Ядерный Ангел

— Бред! Бред это все! Ты мне снишься. Убирайся, оставь меня.

— Ты ничего не знаешь о снах, мальчик. А что, если именно сон — истинная реальность, а тот мир, который ты называешь реальным, только сновидение? Где граница между ними? Ты не можешь ответить на этот вопрос, и ни один философ этого не знает наверняка. Сейчас, когда ты стоишь один, вокруг тебя тьма и туман, и кровь застывает в жилах, тебе кажется, что все это просто кошмар. Но ты представления не имеешь о том, что такое настоящие кошмары. Те, которые приходят к обреченным, к тем, кого приговорил к встрече с Тьмой наш Юберсгерихт. Ты очень близок к тому, чтобы узнать это. Но я хочу, чтобы твоя кровь и твоя уникальность послужили делу Рейха. Я пока не решил, как лучше тебя использовать. Братья считают тебя опасным и требуют твоей крови, но я пока на твоей стороне. Пока. Не разочаруй меня...

Меня будто подхватывает ураганным ветром, швыряет в самую гущу мглы, и я просыпаюсь.

* * *

* * *

*

— Эй, а я уже собирался тебя будить!

Карагод жадно затянулся сигаретой, стряхнул пепел на пол землянки. Я приподнялся на лежаке — меня сразу пробрал сонный утренний озноб. В землянке было холодно, дрова в печке прогорели, превратившись в белую слоистую золу.

— Держи, — Карагод подал мне кружку, из которой шел пар. Чай был скверный, пахнущий березовым веником, но горячий, и это было главное.

— Где остальные? — спросил я, отпив из кружки.

— Вышли по нужде. Если тебе надо, дергай за ними. Времени мало.

— К чему такая спешка?

— Ночью на северо-востоке стреляли. Нехорошо это.

— Кто стрелял?

— Не все ли тебе равно?

— Слушай, Карагод, все хочу тебя спросить: почему этот лес называют Могильным?

— Потому что могильный и есть. Здесь народу сгинуло — не пересчитать, — Карагод досмолил сигарету до самого фильтра, швырнул окурок в печку. — Когда по городам атомные удары наносили, беженцы по окрестностям разбежались. Бюргеры-то в убежищах отсиживались, а неполноценных туда не пускали. Вот и бежал народ из городов, куда глаза глядели бежал. Кому повезло, тот в пригородных поселках приют нашел, а прочие прятались кто где. И в этот лес много людей подались. По дороге мерли пачками, кто от радиации, кто от ран, кто от голода. Здесь, в этом лесу, почитай, под каждым деревом могила. А еще больше умерших так и остались на земле, без погребения. Сейчас их кости под снегом лежат, а вот потеплеет... — Карагод чихнул, пробормотал какой-то заговор. — Ладно, вставай, идти надо.

— Уже встаю.

— Слушай, все хочу тебя спросить...

— Ну?

— Не обидишься?

— Говори, слушаю.

— Ты чего серьгу в ухе носишь? И пальцы у тебя в перстнях. Это что, у вас так принято?

— Ага, мода такая, — буркнул я. Только тут до меня дошло, как нелепо я выгляжу в бронежилете, с ранцем и дробовиком за спиной, и с серьгой Нави в ухе. Самое смешное в том, что серьга-то никакой магической силой в этом мире не обладает! — А я парень модный.

— Забавная у вас мода.

— Да уж какая есть. А пожрать мне ничего не полагается?

— Припасов мало, их беречь надо. В этом лесу ферм почти нет, да и те, что есть, принадлежат сектантам. Вряд ли у них мы чем-нибудь кроме пули разживемся. Так что потерпи до обеда, там поедим.

— Спасибо, что не отказал, — вздохнул я и взвалил на плечи свой ранец.

Тога и Кис стояли на улице у входа в землянку. Алина улыбнулась мне, а Тога немедленно объявил о своем новом открытии.

— Похоже, аккумулятор в ноуте какой-то особенный, сверхъемкий, — сказал он. — Прикинь, уже больше недели прошло, а он даже не подсел.

— Это хорошо или плохо? — рассеянно спросил я, глядя на Кис.

