Если судьба выбирает нас...

Призрачно все в этом мире бушующем,

Есть только миг — за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь.

Необычное исполнение сразу привлекло внимание, и к нам стали собираться остальные офицеры.

Вечный покой сердце вряд ли обрадует.

Вечный покой для седых пирамид,

А для звезды, что сорвалась и падает,

Есть только миг — ослепительный миг.

Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия,

Но не всегда по дороге мне с ним.

Чем дорожу, чем рискую на свете я —

Мигом одним — только мигом одним.

Сначала мне стал подпевать Павлов, потом к нему присоединились Генрих с поручиком Леоновым.

Счастье дано повстречать иль беду еще.

Есть только миг — за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь.

Успех был полным. От меня потребовали исполнить песню на 'Бис!' и хором принялись подпевать. После чего дружно выпили 'За миг, что называется жизнь!'. А потом прозвучал логичный вопрос:

— А какие еще песни вы знаете, барон? — И понеслось-поехало...

5

Мне подарили 'Маузер'.

Самый что ни на есть знаменитый К-96 с деревянной кобурой-прикладом.

Это казаки, расщедрились из трофеев, в благодарность за исполнение розенбаумовской 'Только пуля казака во степи догонит'.

Погуляли мы вчера знатно, но недолго. Поэтому я не успел ознакомить гостей и сослуживцев со своим богатым репертуаром.

Точнее, воздержался из соображений осторожности. Дабы не задавали ненужных вопросов и не удивлялись уклончивым ответам.

Пришлось прибегнуть к отмазкам типа 'не помню' и 'не знаю', и петь подброшенные памятью реципиента вальс 'Гимназисточка' и 'Конфетки-Бараночки', а потом и вовсе дать слово другим желающим исполнить что-нибудь подходящее по случаю.

Теперь вот, тщательно упаковав подарок, решил — пусть будет первым экспонатом моей будущей коллекции. Ведь при наличии автомата и 'Браунинга' перспективы практического применения изделия 'Waffenfabrik Mauser', виделись мне весьма туманно.

А как произведение искусства — пусть будет!

* * *

С утра на нас обрушился целый поток разноплановых новостей. Причем масштаб этих новостей варьировался от мировых до сиюминутных.

Главной мировой новостью стал конец наступления союзников под Аррасом. Так называемое 'Наступление Нивеля' провалилось, унеся жизни 187 тысяч французских и британских солдат и 163 тысяч немцев. Эта бойня стала решающей в карьере главнокомандующего Французской армии Роббера Нивеля — его отправили в отставку. Его место занял генерал Петен (Тот самый, который в нашей истории сотрудничал с немцами после оккупации Франции в 1940 году).

Ведущей российской новостью было рождение дочери у государя императора Александра IV. В царской семье это был уже четвертый ребенок. Кроме цесаревича Владимира Александровича и младшего сына Николая, (Не дай Бог ему стать императором! Это же Николай II получится!) у Романовых была еще и дочь Елизавета.

Самой значительной военной новостью оказалось взятие нашими войсками Дойче-Эйлау — важного железнодорожного узла на пути нашего наступления, а также выход передовых частей русской армии к крепости Грауденц на Висле.

Кроме того, добрые вести пришли с Кавказского Фронта. Наши войска отразили турецкое наступление, и теперь инициатива перешла к русским.

Из местных армейских новостей определяющими стали две. Первая приятная: до подхода пополнений наша дивизия останется на нынешних позициях. Вторая неприятная: штаб дивизии перебирается к нам в Штрасбург.

Тема сиюминутных новостей сводилась к тому, что кобыла командира разведроты штабс-капитана Никольского принесла жеребенка, подпоручик Цветаев выиграл пари на сто рублей и, наконец, в город наконец-то прибыла уже знакомая мне передвижная лавка 'Экономического Общества'.

Честно говоря, первые две новости оставили меня равнодушным. Союзничкам так и надо, а за царя-батюшку я конечно рад, но без фанатизма.

