Шипы

— Извини, Шерман, я не уверен, что смогу тебе помочь. По закону вся информация о прошлом киборгов является закрытой. Боюсь, что моих связей не хватит, чтобы докопаться. Я попробую, но ничего не буду обещать.

— Спасибо... Ли, — и тут же без перехода, — Сержант Гордон очень красивая, правда?

— Да, правда. Самая красивая девушка, какую я только видел. Надеюсь, Галлахер вытащит ее отсюда.

— Мы уже недалеко, а этих тварей нет поблизости.

— Ты можешь узнать, что они из себя представляют?

— Для этого мне нужна хотя бы одна особь, но и тогда я не смогу сказать ничего определенного. Я не специализирован для научной работы.

— Жаль. Если бы Лоуренс...

Ли оборвал себя сам, не закончив фразу. Лоуренс смог бы определить, что они такое и что с ними можно сделать. Но Лоуренса уже не было и, кажется, не было так давно, что прошла уже целая вечность.

За спиной раздался шорох. Ли подвинулся, хотя это стоило ему некоторых усилий, и рядом с ним присела Гордон. Она провела рукой по глазам, как будто стирала что-то невидимое, и спросила:

— Думаешь, это утро доброе?

Ли в силу происхождения и соответствующего воспитания ко всему происходящему в жизни относился философски. Поэтому он ответил:

— Доброе, потому что мы продвинулись вперед и все еще живы.

Гордон саркастически хмыкнула.

— Это ненадолго.

Он мог бы ответить ей, что нужно верить в лучшее, что оптимизм — это уже половина пути, что не нужно сдаваться, и тогда они выберутся отсюда и вернутся домой. Но в глубине души Ли понимал, что она права. Права эта несчастная девочка. Они живы, но это ненадолго.

Ли промолчал.

Галлахер пробудился последним, что было, в общем-то, неудивительно. Не открывая глаз, он пошарил рукой рядом с собой в надежде уткнуться в Гордон и переждать кошмар возвращения к реальности. Но рядом не было никого, и от этого он очнулся почти мгновенно. Почему-то ему вдруг показалось, что Ли и Гордон, и Шерман ушли, оставили его одного. Невольно у него вырвался возглас:

— Айк!

Секунду он всматривался перед собой немигающим взглядом, а потом увидел на сером фоне проема четкий характерный профиль Ли. И услышал знакомый голос:

— Я здесь, не кричи.

И Гордон тоже. Сидит, смотрит, и от ее внимательного взгляда делается жутко. Галлахер заткнулся и пополз к выходу. Проснувшийся желудок болезненно сжался в голодном спазме. К тому же промозглый сырой холод забрался под форму, и зубы тут же начали выстукивать дробь. А дождь все шел, и при взгляде на то, во что он превратил и без того поблекшую натуру планеты, стало еще холоднее. Как будто краски полиняли из зеленого и синего в неопределенно-серый. В своем карауле Шерман постоянно ходил вокруг шалаша, но, стоило ему только остановиться, как ботинки тут же начинали погружаться в то жидкое месиво, которое покрывало теперь землю.

— Почему так холодно? — спросил Галлахер, ни к кому конкретно не обращаясь, — Здесь не должно быть так холодно. Это же тропики! Или я уже чего-то не понимаю в этой жизни.

— Тебе кажется, — ответила Гордон, — На самом деле сейчас около двадцати градусов по Цельсию, но тебе кажется, что холоднее, потому что ты давно уже не ел ничего горячего, устал и боишься.

Сама она старалась вести себя и говорить так, как будто они на обычном пикнике в выходной день, но это плохо у нее получалось. Уже плохо. Под глазами залегли глубокие тени, а черты лица заострились настолько, что проступили кости. Ее руки дрожали, хотя она и не хотела это показать. Гордон было намного хуже, чем ему.

— Я не... — начал было Галлахер, но тут же осекся, и закончил совсем не так, как собирался, — Да, ты права. Я боюсь. Но я боюсь не Смерти, а того, что к этому могут приложить свои... лапы эти гнусные твари.