— Конечно, хорошо. Надо прихватить его с собой, в нашу реальность. Если разберемся с принципом работы и устройством, станем миллионерами.

— Мне опять снились нахттотеры, — сказал я Алине по-немецки. — Они меня не отпускают. Можете мне объяснить, что это значит?

— Нет, — сказала девушка, опустив глаза. — Я не знаю.

— Вот и я не знаю. И это незнание меня пугает.

— Скоро все станет ясным. Запаситесь терпением. — Алина зашагала вслед за Карагодом, и мне осталось сделать то же самое.

В лесу было холодно. На дворе апрель-месяц, а снег почти не тает. Странно, но я думал о том, что лес постатомной эры ничем не отличается от обычного российского смешанного леса. Никаких тебе изувеченных радиацией деревьев, никаких зверей-мутантов — каких-нибудь волкомедведей, зайцелосей или рысебелок. Наверное, встреть мы на пути какое-нибудь по-босховски уродливое нелепое существо, созданное атомными мутациями, мне было бы легче на душе. А так лес, как лес, только необычно притихший. От этой тишины было тревожно. За два дня пути от одного схрона к другому мы не встретили никого. Даже следов человека не видели. Я вспомнил, что рассказывал Карагод про погибших в этом лесу людей и поежился. Может, я сейчас шагаю прямо по костям, покрытым снегом. Ну да ладно, мертвые простят. Им теперь по большому счету все равно.

Через четверть часа, основательно поныряв в сугробы тяжелого слежавшегося снега, мы вышли к хорошей дороге, идущей прямо через лес. Карагод тут же объяснил, что дорогу когда-то строили военные, и идет она прямо к городку 43-530. А потом вдруг замолк и начал принюхиваться.

— Ты что? — не понял я.

— Чуете? — Карагод снова втянул ноздрями морозный воздух. — Резиной горелой пахнет. И тухлыми яйцами. Запах боя.

— Я ничего не чувствую, у меня нос заложен, — сказал я.

— Есть запах, — поддержал проводника Тога. — Ветром несет.

— Идем осторожно, по обочинам дороги. Под ноги смотрите, могут быть мины, — скомандовал Карагод.

Метров двести или триста мы шли очень медленно, озираясь по сторонам и держа оружие наготове. На меня почему-то напал дурацкий смех. Пару лет назад один из моих друзей-бизнесменов пригласил меня поиграть со своими приятелями в пейнтбол. Мы приехали на какую-то базу, где уже собралось полтора десятка офисных клерков, мечтающих почувствовать себя крутыми парнями из боевиков. Помню, как нас инструктировали, как потом мы разбились на две команды и начали выпасать "противников" по такому же вот заснеженному лесу, действуя, как заправские коммандо, на полном серьезе, будто в руках у нас были не игрушечная пневматика с красящими шариками, а как минимум ручные пулеметы и базуки. Рисовались друг перед другом по полной. Ой, прикол! Вот бы сейчас всех этих кабинетных суперменов сюда, на мое место. Погуляли бы вот так по дороге в постъядерном мире, гадая ежесекундно — пронесет, не пронесет, нахватаюсь или не нахватаюсь рентген, наступлю на растяжку, или нет, хлопнет меня снайпер-кукушка с какой-нибудь елочки, или поживу еще немного. Бояться я уже не мог и не хотел, остался только нервный смех.

Лес расступился, и мы вышли на огромную поляну, которую дорога разрезала надвое. Здесь нас ждал пейзажик, который я нескоро забуду. В кюветах по обе стороны дороги тлели три обгоревших развороченных джипа, а на черном от гари и запятнанном кровью снегу были разбросаны даже не трупы — фрагменты тел, изуродованных огнем и свинцом. Сколько человек здесь укокошили, подсчитать было невозможно. Но один относительно целый труп все же был — он висел вниз головой на огромном ржавом таблоиде, вкопанном у дороге. На таблоиде над мертвецом сидели вороны и недовольно каркали: видимо, наше появление прервало их трапезу.

— Ягеры, — уверенно сказал Карагод и выругался. — А вот не хрена в наши леса соваться, на людей охотиться!

