— Стало быть, жив?
— Неизвестно.
— Не мог ли Талури через него искать выходов за рубеж?
— Мог бы. Хотя семья — Алила, Минору — считают мастера Навачи умершим. Смирились...
— А Райлер в храме Творца Жизни не мог вопросить, пребывает ли сей смертный среди живых?
— Тоже мог. Но даже если молитва была услышана и если Райлер и узнал, что Навачи жив, — то с Минору он этой новостью не поделился.
— Приберегал для особого случая?
— Не знаю...
Пора сотнику Бардангу и восвояси. Проверить показания дворника Ганикки и паренька Байчи Таррина. Если даже Гаммичи или дядя его все-таки присматривали за девицей Минору и видели, с кем она шла на Западный берег ночью с тринадцатого на четырнадцатое число, — сообщить об этом Страже они пока не готовы.
Успела ли девушка вообще побывать в квартире на Обретенской до того, как Тому умерла? Не сочинила ли она тот долгий разговор от начала до конца?
— Хотел бы я понять: что такое Тому услышала от Минору, что могло подтолкнуть ее к самоубийству? Или расстроить, взволновать настолько, что она перебрала порошка? Если Тому выполняла какие-то поручения Райлера, случайная проговорка барышни — что, допустим, она видела Талури где-то в городе в такой-то день и час, — для Тому могла означать полный крах.
* * *
28.
Семнадцатое число месяца Целительницы, девять часов вечера
Западный берег, Коронная часть. Улица Бабочки, дом 21. Квартира семейства Натарри.
Благородный Таррига Винначи, гость.
Последний праздник перед большими новогодними торжествами. Полагалось бы в этот день чествовать корабелов, моряков и лекарей, но здешнее общество к ним отношения не имеет. Благородные господа и дамы, служилый приятельский круг. Боярину Маррбери было бы скучно.
И тесно, хотя жилище семьи Натарри занимает целый уровень дома. Отделка во вкусе рубежа веков: гнутые линии, растительные узоры, много зеленого, голубого и приглушенно-золотого. И пол, и мебель из модного варамунганского ореха, при электрическом свете тоже кажутся золотистыми. Много шелковых вышивок и бисера на платьях у дам. Господа-войсковые — в темно-багровом, судейские — в черном, гражданские — все оттенки серого. Храмовых деятелей нет — как нет и Стражи, и Охранного отделения.
Ужин прошел как нельзя степеннее. Танцев не предусмотрено, но есть музыкальная зала. Кто-то из гостей неизбежно будет играть на шпинете. А дамы — петь. И надо будет их сначала уговаривать, а потом хвалить. При всех пороках боярышни Маррбери есть у нее одно достоинство: она хотя бы не поет. Слишком любит оперу, чтобы увлекаться домашней музыкой. Впрочем, сегодня она была столь мила, что решила остаться дома. А значит, можно слегка перевести дух.
На столиках — сладости и крепкие вина, каких терпеть не может благородный Таррига.
Вчера Вы приходили к Тачи домой. Не застали его, соседи Вам сказали, что он в Мастерских. Ночная смена. Сегодня утром Вы его там нашли. Куда пойти с товарищем-рабочим в такой час? От трактира и даже от кофейни Тачи отказался. В итоге вы с ним отправились в Политехнический, благо это недалеко и для вашей гильдии там скидка. Вы заплатили, Тачи не возражал. Как трогательно: образованный господин приобщает простого жестянщика к славной истории нашего ремесла. Старинные станки, первые паровые двигатели...
Вы спросили о заправке для противогазов. Он отвечал спокойно, четко, как всегда: договоренность в Марди была, в последний день поставщики отказались. Что-то заподозрила тамошняя Охрана. А за ведра и пожарные рукава Тачи хоть нынче может отчитаться — их удалось запасти заранее. Но средства собраны: что Тачи с ними намерен делать дальше? Приберечь до лучших времен. Вы задали Ваш следующий вопрос — об оружии из Гандаблуи. Тачи ни лицом, ни голосом не показал смущения. Признал: предложение такое было. Явно с нашей площади Ликомбо, или оттуда, где находится оное ведомство в земле Гандаблуи. Разумеется, Тачи отвечал решительным отказом. "Нам еще много разной дряни будут теперь сватать. Про наши деньги слух по городу просочился."
