Искандер против Унылого Мира.

А подземный город был совсем иным. Зевнув ненароком можно было кого-нибудь совершенно случайно проглотить, или наоборот быть самому ненароком проглоченным. А сладко поспать могли позволить себе только те существа, которые предварительно уничтожили и подъели всех остальных более-менее опасных хищников во всех соседних тоннелях и отстойниках. Или те, кому уже совершенно остоклятела суровая и бурная, непродолжительная канализационная жизнь. Каждый вкусно-светящийся грибок, или аппетитная румяная ягодка, если и были съедобными, то лишь по той причине, что являлись отростками-приманками отвратительных безглазых чудовищ. И можно было славно подраться, да не на жизнь, а на смерть. И соответственно расти в демонической мощи. И на спор пробовать с непредсказуемыми последствиями новые разноцветные грибы и плесень, появляющиеся каждую неделю возле стоков магических и алхимических отходов. И бродит парочка оболтусов с которыми одинаково приятно и поговорить, и подраться в полную силу. И где обитает и работает не покладая своего бездонного демонического желудка дружище Хантун.

Бетхад перестал грустить о бесславно сдохшем драконе и не менее бесславно выжившем себе. К чему так много времени занимать уже прошедшим, пусть даже всего и десяток минут назад. Вместо этого ему очень сильно захотелось как можно быстрее найти Искандера и отправиться с ним обратно в Лучший из Миров. Отправиться Домой.

И Бетхад вновь пустился бежать.

Защитный полог на двери в башню Искандера беспрепятственно пропустил верблюда, уже успевшего по пути нарастить второй горб. И лишь потому остался в целости и сохранности. Верблюд спешил и потому ему было не до всяких там плевковых паролей и прочего магического распознавания всякого входящего. Двери в кабинет и лабораторию, которые воспротивились верблюжьему вторжению, были беспощадно разодраны в щепки демонически-верблюжьими штуковинами вместе со всеми охранными печатями и мощными алхимическими ловушками.

Благо живительный, насыщенный магией и демонической энергией воздух Безымянного Города способствовал скорейшему заживлению верблюжьего тела. И за короткую пробежку от парка Сар-Сар до башни Искандера демонически-верблюжьи штуковины успели восстановиться в полную силу и рост. Разве что левая иногда складывала клешни, шипы и крюки в безопасные, но жутко неприличные символы из забытого, и слава за это мягкосердечному мирозданию, еще в предвечные времена чудовищного алфавита. Но с ней это происходило постоянно, и потому верблюд не обращал внимания.

Тщательно обнюхав-обслюнявив-ощупав каждую вещицу во всех комнатах башни, верблюд пришел к выводу, что Искандер скорее жив, чем мертв. И пребывает явно не в Лучшем из Миров. Не то чтобы верблюд и раньше этого не подозревал, просто подозрения подтвердились.

Вещи сотворенные руками и прочими созидательными органами Искандера не могли врать. Артефакты напившиеся его крови и в ней же остуженные после перековки, последних была всего одна штука— какая-то уродливая перекрученная хитрым образом ложка, хоть и не чувствовали присутствия своего хозяина, но тем не менее не тускнели, подобно артефактам мертвецов. И оставались все такими же яркими и блестящими, пусть и слегка запылившимися от долгого забвения. Один интересный, и неимоверно древний, еще школьных времен, артефакт верблюд нашел запрятанным в носок и лежащим в самом темном и сыром углу башни, в подвале, за ножкой огромного окаменевшего от старости и мудрости гриба. И даже этот школьный артефакт, что-то вроде многозарядной стрелялки бумажными шариками, почти полностью иссякший и весь потрескавшийся из-за неправильного хранения, ярко блестел еще не заплесневевшими гранями, не чуя хозяйской смерти.

Значит, опять предстоял болезненный и смертельно опасный поиск в чужих мирах. Трехгорбый, уже трехгорбый, верблюд, будь он менее сдержанным, выругался бы самым бранными словами. Но он был сдержан и невозмутим более чем сразу дюжина высокомерных дворецких старой школы. И потому лишь хмыкнул. Значит, надо было хорошо подготовиться к предстоящему межмировому перемещению.

