Урсула Ле Гуин "Четыре пути к прощению"

Девочек учили по-другому. Жители Стсе верили, что цикл фертильности женщины позволяет ей легко узнать, когда и как забеременеть, и поэтому обучение тоже было легким — ритуалы у порога для девочек были праздничными, включающими скорее похвалу, чем стыд, вызывающими предвкушение, а не страх. Женщины годами рассказывали им, демонстрируя, чего хочет мужчина, как заставить его возбудиться, как показать ему, чего хочет женщина. Во время этого тренинга большинство девушек спрашивали, не могут ли они просто продолжать практиковаться друг с другом, и получали нагоняй и нотации. Нет, они не могли. Как только они меняли статус, они могли делать все, что им заблагорассудится, но каждая должна была сначала один раз пройти обряд "двустворчатой двери".

Обряды изменения бытия проводились всякий раз, когда люди, ответственные за них, могли собрать равное количество пятнадцатилетних мальчиков и девочек из пуэбло и его ферм. Часто мальчика или девочку приходилось одалживать у одного из родственных пуэбло, чтобы выровнять число или правильно соединить родословные.

В великолепных масках и костюмах, молчаливые, участники танцевали и удостаивались почестей весь день на площади и в доме, посвященном церемонии; вечером они молча ели ритуальную трапезу; затем их парами уводили молчаливые участники ритуала в масках. Многие из них не снимали масок, скрывая свой страх и скромность в этой священной анонимности.

Поскольку люди Другого Неба занимаются сексом только с людьми Подлинного и Скрытого Кабеля, и они были единственными представителями этих родов в группе, Лиан Лиан и Хавжива знали, что они должны быть в паре. Они узнали друг друга, как только начались танцы — оставшись одни в освященной комнате, они сразу же сняли маски. Их глаза встретились. Они отвели глаза.

Последние пару лет они большую часть времени жили порознь, а последние месяцы и вовсе порознь. Хавжива начал набирать свой рост и был почти таким же высоким, как она сейчас.

Каждый видел незнакомца. Чинные и серьезные, они подошли друг к другу, каждый думая: "Давай покончим с этим". Итак, они соприкоснулись, и этот бог вошел в них, став ими; бог, для которого они были дверью; значение, для которого они были словом. Поначалу это был неуклюжий бог, неповоротливый, но он становился все более счастливым.

Когда они покинули освященный дом на следующий день, они оба отправились в дом Лиан Лиан. "Хавжива будет жить здесь", — сказала Лиан Лиан, как имеет право говорить женщина. Все в ее семье встретили его радушно, и никто из них, казалось, не удивился.

Когда он пошел забирать свою одежду из дома своей бабушки, никто там, казалось, не удивился, все поздравляли его, двоюродная тетушка из Этсахина отпустила несколько неловких шуток, а его отец сказал: "Теперь в этом доме ты мужчина; приходи на ужин".

Итак, он спал с Лиан Лиан в ее доме, завтракал там, ужинал у себя дома, хранил свою повседневную одежду у нее дома, одежду для танцев у себя дома и продолжал свое образование, которое теперь в основном было связано с ткачеством ковров на мощных ткацких станках и с природой космоса. Он и Лиан Лиан теперь играли во взрослой футбольной команде.

Он стал чаще видеться со своей матерью, потому что, когда ему исполнилось семнадцать, она спросила его, не хочет ли он вместе с ней изучать дела Солнца, обряды и правила торговли, организовывать честный обмен с фермерами Стсе и торговаться с племенами других пуэбло и с иностранцами. Ритуалы были заучены наизусть, протоколы усвоены практикой — Хавжива побывал со своей матерью на рынке, на отдаленных фермах и через залив в пуэбло на материке. От ткачества, которое наполняло его разум узорами, не оставлявшими места вне их, ему становилось не по себе. Путешествия были приятными, работа интересной, и он восхищался авторитетом, остроумием и тактом Тово. Слушать, как она и группа старых торговцев и людей Солнца лавируют вокруг сделки, было само по себе поучительно. Она не давила на него; он играл очень незначительную роль в этих переговорах. Обучение такому сложному бизнесу, как дела Солнца, занимало годы, и до него ему обучались другие, более старшие люди. Но она была довольна им. — У тебя талант убеждать, — сказала она ему однажды днем, когда они плыли домой по золотистой воде, наблюдая, как крыши Стсе проступают из тумана и закатного света. — Ты мог бы стать Наследником Солнца, если бы захотел.