— Бояться не стыдно, Джин, — подал голос Ли, — Страх, а особенно страх Смерти, это нормальное проявление инстинкта самосохранения. Если человек ничего не боится, то он безумен.

Установилось молчание. Галлахер получил свою долю скудного завтрака и медленно жевал, стараясь растянуть процесс и таким способом получить хотя бы иллюзию полной сытости. Ли вложил в свою тираду немалую долю последних сил и пытался восстановиться. Действие обезболивающего подходило к концу, и перед Ли уже в полный рост встали призраки предстоящего страдания. Шерман молча нес свой караул, потому что в его программу было заложено не вмешиваться в разговор людей без крайней необходимости. Да и в своей прошлой жизни он был немногословен. И только Гордон, борясь с дрожью и холодом, обдумала слова Ли и тихо сказала, когда ответа уже никто не ждал:

— Я не боюсь. Мне все равно.

Это потому что ты устала, голодна и замерзла, хотел сказать ей Ли, но промолчал. Она пробыла здесь намного дольше, чем они. Дольше на целую вечность. Поэтому ее опыт нельзя было оценивать теми же мерками, что и у остальных. Вместо этого он в который раз уже повторил:

— Нам лучше отдохнуть.

Прозвучало как заклинание в надежде на будущее. Но если бы только можно было отдохнуть еще и от страха и безысходности, которая шаг за шагом подменяла собой тающую надежду.

Как их поход и как ничто в этом мире, дождь не мог идти вечно и закончился, как следует полив свой любимый цветочек.

Ли мужественно отказался от обезболивающего, уверяя, что сможет продержаться и так, но во время перевязки потерял сознание. Гордон и Галлахер с трудом вернули его в себя, но провалы в поглощающую Бездну становились все более длительными, а светлые периоды стремительно сокращались. Он был похож на глубоководного ныряльщика, который погружается в толщу воды, потом выныривает на поверхность, делает несколько судорожных вдохов и погружается обратно. Так и Ли — возвращался на несколько минут к осознанию реальности, а потом уходил обратно в черноту. Он знал, что уже не сможет дойти, но все равно... все равно... И уже не замечал, что иногда Шерман поднимает его и несет на руках.

Несмотря на четкую смену дня и ночи, у них у всех чувство времени притупилось настолько, что казалось, будто они идут целую вечность. Внутренние часы Шермана продолжали исправно отсчитывать стандартные секунды, но людям казалось, что время на этой планете претерпело изменения. Оно растянулось настолько, что каждая минута казалась вечностью. Гордон потеряла счет не только минутам и часам, но даже и дням во время своих скитаний. Ли ничего не видел и не ощущал от боли и отравляющего его тело и разум яда. Галлахер был подавлен и старался вообще не думать о происходящем. Ему казалось, что все, что лежало за пределами этого злополучного полета, происходило не с ним и не в его жизни.

Они тащились вперед целый день, только один раз остановившись на полчаса. Они уже почти не разговаривали, стараясь ограничиваться односложными репликами. Каждое слово отнимало и без того тающие силы. Идти было сложно. После ливня земля так напиталась влагой, что превратилась в слой густой вязкой грязи, в которой ноги утопали по щиколотку. Из-за высокой влажности воздух казался тяжелым, давил не только на легкие, но и на плечи. Гордон, успевшая кое-как адаптироваться к местному климату, задыхалась, но не жаловалась, понимая, что остальным приходится хуже. Впрочем, Галлахер пострадал меньше всех и поэтому тоже не жаловался. А вот Ли становилось все хуже и хуже.

Кровь разнесла яд по всему организму, и теперь Ли чувствовал, как внутренние органы надрываются, работая на износ, чтобы поддерживать жизнь в умирающем теле. И было еще одно, о чем он не хотел говорить своим спутникам. Меркнущее сознание уже не проваливалось в темноту Бездны, а скользило по нитям реальности, открывая временные ворота. На грани жизни и Смерти так легко было видеть прошлое, которого никогда не было, и будущее, которого уже никогда не будет.