И всё равно Вы ему не поверили. Предложили: раз так, то пусть лучше наличные до поры хранятся у Вас. В Вашей квартире, в несгораемом ящике. Тачи словно бы что-то прикинул про себя, а потом ответил: "Разумно. Съезжу за ними. Только уж завтра, ежели до тех пор дело терпит. Это за городом, три часа на поезде." От слов "за городом" Вас крепко передернуло. Но три часа поездом — это гораздо дальше, чем имение Маррбери. Вы хотели сказать: нет, отправимся сейчас же. И не сказали. Почему? Вам стало совестно. Нет никаких оснований подозревать его — кроме слов мохнонога. Мог ли Венко испытывать Вас? Или сам ошибаться в своих догадках? Добиваться вашей с Тачи ссоры? Все это не исключено.
А у Тачи вид был слишком измученным. Вы-то, Таррига, успели уже забыть, каково работать по ночам в цеху. Одно дело — возиться с чертежами или заговаривать зубы госпоже Маррбери. И совсем иное — отстоять смену. А девятнадцатого числа у Тачи снова смена, и снова ночью. В итоге Вы дали ему срока до двадцатого. Он заверил, что у него и в городе деньги за сутки не пропадут.
Странное чувство. Подозреваете Вы его или нет? Непонятно. Очень дурно, если Вы сомневаетесь напрасно. Обидели честного человека, осложнили работу Союза. И так же дурно, если все-таки он Вас обманывает. А если Вас обоих морочит мохноног — совсем скверно.
Еще три дня. Надо надеяться, за это время ничего ужасного не случится. Если Тачи принесет Вам свою казну и Вы ее запрете — пусть это будет вашей с ним общей небольшой победой. Над собственным гонором. Он не сказал: "Хорошо, отдам, но тогда и Вы обеспечьте, чтобы к ящику не добралась Ваша подруга. Сможете?". Вы не сказали: "Я же знаю, Тачи, Вам хочется оружия — не для Союза, а для себя. И не клинка, ни пистолета, а такого, чтобы уничтожало напрочь. Хочется настоящей, верной Смерти, поскольку Вы, Тачи, — из тех самоубийц, кто очень и очень разборчив по части средств".
Итак, Вы оба промолчали, и это уже хорошо.
А на что потратить девятьсот тысяч наличными? Вы бы предложили — на ремонт общежитий для механиков. Оконные рамы, печи, крыша, водопровод. И не сторонних работников набирать, а заплатить своим же: надо думать, справятся.
Удивительно: как легко работяги "скинулись". Когда в последний раз они держали в руках по пять тысяч сразу? Старожилы Мастерских — много лет назад. Молодые — пожалуй, никогда. Жесткая установка гильдии: всё, что можно, закупать оптом по безналичному расчету. Еду, одежду, мыло, керосин. Чтобы рука рабочего вообще не касалась ничего такого, что получено не из щедрых рук гильдейского начальства. Никаких лавок, никакого рынка! Только общественная кладовая. Никаких денег, только раздатчики с весами и ведомостью. "А вы масло в этом месяце уже получали, вам не положено..." Всюду так, но в Механической гильдии особенно глупо.
Кстати, Вам, господин политехник, тоже положена общественная картошка. И соответственно, не положена та часть жалованья, которую гильдия записала в "продовольственные закупки". И чтобы отдать ту картошку кому-то, надо лично явиться на склад, самому расписаться в получении. А старушка Даггад, мардаррина матушка, потом ее сбывает. И тоже не за деньги: меняет на какое-то другое добро.
А тут — пять тысяч. И ведь каждый нашел бы, на что потратить. Неправда, что гильдейское снабжение их отучило от самостоятельных решений. Однако не пожалели — отдали на общее дело. Хотят, чтобы оно было: дело это. Не казенное, не гильдейское, а свое. И Вы можете только надеяться, что мечта их не сводится к оружию. Или хотя бы не начинается с него.