— Кто это их так? — спросил Тога, рассматривая мертвеца на таблоиде. Мертвый нацист выглядел так, будто его пропустили через мясорубку, а потом попытались придать первоначальный вид. Я даже порадовался, что не завтракал — желудок уверенно пополз у меня к горлу.

— Не наши, это точно, — сказал Карагод. — Думаю, люди Ахозии постарались.

— Интересно, — заметил я, прочитав надпись на таблоиде. Она была на немецком языке, написана по трафарету вычурной готикой, и совсем недавно ее подновляли:

Говорит Живой Господь: вот что ждет нечестивых, поднимающих оружие свое на праведных! Сожгу их пламенем, тела их растерзаю железом карающим и подвешу их на воротах града Своего в назидание, ибо плоть их стала добычей смерти.

— Манифест от нашего друга Ахозии с наглядной иллюстрацией, — сказал я, отойдя от таблоида. — Суровые ребята.

— Думаешь? — Карагод невольно огляделся по сторонам. — Надо поискать следы.

— Думаешь, они где-нибудь неподалеку? — спросил я.

— Шины у подбитых машин еще тлеют. Вот и объяснение ночной стрельбы. Прошло часов пять-шесть, как тут все закончилось. Если сектанты не ушли к городу, они должны быть поблизости.

— Неприятно, — заметил Тога.

— Ладно, нечего тут стоять, все равно поживиться нечем, — сказал Карагод. — Что сектанты не забрали, то сгорело. Идем дальше.

Пару минут спустя Карагод отыскал свежие следы — они уходили на северо-восток. А потом мы сделали еще одну неожиданную и страшноватую находку: в кустах у дороги лежал труп мужчины лет сорока, обросшего бородой и одетого в кожу и камуфлу. Мертвец лежал на спине, руки у него были сложены крестом на груди и перевязаны проволокой, лицо накрыто грязной тряпкой. Правая штанина была разорвана и пропитана кровью от бедра до голенища сапога. Оружия у него не было, в карманах тоже было пусто. И еще, я заметил на шее трупа глубокую кровоточащую борозду, скорее всего, след проволочной удавки.

— Слушайте, — мне аж нехорошо стало от моей догадки, — они, похоже, своего прикончили. Видите, у него рана в ноге, наверное, в бою получил и идти не мог. Так они его... чтоб не мучился и движение не задерживал.

— А ты чего удивляешься? — спросил Карагод. — Апокалитам что жизнь, что смерть, все едино...

Алина и Тога промолчали, но лица у них были такие — не описать.

Мне понадобилось довольно много времени, чтобы прийти в себя. Мы шли по дороге за Карагодом, и я думал, что для одного дня, пожалуй, увидел многовато ужасов. Но то ли еще будет...

Примерно через километр мы натолкнулись на еще один таблоид — на этот раз без висельников и прочих устрашающих деталей. Но надпись была, и я ее прочитал:

Говорит Живой Господь: открою путь тому, кто одной плоти и одной крови со Мной, человеку не от мира сего, дабы пришел он ко Мне ради спасения всех. Я сотворил сей мир, и Я вверг его в пламя и скорбь, но Я же, Живой Господь, открываю путь для того, кто вышел из Света в Тьму, чтобы волею Моею стать одним из орудий Моих. И да будет шаг его верным, а сердце искренним!

— Гребаная сектантская белиберда, — Карагод сплюнул в снег. — Идемте, други, нечего тут стоять.

Лес расступился, мы вышли на равнину, где снег уже растаял. Карагод велел прибавить шаг, и я его понял. На этой равнине мы великолепные мишени. Но идти стало намного легче, чем в лесу — старое бетонное шоссе хорошо сохранилось. Мы прошли еще с километр под холодным завывающим в ушах ветром и оказались у развилки, где был вкопан еще один таблоид. Но текст на щите я прочел позже. Сначала мы все разом остановились у трех человеческих скелетов, лежавших прямо под щитом.