Хочу ли я этого? — задумался он. — В нем не чувствовалось никакого отклика, кроме ощущения затемнения или смягчения, которое он не мог истолковать. Он знал, что ему нравится эта работа. Ее узоры не были замкнутыми. Она выводила его из Стсе, средь незнакомых людей, и ему это понравилось. Это давало ему возможность делать то, чего он не знал, как делать, и ему это нравилось.

— В гости приезжает женщина, которая раньше жила с твоим отцом, — сказала Тово.

Хавжива задумался. Гранит никогда не был женат.

Обе женщины, родившие детей от Гранита, жили в Стсе и всегда жили тут. Он ни о чем не спрашивал, вежливое молчание — это взрослый способ показать, что он не понимает.

— Они были молоды. У них не было детей, — сказала его мать. — После этого она ушла. Она стала историком.

— А, — сказал Хавжива в чистом, безучастном удивлении.

Он никогда не слышал ни о ком, кто стал бы историком. Ему никогда не приходило в голову, что человек может стать им, точно так же, как посторонний человек не может стать Стсе — ты родился тем, кем ты был. Ты был тем, кем родился.

Его вежливое молчание было отчаянно напряженным, и Тово, конечно, не могла не осознавать этого. Частью ее учительского такта было понимание того, когда вопрос требовал ответа. Она ничего не сказала.

Когда их парус ослаб и лодка заскользила к пирсу, построенному на фундаменте древнего моста, он спросил: — Историк из Скрытого Кабеля или Подлинного?

— Из Скрытого Кабеля, — сказала его мать. — О, как мне неудобно! Эти лодки — такие жесткие! — Женщина из рода Травы, которая переправляла их на лодке, закатила глаза, но ничего не сказала в защиту своей милой, гибкой лодочки.

— К вам приезжает родственница? — спросил Хавжива Лиан Лиан в ту ночь.

— О, да, она сообщила в храм. — Лиан Лиан имела в виду, что сообщение было получено в информационном центре Стсе и передано на диктофон в ее доме. — Моя мать сказала, что раньше она жила в вашем доме. Кого ты видел сегодня в Этсахине?

— Только каких-то людей Солнца. Ваша родственница — историк?

— Они сумасшедшие люди, — безразлично сказала Лиан Лиан и подошла, чтобы сесть обнаженной на такого же Хавживу и помассировать ему спину.

Прибыла историк, невысокая худощавая женщина лет пятидесяти или около того, по имени Межа. К тому времени, когда Хавжива встретил ее, она была одета в обычную одежду Стсе и завтракала вместе со всеми остальными. У нее были блестящие глаза, и она была веселой, но не болтливой. Ничто в ней не указывало на то, что она нарушила общественный договор, сделала то, чего не делает ни одна женщина, проигнорировала свое происхождение, стала существом другого рода. Насколько он понимал, она могла бы быть замужем за отцом своих детей, ткать на ткацком станке и кастрировать животных. Но никто не сторонился ее, и после завтрака пожилые люди дома увели ее на церемонию возвращения путешественницы, как будто она все еще была одной из них.

Он продолжал думать о ней, гадать, что она сделала. Он задавал Лиан Лиан вопросы о ней, пока Лиан Лиан не набросилась на него: — Я не знаю, что она делает, не знаю, о чем она думает. Историки — сумасшедшие. Спроси ее сам!