Верблюд, долго не раздумывая, принялся готовиться самым тщательным образом. Сожрал все овощи и фрукты, какие только смог найти на кухне, и полмешка сладкой алхимической репы, уже немного забродившей, но все еще крепкой и сочной. Выхлебал всю воду из туалетного бачка и запил ее Сулнитарским персиково-огуречным ромом из заветного графинчика найденного в выдвижном секрете кухонного буфета. А потом, быстро разобравшись с принципом работы водопроводного крана, к несчастью только горячего, вволю напился бодрящего кипятка. Сходил в подвал и сгрыз окаменевший мудрый гриб, а потом, немного подумав, и прятавшийся за ним артефакт-стрелялку вместе с носком. Почувствовав себя сытым и конкретно утолившим жажду, верблюд начал обшаривать башню в поисках предмета, который бы упростил ему поиск Искандера и межмировой прыжок.

Вещь нашлась на удивление быстро. Да не одна, а целый набор. Верблюд даже не поверил своей удаче. Хотя потом, трезво поразмыслив, пришел к выводу, что так оно и должно было быть. Ведь, что такое зельевар, как не человек который варит магические снадобья по разным рецептам. И потому предметами, имеющими самую большую значимость и близость с Искандером, ожидаемо оказались его зельеварские принадлежности и сборник рецептов. И все это в полном наборе было обнаружено трехгорбым верблюдом в смутно-знакомой комнате.

Призывной комнатой, то бишь комнатенкой, Искандер, судя по толщине пыли на полу, пользовался не часто. Впрочем и без всякой пыли, расчерченный защитными, подавляющими волю и отворяющими печати миров хитрыми фигурами, пол смотрелся весьма запущено. И узкая тропинка проложенная напрямую от двери до центра призывного знака только выделяла картину комнатной запущенности. Медные пластинки с рунами удерживания окислились до полного озеленения, железная люстра с железными же висюльками, явно играющая какую-то мистическую роль в призывании демонов и грозно нависающая над ними, была ярко-красной от ржавчины. И трупик неосторожной мышки, ступившей на краешек активного знака и просто прекрасно мумифицировавшийся.

Некрасивые бурые и зеленоватые пятна видные сквозь пыль на полу, на стенах и даже на потолке ясно намекали на то, что раньше здесь происходили очень интересные и очень жестокие вещи. Что было совсем неудивительно, ведь маг от которого Искандеру досталась башня был самым что ни на есть страстным демонологом. И некоторые бурые пятна даже частично были им, как и некоторые зеленоватые— частями особо непослушных демонов.

И только уродливая глиняная фигура трехгорбого верблюда, стоящая в центре комнатенки, блистала удивительной чистотой. Глиняный верблюд каким-то волшебным образом отталкивал пыль и плесень, господствующую в комнатенке. Трехгорбый верблюд, полностью игнорируя слабосильные попытки рун удержать его вне призывного знака, подошел вплотную к грубой фигуре и с трудом узнал в ней самого себя. Крохотные значки, выдавленные по бокам, на морде, на горбах, на хвосте и лапах, приветливо заискрились. И внезапно запахло родным каленым песком Бесконечной Степи и сладким ароматом высыхающей шкуры подраненного травяного волка.

'Однако, какой я великолепный, даже в таком отвратительном исполнении...'— подумал трехгорбый верблюд и, на мгновение явив Лучшему из Миров, и в частности призывной комнатенке Искандеровой башни, свои ужасающие демонически-верблюжьи штуковины, путем сверхскоростного скобления, сверления и трения добился от грубой глиняной копии совершенного сходства. Благо глаз у демона был вострее чего бы то ни было, а всяких хитрых и ужасающих сверлильно-скоблильных органов на штуковинах хватало с лихвой. Глиняный верблюд после стремительной операции, казалось, даже прибавил в росте и горделиво выправил спину.