Он видел мужчину в строгом черном костюме и женщину в белом платье. Они обменялись торжественными клятвами, потом кольцами и сейчас скрепляли союз ритуальным поцелуем. Но самый главный подарок она сделает позже, когда они останутся наедине. Две крохотные жизни были спрятаны глубоко внутри этой смеющейся очаровательной женщины. Они уже теплились, и их будущее тоже было определено.

Он видел мальчика, который мыл пол в дешевом баре. Мальчик мечтал о том, как выучится и всего добьется сам и никогда не станет ходить в подобные заведения. Он еще не знает о том, что через несколько лет служение людям из необходимости превратится в его долг.

Он видел мальчика, который скакал верхом по выжженной прерии и орал от восторга. А потом просыпался и долго лежал в прохладной ночи, положив руки под голову и счастливо улыбаясь. Он еще не знает о том, что этот волшебный сон перестанет ему сниться после первого же выхода в открытый космос. Как будто оборвались какие-то невидимые нити, связавшие его с Землей.

Он видел девочку с блестящими из-под челки глазами. Она стояла у окна, смотрела на крупные хлопья снега и зябко куталась в материнскую шаль. Ее глаза блестели из-за слез, которые она прятала от самой себя. Девочка поссорилась с родителями и в наказание осталась дома одна. Она уверяла себя, что ей не больно. И еще не знает о том, что пройдет всего десять лет, и она снова останется в одиночестве, и ей будет ОЧЕНЬ больно.

Он видел нечто, что скиталось по космосу не одну сотню лет, прежде чем обрело пристанище в звездной колыбели чуждой его разума цивилизации. Оно не знает, что значит знать.

Он видел Безумие, ждущее впереди того, кто останется в живых.

Он видел, но Бездна поглотила его.

Ли вынырнул на поверхность, чтобы сделать новый глоток свежего воздуха, когда монстры наступали. Галлахер судорожно перезаряжал винтовку, вынув из подсумка — последний? — магазин. Гордон и Шерман сражались, прикрывая спины друг друга. Ли пытался стрелять, но всех его сил хватило только на то, чтобы удержать винтовку и давить на спусковой крючок, не отпуская. Галлахер встал рядом, защищая друга.

— Ли, в порядке?

— Да!

Вместо ответа из горла вырвался хрип.

Перед глазами промелькнуло лица Гордон, похожее на холодную жестокую маску убийцы. Мозг сержанта Гордон отключил эмоции и оставил один разум. Она оторвалась от Шермана и начала отходить в сторону. Лягушки потянулись за ней. Гордон отходила все дальше и дальше, отвлекая внимание на себя. Шерман засек ее маневр.

— Куда?!

-Молчать!

Галлахер скрипнула зубами, видя, что Гордон оттягивает опасность на себя, но не смея оставить Ли в одиночестве. Из горла Галлахера вырвался крик отчаяния:

— Гордон!

На мгновение она обернулась, думая, что Галлахер ранен. Но этой ничтожно малой доли секунды хватило, чтобы чудовища заняли более выгодные позиции. Гордон громко выругалась. Шерман услышал ее и пошел на помощь, выжигая все на своем пути. Боль в сердце стала сильнее. Его живой карий глаз лихорадочно сверкал, а шлем громко гудел.

Часть монстров заинтересовалась этим странным существом, которое не поддавалось классификации, и отвлеклась от людей.

Круг сужался, и скоро Шерман и Гордон оказались в кольце. Среди шума боя чувствительные сенсоры киборга вычленили спокойный четкий голос Гордон:

— Сделай так, чтобы они улетели отсюда. Домой. Сделай это, Шерман.

Ему не надо было объяснять, кто "они". Он понял, что она готова умереть, снова защищая своих людей. Преодолевая боль в несуществующем сердце и электронный шум в нервных тканях, Шерман ответил:

— Нет. Ты не умрешь!