Когда Хавжива понял, что он боится сделать это без всякой причины, он осознал, что находится в присутствии бога, который чего-то от него требует. Он поднялся к одной из ям для сидения — каменным пирамидам на высотах над городом. Под утесами внизу приютились черные черепичные крыши и белые стены Стсе, а среди полей и фруктовых садов сияли серебром оросительные пруды. За возделанной землей вдаль простирались морские болота. Он провел целый день, сидя в тишине, глядя на море и в свою душу. Он вернулся в свой собственный дом и переночевал там. Когда он появился к завтраку в доме Лиан Лиан, она посмотрела на него и ничего не сказала.

— Я постился, — сказал он.

Она слегка пожала плечами. — Так ешь, — сказала она, садясь рядом с ним. После завтрака она ушла на работу. Он этого не сделал, хотя его ждали у ткацких станков.

— Мать всех детей, — сказал он историку, присвоив ей самый уважительный титул, который мужчина одного рода может дать женщине другого, — есть вещи, которых я не знаю, но которые знаете вы.

— Тому, что я знаю, я с удовольствием научу тебя, — сказала она с такой готовностью, словно прожила здесь всю свою жизнь. Затем она улыбнулась и предвосхитила его следующий уклончивый вопрос. — То, что мне дали, я отдаю, — сказала она, имея в виду, что не возникает никакого вопроса об оплате или обязательствах. — Давай, пойдем на площадь.

Все ходили на площадь в Стсе, чтобы поговорить, и сидели на ступеньках, или вокруг фонтана, или под аркадами в жаркие дни, и наблюдали, как другие люди приходят и уходят, сидят и разговаривают. Возможно, это было немного более публично, чем хотелось бы Хавживе, но он был послушен своему богу и своему учителю.

Они сидели в нише у широкого основания фонтана и беседовали, приветствуя людей кивком головы или парой слов после каждой фразы.

— Почему... — начал Хавжива и запнулся.

— Почему я ушла? Куда я попала? — Она подняла свою голову с яркими глазами, как у арахи, проверяя, были ли это те вопросы, на которые он хотел получить ответы. — Да. Ну, я была безумно влюблена в Гранита, но у нас не было ребенка, а он хотел его... Ты выглядишь так же, как он тогда. Мне нравится смотреть на тебя... Итак, я была несчастлива — ничто здесь не приносило мне пользы. И я знала, как здесь делать все. По крайней мере, я так думала.

Хавжива кивнул один раз.

— Я работала в храме. Я принимала сообщения, которые приходили или следовали транзитом, и задавалась вопросом, о чем они были. Я думала, обо всем, что происходит в мире!

Почему я должна оставаться здесь всю свою жизнь? Должен ли мой разум оставаться здесь? Поэтому я начала беседовать с некоторыми из них в других местах храма: кто вы, чем занимаетесь, на что там похоже... Они сразу же свели меня с группой историков, родившихся в пуэбло, которые присматривают за такими людьми, как я, чтобы убедиться, что они не тратят впустую время и не оскорбляют бога.

Этот язык был полностью знаком Хавживе, и он снова сосредоточенно кивнул.

— Я задавала им вопросы. Они задавали мне вопросы. Историкам приходится много спрашивать, я узнала, что у них есть школы, и спросила, могу ли я пойти в одну из них. Кое-кто из них приходил сюда и разговаривал со мной, моей семьей и другими людьми, выясняя, возникнут ли проблемы, если я уйду. Стсе — консервативное поселение. Уже четыреста лет здесь не было ни одного историка.

Она улыбнулась; у нее была быстрая, обаятельная улыбка, но молодой человек слушал с неизменной, напряженной серьезностью. Ее взгляд с нежностью остановился на его лице.

— Люди здесь были расстроены, но никто не сердился.

Итак, после того, как они поговорили об этом, я ушла с этими людьми. Мы полетели в Катхад. Там есть школа. Мне было двадцать два. Я начала получать новое образование. Я изменила свое бытие. Училась на историка.