'И взгляд— то что надо...'— решил трехгорбый верблюд, после того, как заискрил воздух не выдержав высокомерного взора глиняных глаз фигуры. Значки на глиняном верблюде, предусмотрительно не тронутые трехгорбым демоном, после сего художественного действа засветились ярче прежнего. Магия, даже в виде затейливых крохотных значков, предпочитала красоту точности.

Немного полюбовавшись глиняным собой, трехгорбый верблюд, бережно расстегнув все пряжки и петли, снял с него седельные сумки, переметные короба, а затем и всю прилагающуюся сбрую. А затем, так же ловко орудуя своими ужасающими, казалось бы пригодными лишь для мгновенного и жесточайшего убиения живых и очень живучих существ, демонически-верблюжьими штуковинами, надел все снятое на себя. С щелчком последней застегнутой пряжки значки на глиняном верблюде тут же потухли. И фигура стала выглядеть действительно безжизненной. И даже гордые глиняные глаза враз утеряв всю свою невозмутимую спесь стали глядеть жалко и испуганно.

На кратчайшее мгновение трехгорбый верблюд, тот который живой демон, почувствовал к своему глиняному близнецу некое подобие жалости. Но мгновение это было настолько ничтожным, что даже само мироздание, штука неторопливая, но невероятно бдительная, особенно во всем, что хоть каким-либо краем касается Лучшего из Миров, ничего не заметила. Можно даже сказать, что никакой жалости и вовсе не было. Но требовалось нечто более жалкое и испуганное, чтобы трехгорбый демон-верблюд испытал настоящее чувство.

И нечто именно в такой степени жалкое и испуганное у верблюда имелось в запасе. Глубоко-глубоко, в самой бездне своей бесконечно темной души, хранился светлый образ. Образ, подаривший безграничное веселье, интерес к жизни, пропуск в тысячи иных миров. Образ, подаривший настоящую Свободу. Образ Проводящего. Образ Искандера.

Верблюд решительно поправил лямки, осторожно тряхнул горбами, легонько попрыгал. Почти ничего не звенело, мало плескалось. И тем более не взрывалось и не превращалось в тыквенный пирог. Значит все хорошо.

Трехгорбый верблюд еще раз тщательно обнюхал все комнаты Искандеровой башни. И как оказалось не зря. Нашел в корзине для белья старый, прожженный и порванный во многих местах, зельеварский фартук, замечательно связанный с Искандером и, из-за не нарочно пролитых на него многочисленных зелий и снадобий, почти алхимический артефакт. И еще красный шарф, пропахший кровью какой-то нежити. А также сходил в мастерскую за той самой перекрученной ложкой, вываренной в крови Проводящего. И аккуратно сложив найденные предметы, упаковал в одну из седельных сумок.

Потом трехгорбый верблюд вернулся в призывную комнатенку. Он полагал что руны и мистические знаки, начертанные на полу, могли бы помочь ему в предстоящем поиске. И одним мощным плевком безжалостно разнеся своего глиняного близнеца в пыль, занял его место. Глубоко вдохнул, расслабился, закрыл глаза, еще раз представил себе задумчивое лицо Искандера, представил его кровь, представил вкус его волшбы... и Плюнул.

Взвихрился воздух, застонала ткань вселенной, прорвались пласты реальности, разломились печати миров и трехгорбый демонический верблюд исчез в безмолвной темной вспышке.

С каждым часом путешествия ярко светящийся столб магии становился все ближе и ближе. Искандер с приключенцем и одержимым демонами колдуном шли на удивление быстро. Намного быстрее, чем до этого Искандер в одиночку. То ли сказалась съеденная на завтрак здоровенная порция отменного драконьего жаркого. Горячего, с хрустящей корочкой, сочного, с непривычно душистыми, типично меаркскими— то бишь вражескими, но приятными специями. То ли веселая компания. Уж куда веселее сумасшествия от одиночества. То ли сладкий огуречный кофе, самый что ни на есть настоящий, а не наколдованный злобной меаркской магией. Из личных и неприкосновенных запасов приключенца. Причем не простой, а крепко заваренный с щедрой горстью алхимического аналога киртеколских ягод, выуженных их самого глубокого кармана искандеровой мантии.

