдержало.

— Тева-а-а-с... (Отец).

Парень горестно завыл, заплакал, уткнулся лицом в бревно, на котором лежал.

Прислуга постоялого двора уже отпричитала над нашими покойниками, их трупы грузили на телегу. Мёртвых литвинов стаскивали в кучу, в другую — их барахло. Начали выносить на двор их имущество из лодки и из избы, где они собирались стать на постой. Чем-то вкусным потянуло от поварни: война-войной, а мужиков кормить надо.

Ночь вокруг. Я подкинул в костёр ещё пару поленьев.

— Его... его надо похоронить, надо сложить погребальный костёр... высокий... Я... я буду петь погребальную песню...

Мокрое, залитое слезами, детское ещё лицо. Поцарапанное об бревно. Тощее, несколько непропорциональное, как обычно у подростков в этом возрасте, тело, спутанные за спиной, дёргающиеся руки, дрожащие губы, измученный, больной взгляд... Перед которым я кручу в пальцах ошейник раба.

— Будешь. Будешь петь. Если я позволю. Если я снизойду склонить свой господский слух к нижайшим просьбам своего раба.

Горе на лице мальчишки сменяется недоумением, растерянностью, злобой, но прежде чем он начинает выкрикивать мне в лицо свои... этические оценки моей деятельности, я продолжаю:

— Или я просто скормлю его труп. Свиньям.

Ярость, остановленная в последний момент моими словами, снова вытесняется растерянностью.

Как это возможно?! Моего отца?! Князя?! На корм грязным животным?! Нет!!!

Все эмоции прокатываются по лицу мальчишки как по телеэкрану. Явно, ясно, наглядно... только что без звука. А я спокойно, выжидающе кручу на пальце ошейник.