— Как? — спросил он после долгого молчания.

Она глубоко вздохнула. — Задавая трудные вопросы, — сказала она. — Как ты делаешь сейчас... И отказавшись от всех знаний, которые у меня были, выбросив их прочь.

— Как? — снова спросил он, нахмурившись. — Почему?

— Вот так. Когда я уходила, то знала, что я женщина рода Скрытого Кабеля. Когда я была там, то должна была не осознавать это знание. Ну вот, я не из рода Скрытого Кабеля. Я женщина. Могу заниматься сексом с любым человеком, которого выберу. Могу заняться любой профессией, которую выберу. Здесь важна родословная. Там это не имеет значения. Здесь это имеет смысл и применение. Это не имеет ни смысла, ни пользы нигде больше во вселенной. — Сейчас она была такой же напряженной, как и он. — Есть два вида знаний: локальные и универсальные. Есть два вида времени: местное и историческое.

— Есть ли два вида богов?

— Нет, — сказала она. — Там нет никаких богов. Боги здесь.

Она увидела, как изменилось его лицо.

Через некоторое время она сказала: — Там есть души.

Много, много душ, умов, разумов, полных знаний и страсти. Живые и мертвые. Люди, которые жили на этой земле сто, тысячу, сто тысяч лет назад. Умы и души людей из миров, расположенных в сотнях световых лет от этого, все они обладают своими собственными знаниями, своей собственной историей.

Мир священен, Хавжива. Космос священен. Это не то знание, от которого мне когда-либо приходилось отказываться. Все, чему я научилась, здесь и там, только усилило его. Нет ничего, что не было бы священным. — Она говорила медленно и спокойно, так, как разговаривало большинство людей в пуэбло. — Можно выбрать местную святость или великую. В конце концов, они одинаковы. Но не в той жизни, которой живешь ты. Знать, что есть выбор, значит быть вынужденным сделать выбор: измениться или остаться: стать рекой или скалой. Народы — это скала. Историки — это река.

Через некоторое время он сказал: — Русло реки — это камни.

Она рассмеялась. Ее взгляд снова остановился на нем, оценивающий и нежный. — Итак, я вернулась домой, — сказала она. — На отдых.

— Но вы не... вы больше не женщина своего рода?

— Здесь — да. Все еще. Всегда.

— Но вы изменились, став другим человеком. Вы снова уйдете.

— Да, — решительно сказала она. — Человек может быть более чем одним видом существ. Там у меня есть работа, которую нужно сделать.

Он покачал головой, медленнее, но столь же решительно. — Что хорошего в работе без богов? Для меня, мать всех детей, это не имеет никакого смысла. У меня не хватает ума, чтобы понять.

Она улыбнулась двойному смыслу этого слова. — Думаю, ты поймешь то, что захочешь понять, человек моего народа, — сказала она, обращаясь к нему официально, чтобы показать, что он волен уйти, когда захочет.

Он поколебался, затем откланялся. Он принялся за работу, наполняя свой разум и мир великолепными повторяющимися узорами тканых ковров.

В ту ночь он так пылко помирился с Лиан Лиан, что она осталась опустошенной и немного удивленной. К ним вернулся бог, сжигающий, всепожирающий.

— Я хочу ребенка, — сказал Хавжива, когда они лежали, слившись воедино, обливаясь потом, руки, ноги, груди и дыхание смешивались в мускусной темноте.

— О, — вздохнула Лиан Лиан, не желая говорить, принимать решение, сопротивляться. — Может быть... Позже... Скоро...

— Сейчас, — сказал он, — сейчас.

— Нет, — тихо сказала она. — Тише.

Он молчал. Она спала.

Больше года спустя, когда им было по девятнадцать, Лиан Лиан сказала ему перед тем, как он погасил свет: — Я хочу ребенка.

— Еще слишком рано.