Неудивительно, что даже спустя пять часов вся компания чувствовала себя невероятно бодро и свежо. Весело хрустели под башмаками черепицы древней пустыни. Затхлый воздух пах таинственно и мудро. Даже мертвое сиренево-багровое небо взирало на путников с благосклонностью. И драконообразные твари дружелюбно перемигивались с ними светящимися синими глазами.

Был просто прекрасный день. Пусть и в самом унылом из всех миров, когда-либо посещенном Искандером. То бишь втором, после родного Лучшего из Миров. Искандер не был любителем шастать по всяким разным измерениям и чужим пластам реальности. Родной Мир с его обильной, повсеместно используемой безо всякого отката магией, молодым, яростным и плотным как молодая репка солнцем, пахучим всякой отвратительной гадостью городским ветерком, домашней лабораторией, уютным кабинетом, утренней кружкой кофейного молока с мятной булочкой и жареным, еще слабо подергивающимся, бутербродом, был в тысячи крат милее всяких разных иных миров. И тем более этого унылого мира.

Гелин рассказывал очередной забавный случай, произошедший с ним несколько лет назад в одном захудалом баронстве ютящемся под не менее захудалой дланью Тромскдахского королевства. Забавный для него одного, конечно. Потому как все остальные герои этого рассказа (надо сказать, не очень приятные люди и нелюди), помимо самого Гелина, умерли быстро и в жутких судорогах. Но рассказано все было так весело, с гримасами, прыжками, разными голосами, что даже невидимые грозные тени за спиной колдуна с их невидимыми и непостижимыми демоническим мозгами бесшумно захихикали. Искандер, пребывающий в прекрасном расположении духа, смеялся до слез. Причем слезы, из-за чрезмерного употребления разных зелий и снадобий, были ярко оранжевой расцветки и опасно пахли миндалем. Вурдасын же на радостях чуть не подавился любимой утехой бездонных меаркских желудков— шоколадно-свекольным жир-пончиком. Которых в безразмерном невесомом консервационном кармане прожорливого толстяка хранились целые тонны. Вечно горячие, невероятно маслянистые, приторно сладкие, свекольно-сдобные, застывшие вне течения времени и вне всякого пространства. Поистине, незавидная судьба у несчастных жир-пончиков.

И тут внезапно случилось нечто. Гелин прервал повествование и весело прищурился. Искандер, осторожно промокнув подозрительно оранжевые слезы ваткой и закупорив ее в пустой стеклянный пузырек, перевел дыхание и ругнулся безвредным 'опа'. Вурдасын шумно проглотил последний кусок жир-пончика и быстро облизал большой и указательный пальцы. Троица остановилась. И было от чего.

Потому как внезапно перед ними возник огромный куст. Просто так, из ниоткуда. Не было ничего, и вдруг появился. И главное никто его до самого появления ничем не почуял. Ни магическим скосоглазым зрением, ни приключенческим чутьем, ни нечеловечески, что естественно, зоркими демонами. Несомненно, по части пряток куст был невероятно крут. И это настораживало. И к тому же куст этот был вызывающе зелен, свеж и пышен для пыльной черепичной пустыни погибающего дряхлого мира. Он даже в Лучшем из Миров казался бы зеленым, свежим и пышным. Почти абсолют растительной зелени, свежести и пышности. Если бы самые могучие и вменяемые Небезумные Боги решили бы посвятить вечность своего метафизического существования садоводству, то к концу Мироздания смогли бы, наверное, состряпать что-нибудь похожее. Куст явно вырастили какие-то неимоверно умелые в растениеводстве существа. Сразу же в густой изумрудной листве начали мерещиться острые уши и огромные лиловые глаза навыкат