Но ее винтовка выплюнула последний сгусток огня и погасла. Магазин был пуст.

— Вот и все, — прошептала Гордон и выпрямилась навстречу своей Смерти. Но Шерман скользнул вперед и заслонил ее собой. Повторил:

— Ты не умрешь.

— Пусть они убьют меня! — почти завизжала Гордон, — Им нужна я! Тогда они уйдут! Дай им убить меня!

Электронные вихри, которые на самом деле были простыми человеческими эмоциями, легко сносили программы, прошитые в сам организм киборга. Рушились барьеры. И, совсем как Гордон когда-то... вечность назад... Шерман заорал:

— Ко мне, выблядки! Ко мне, вашу мать!

И уже не почувствовал, как зубы и когти начали рвать тело на куски.

Темнеющее небо треснуло и светлой молнией раскололось надвое. Монстры, хоть и схожие с лягушками, но не любившие воду, тревожно заквакали, и начали отступать во мрак, исчезая где-то за пределами видимости. А потом с неба хлынули тугие потоки, похожи на молнии Индры. Наступила тишина, которую разорвал вопль Галлахера:

— Они! Ушли!

В этот крик, тихий от слабости и усталости, он вложил все, что рвало его душу: страх, голод и холод, боль от потери Лоуренса, ненависть к мерзким неведомым тварям и все то, чему не было имени. Голос по-мальчишески сорвался, но Галлахеру было плевать.

Ушли... Ли, смертельно бледный, поспешил опереться о его плечо, но силы тут же оставили его. Ли скользнул на землю и в Бездну одновременно.

— Ли!

Галлахер склонился над ним. Темные ресницы Ли задрожали, как крылья умирающей бабочки, но глаза не открылись. Не было сил. Достало только на хрип:

— Гордон...

Галлахер стрельнул глазами по сторонам. Небо как будто светилось ровным серым светом сквозь плотную завесу дождя.

— Гордон! Шерман!

Она позвала откуда-то из-за спины:

— Галлахер... мы здесь...

Шерман лежал лицом вверх. Дождь гулко стучал по его доспехам, отсчитывая последние секунды жизни киборга. Шерман все пытался встать, но его искусственная часть была полностью мертва, а живая умирала. Лицо кривилось от боли.

— Что? — спросил Галлахер, опускаясь на колени.

Шерман обратил на него живой глаз, разлепил губы и прошептал:

— Все просто, мистер Галлахер, я умираю. Киборги тоже... смертны.

В его горле что-то клокотало, и голос как будто двоился, как будто одновременно работали живые связки и электронный речевой аппарат. Но электроника сбоила, давала помехи. С уголка губ по смуглой щеке стекала тоненькая струйка крови. Она не успевала добраться до шеи, потому что дождь смывал ее. Галлахер всегда думал, что у киборгов нет крови. По краю сознания чиркнула мысль, что надо будет спросить об этом у Лоуренса, но ее тут же догнала другая. У Ло уже больше никогда ничего не спросишь. И у Шермана — тоже.

Киборг перевел взгляд на Гордон. Она взяла его за руку и сжала холодные пальцы.

— Может быть, теперь они не будут убивать тебя, Гордон. Хотя я не думаю, что им хватит моей жизни.

Галлахер проглотил ком в горле и, стараясь говорить как можно естественней, спросил:

— С чего ты решил, что умираешь?

— Они убили меня.

Шерман коснулся своей груди. Прямо против сердца была маленькая прожженная дырочка. Он должен был давно умереть, но жизнь все еще держалась в его раздвоенном теле.

— Мы заберем тебя на "Ричард". Можно будет согнать твою матрицу в бортовой компьютер и забрать на Землю. Тебя восстановят. Я попрошу Тодгарда, и он добьется, чтобы тебя восстановили.

— Не надо. Это не жизнь. Особенно теперь, когда я вспомнил.

— Что? — подала голос Гордон и так же переспросила, — Что?