То, что наши взяли Дойче-Эйлау — это хорошо, но дальнейшие перспективы туманные. Пополнение — это тоже хорошо, но ничего кроме неприятностей не предвещает. С новичками придется возиться именно мне, да и столь оперативное пополнение части личным составом, тоже — не к добру.

Будущее соседство со штабом дивизии? К чертям собачьим такие новости! Понаедет штабных, будут тут везде свои носы совать...

Вместе с новостями пришла почта...

6

Я сижу за столом в своей комнате. Передо мной на столе лежит конверт из плотной коричневой бумаги со штемпелем московского почтамта.

'Прапорщику фон Аш Александру Александровичу'.

Обливаясь холодным потом, дрожащими руками попытался вскрыть конверт — безуспешно.

Так! Спокойно!

Ом-мани-падме-хумм!!!

И медленно вдыхаем через рот и выдыхаем через нос...

Письмо из дома... Дома, который заочно стал для меня почти родным...

Образы из памяти настоящего Александра фон Аша завертелись в моей голове. Но все это было как-то не совсем со мной. Словно я видел это все в кино. Бесконечный ежедневный сериал длиной в восемнадцать лет.

Детство, отрочество, юность...

Москва, Владивосток, Феодосия, Нижний Новгород, Петербург... Снова Москва.

Гимназия, военное училище...

Родители, братья, бабушки, дедушки, дяди, тети, кузены, кузины, друзья, знакомые...

Бр-р-р... Сейчас голова лопнет!!!

Ом-мани-падме-хумм!!!

И снова: медленно вдыхаем через рот и выдыхаем через нос...

Кое-как успокоившись, перочинным ножом вскрываю письмо...

Сашенька!

Дорогой мой мальчик! Ну что же ты не пишешь, сердечко моё? Последнее письмо от тебя пришло из Варшавы датою апреля 25-го дня. Я очень беспокоюсь о тебе. Добрался ли ты в полк? Удачно ли твое назначение? Здоров ли ты, сыночек?

Давеча ходила в церковь Св. Ермолая, заказала службу за тебя и за Николеньку. Господа молю неустанно, дабы хранил он вас в трудах ратных.

Со мною все хорошо. Все время провожу в хлопотах да в заботах, но беспокойство о вас, дети мои, не оставляет меня ни днем ни ночью. Я здорова, вот только ноги стали болеть, зато мигрень покинула меня совершенно.

Батюшка днями пропадает на заводе в Мытищах. Устает безмерно, особенно от долгой дороги. Теперь мы совсем уже решились перебраться по лету в нашу усадьбу в Покровском, как только у Федечки начнутся каникулы.

Братец же твой, учится весьма прилежно, радуя нас с батюшкой отличными оценками. Однако, кажется мне, что он хочет сбежать к тебе на войну.

Господи спаси!

Бабушка твоя, Ирина Анатольевна совсем плоха. Почти уже и не встает с постели и лучше ей ни как не становится. Доктор бывает у нас ежедневно, но прогноз неутешительный.

От родственников наших из Петербурга новостей никаких нет. Знаю только, что братец мой Олег Кириллович получил новое назначение во флоте.

Мальчик мой, очень жду твоего письма или иной весточки. Успокой матушку, отпиши хоть пару словечек. Хоть карточку почтовую отошли ближайшее время.

P.S. Батюшка велел кланяться твоему полковому начальнику подполковнику Левицкому от брата его Константина Михайловича.

Твоя матушка.

Мария Кирилловна.

Писано мая 4-го дня 1917 года.

* * *

Дочитав письмо, я неожиданно успокоился. На сердце потеплело, и я отчетливо ощутил тоску по дому. Тоска эта, как бы раздваивалась: на особнячок с флигелем по Ермолаевскому переулку накладывалась 'двушка' в Южном Бутово.

'Все-таки у меня вялотекущая шизофрения', — с грустью и некоторым облегчением подумал я.

Но это меня, почему-то, совершенно не беспокоит. Странно, да?

Однако, надо же срочно писать ответ!