У меня ком встал в горле. За эти дни я навидался такого, что на десять жизней хватит. Но эти три скелета, большой и два маленьких, много лет пролежавшие на этом месте, останки взрослого и двух детей, нашедших последнее пристанище на пригорке под ржавым железным щитом с цитатой из Нового Ядерного Завета — это было что-то! Ни полуразрушенный Зонненштадт, полный медленно умирающих людей, ни гибель Ивана Шумилина, ни нахттотеры, ни человечина на рынке, ни тело нациста на щите со словами новоявленного живого бога апокалитов, ни труп сектанта, которого добили собственные братья по вере не потрясли меня так, как это зрелище. Это был символ, жуткий и красноречивый. Ядерная Троица, вот как я назвал эту картину. Меня прямо-таки смертельный холод подрал по хребту. Тем более что Тога сообщил о повышенной радиации.

— Почти сто миллирентген, — заявил он. — Останки фонят.

— Разве такое может быть? — Я не мог оторвать глаз от скелетов.

— Может, — ответила за Тогу Кис. — Я читала архивные медицинские отчеты. Врачи, лечившие в первые дни после ракетных ударов облученных, не знали, что их пациенты сами стали источниками излучения. И тоже гибли от радиации.

Я поднял глаза и прочел надпись на таблоиде:

Говорит Живой Господь: нет больше надежды, как только во Мне! Пролью огонь и отравленную воду с неба и отравлю плоть их, и пищу их, и разрушу города их, и поражу их безумием с первого дня их жизни до последнего. Отдам этот мир во власть нечестивых и позволю им править народами и упорствовать в безумии своем. Но Я разрушаю, и Я возрождаю миры, и каждый, кто уповает на Меня, будет спасен. Я призову Ангела спасающего и человека чистого сердцем ради мира, который Я разрушил в День Гнева Моего и который восстанет в День Прощения Моего. Я восстановлю плоть вашу, и град разрушенный станет градом цветущим, и возрадуется всякий, кто исполнит волю Мою.

— Леха, что с тобой? — Тога заглянул мне в лицо.

— Ничего. — Я не мог говорить. Все расплывалось перед глазами, ноги стали чужими. — Мастер, паскуда, какую пытку придумал! Я его... я его в клочья порву, сволоту!

— Успокойтесь, — Алина коснулась пальцами моего плеча. — Вам нужно быть сильным. Этим людям уже ничем не поможешь.

— Тогда ради чего все это? — не выдержал я. — Куда мы идем? Какого хрена ищем? На кой нам сдался этот затраханный ученый фриц? Американцев спасать будем? Да насрать мне на эту Америку! Мне-то что до этих американцев, если России больше нет? Вот что от нее осталось — разрушенные города, кости в чистом поле и радиация. Четвертый Рейх, мать его так! Чем нам поможет этот сумасшедший Старик? Вы-то хоть сами знаете ответы? Не знаете, и я их не знаю. Я вообще ничего не знаю. Впору ложиться рядом с этими, — я показал на останки, — и помереть к едрене матери, чтобы всего этого не видеть.

— Леха, нам идти надо, — мягко сказал Тога. — Тут радиация.

— Плевать, — я глубоко вздохнул и полез за сигаретами. — Давайте только покурим. Надо в себя прийти.

— Только не здесь, — сказал Карагод. — Тут нас за пять километров видно. Пойдем?

Мы побрели дальше по дороге, к лесу, и тут мне в голову пришла новая и очень неожиданная мысль, заставившая забыть о только что виденном печальном зрелище.

— Слушайте, а ведь эти надписи тут не просто так сделаны, — сказал я. — Кому они в лесу нужны, а? Сами апокалиты и так все их новое писание наверняка наизусть знают. Так что это не наглядная агитация, сто пудов. А чужаков они к себе не пускают, мы только сегодня видели, как они с гостями обращаются. Для кого тогда все эти цитаты?

— Форсят, сволочи, — заметил Карагод. — Показывают, что это их лес и их власть.

— Нет, не думаю, — я повернулся к Тоге. — Слышь, Мейсон, есть тема. Помнишь, мы говорили с тобой, что все это для нас как бы игра?

— Говорили, ну и что?

— Нет, ну давай допустим, что все это игра, как любая РПГ-овина. А там, в играх, то есть, встречаются такие хинты, тонкие намеки на толстые обстоятельства. Подсказочки игроку, сечешь?