Придется вновь как-то переключать сознание в режим автопилота, чтобы почерк совпал. Моторная память — штука хитрая. У меня, слава Богу, переключение происходит, в некотором роде, подсознательно-автоматически. Рационально это не объяснимо, но факт.

Задумчиво почесав подбородок, я решился:

— Савка, тащи писчую бумагу, перо и чернила! У Копейкина там где-то заначено!

Милая и Дорогая мамочка!

Спасибо тебе за письмо. Извини, что долго не писал — не было никакой возможности. До места службы добрался успешно, хоть и с некоторыми приключениями, кои не буду упоминать ввиду их незначительности. В полку меня приняли хорошо — я назначен младшим офицером роты. С сослуживцами сошелся удачно, а с некоторыми даже подружился. Служба у меня ответственная и хлопотная, отнимающая все мое время. Веришь ли, с тех пор как прибыл в полк, ни разу даже не брался за чтение.

В целом же я бодр духом и телом, одет, снаряжен и обихожен полно. Несмотря на фронтовые условия, всем доволен и ни в чем не испытываю нужды.

Мне уже приходилось бывать в бою, и хотя меня охватил некоторый мандраж, я не посрамил нашей фамилии, выполняя свой долг русского офицера.

Не беспокойтесь обо мне. Бог меня хранит, и надеюсь на его благословение и впредь.

Дня не проходит, чтобы я не вспоминал о вас, родные мои. Скучаю по тебе и папе и братьях.

Очень рад, что ты, милая мама, избавилась от мигрени. Беспокойно только за твои ноги. Что говорит доктор?

Весьма взволнован вестью о здоровье бабушки. Передай ей мой поклон и скажи, что буду молиться за нее Богу.

Федечке передай, чтобы учился прилежно, помогал вам во всем и не забывал о дисциплине, без которой в войсках, в кои он так хочет сбежать, никак не возможно.

Передавай батюшке мой низкий сыновний поклон.

Твой сын.

Александр.

Писано мая 31-го дня 1917 года.

Вот как-то так. Понемногу обо всем и ни о чем одновременно. Все-таки моя прошлая адвокатская практика в составлении документов и писем — дорогого стоит.

Теперь надо в лавку 'Общества' сходить за конвертом, и можно отправлять.

7

Поход в лавку за конвертом вылился в небольшой шопинг.

Помимо конверта я приобрел жестяную банку мармелада, такую же банку монпансье, коробку 'Лучшего чаю от С.А. Спорова', душистого мыла и бутылек одеколона от фирмы 'Чепелевецкий и Сыновья'.

После этого услужливо-прилизанный Власий соблазнил меня 'офицерскими шальварами с кожаными вставками на коленьях, аккурат как на меня сшитых'. Действительно удобно: на передней части снизу от голенищ к колену и выше вшит клин из коричневой кожи. По окопам ползать — самое то!

Еще я купил перчатки из тонкой кожи, тоже коричневого цвета. Дабы не чувствовать себя белой вороной среди коллег-офицеров — все они в боевой обстановке носили перчатки. Подобрав подходящие по размеру, померил — неплохо, но надо привыкнуть... Можно, конечно, пальцы на перчатках отрезать...

Но, не стоит, пожалуй...

Не поймут-с...

Выйдя из гостеприимных дверей с вывеской 'Военное Экономическое Общество. Отделение 8-го Московскаго Гренадерскаго Полка', я направил свои стопы к скорняку — заказать нормальный подсумок для автоматных магазинов. Решил заказать что-то вроде того, что носили немцы для магазинов 'шмайссера' во Вторую Мировую. А то ведь так и таскаю их в большом парусиновом подсумке для винтовочных обойм — жутко неудобно.

От скорняка, поразмыслив, двинулся к оружейнику — узнать есть ли автоматные магазины. Все ж, три запасных рожка — это маловато.

Магазинов у мастера, как бы, 'не было', но, поторговавшись, за три рубля все— таки приобрел парочку 'случайно завалявшихся'.

В общем, считай, как в супермаркет сходил.

* * *

По возвращении, я обнаружил у себя в комнате томящегося в ожидании Генриха.

— Добрый день!

— А! — Обрадовался мой друг, вскакивая со стула. — Вот и ты!

— Я тоже очень рад тебя видеть! Какими судьбами?

— Есть достоверные сведения, что тебя представили к ордену! Совершенно случайно столкнулся у радиоузла с Шевяковым. Так вот он, под большим секретом, сообщил, что направил в штаб корпуса список на награждение и твоя фамилия, друг мой, там фигурирует.

— Ух, ты!

— За прорыв линии обороны, ночной бой и взятие Штрасбурга тебе теперь причитается 'клюква'! Поздравляю, Саша!

— Не за что, пока! Вот когда вручат, тогда и поздравишь. — Поскромничал я.

'Клюквой' называли орден Св. Анны 4-ой степени. Носить сей орденский знак, полагалось на холодном оружии в виде красного темляка и красного анненского креста на эфесе, за что награда и получила свое прозвище. Кроме того, на ободках эфеса гравировалась надпись 'За храбрость'.

Меня наградили! Приятная неожиданность!

— Я тебя полчаса ждал, чтобы сообщить эту новость, — возмутился Генрих. — А ты, я вижу, не рад?

— Что ты! Я рад, до полной потери соображения. Просто растерялся немного...

— Ты и растерялся? Ни за что не поверю! — Литус помахал в воздухе указательным пальцем. — Твой 'triple Kazimirsky' вчера тебя хвалил как раз за находчивость, что для него совершенно нехарактерно!

— Это когда это?

— Когда ты скрылся, дабы похитить гитару! Так и сказал Ильину, что весьма тобой доволен, особенно твоей находчивостью и рассудительностью.

— Приятно, черт побери!

— Презрев скромность, я небескорыстно поинтересовался, иными счастливчиками.

— И что же?

— Шевяков, как обычно, скорчил кислую мину, но потом смилостивился и сообщил, что меня представили к 'Станиславу' 3-ей степени!

— Поздравляю, Геня! — я был искренне рад за друга. Кстати для Литуса это была уже вторая награда. Почти год назад он тоже удостоился 'клюквы'.

Орденоносцы, однако...

* * *

Ближе к вечеру в городе объявились первые ласточки из штаба дивизии, а на следующее утро волна вестовых, адъютантов, прикомандированных и прочих, прочих, прочих, просто захлестнула городок.

Мы с Казимирским, от греха, загнали всех наших подчиненных во двор нашей 'квартиры', оставив только караулы у городских ворот.

— Чем меньше их попадется на глаза штабным крысам, тем меньше нам с вами хлопот, барон! — Пояснил ротный, после того, как мы вернулись из офицерской столовой организованной при Собрании. — Если вдруг кто-нибудь из их братии будет требовать от вас каких-либо срочных мер, ссылайтесь на меня. Я умею с ними разговаривать!

— Слушаюсь!

— Не спорьте с ними, просто изобразите из себя эдакого 'Митрофанушку'. Глядишь, немного поорут, да быстро отстанут.

В целом же, пана ротного больше всего удручал тот факт, что в присутствии штаба дивизии резко ужесточится дисциплина. Ни выпить, ни погулять ни, даже в картишки перекинуться. А вот дрючить будут по поводу и без повода.

Теперь наблюдая за улицей в окно, я сравнивал проявившееся суетное движение с нашествием на город полчищ крыс, как в старой сказке...

Где бы теперь найти героя с дудочкой, который выведет их и утопит в море-окияне?

8

— Пополнение прибывает! — зычный крик пронесся по узким средневековым улочкам Штрасбурга. Подобно петушиному 'ку-ка-ре-ку', пробуждая городок из сонного оцепенения первых дней июня.

Я поднялся из резного деревянного кресла, в котором коротал время за чтением бессмертной классики — 'Фауста' Гёте в оригинале. Причем в редком 'посмертном' издании 1832 года.

Книгу мне притащил неугомонный Савка, раздобывший сей раритет по случаю.