— Господин Винначи! Ну, вот. Мы Вас совсем не развлекаем.
Барышня Натарри, а с ней еще некое юное создание. Следом движется и батюшка: дородный, усатый. Этому бравому четвертьтысячнику и его дочери Вас, кажется, представляли, но Вы не помните их прозвание.
Должно быть, Вас сейчас продолжат спасать. Замысел этот уже давний. Чтобы Вы перестали губить себя, тратя время и силы на госпожу Маррбери и на сомнительные рабочие кружки.
— Как, Вы говорили, называется та Ваша махина? На котором ходу?
Голос у барышни-хозяйки под стать наряду. Будто стеклянные бусинки бренчат.
— На гусеничном, госпожа моя.
— Да! Я так и помнила: что-то связанное с бабочками!
Ваша разработка. То немногое, чем Вы можете загрузить производственные мощности Мастерских. Получаете деньги от Совета гильдии на Ваши вольные исследования, механики Вам готовят опытные образцы. Чем дольше Вы будете возиться, тем лучше. Если вдруг однажды Ваша разработка будет закончена и принята — строить такие махины будут, конечно, не в Ларбаре.
— А для чего это нужно? — спрашивает вторая девица.
— Чтобы передвигаться по бездорожью. Например, по пашне, если это сельскохозяйственная махина.
— Понятно, — молвит четвертьтысячник непререкаемо. Дальше Вам, должно быть, рассказывать нельзя: в военном деле подобные махины тоже смогут применяться.
Он продолжает:
— Вас давеча "Доброхот" напечатал. Сильно переврали?
— Почти всё, кроме имени, прозвания и должности.
— Чего другого от газетчиков и ждать. Мы вот однажды государя королевича встречали — как бы Вы думали? — на волках!
— Почему на волках?
— Так в газете написали: "...запряжены мощные бирюки". Это про наши лафеты. Каково? Будто у нас не Приморье, а Крайний Север, с песьими упряжками.
— Вестовщик хотел сказать — "битюги"?
— Не иначе, так. И опровержения не потребуешь. А то они что-нибудь еще хуже ляпнут.
— Печально. Если учесть, сколько граждан читает подобные глупости.
Вы, кажется, дерзите. Что — "глупость"? Опечатка или сам отчет о войсковом смотре?
Четвертьтысячник на Вас не обиделся. Глядит серьезно:
— А как по правде-то? Ваш Союз — дельная затея?
Так же прямо он мог бы спросить: "Вы — порядочный человек"? Любящий отец должен разобраться, что за знакомые у подруги его дочки.
— По правде — дельная и очень нужная. По нынешнему ее состоянию, увы, еще очень слабая. По крайней мере, у нас, в Приморье.
"Слабая", "слабая". Любимое Ваше слово. И чем чаще Вы что-то подобное повторяете, тем больше Вашим подопечным хочется силы. А что дает силу? Вера в себя. А что укрепляет веру? Оружие...
Разговор ваш услышали. Подходят еще две барышни, сестры Иннави. И с ними благородный Мамулли, Ваш бывший однокашник по Коронной школе. Теперь — в черном сюртуке правоведа.
— "Союз" — Мэйанских трудящихся? Так это ваши молодцы у меня под окнами с утра до ночи горланят?
— Возле Вашего дома, Мамулли?
— Дома я, горе мне, почти и не бываю. Нет, у конторы. На Западной дороге, почти на самом углу Башенной площади.
— Мы не стремились смутить Ваш покой на службе.
И снова дерзость. А ведь Мамулли мог измениться. И в своем присутственном месте не спит после ночных загулов, а дело делает.
— Беда в том, что как-то оно у вас невнятно, Таррига. Я чуть не год уже ваши речи слушаю. Невольно, через окошко. Так ничего и не уразумел.
Войсковой господин ему наставительно замечает:
— А Вы послушайте.
"А Вы, господин политехник, расскажите уж, коли начали." Это, должно быть, называется: отрезать пути к отступлению.
— Гильдия есть сообщество свободных работников. Все это знают еще со школьных лет. Но на деле от рядового работника слишком немногое зависит. Очень узки границы этой свободы. Нам говорят: в Объединенном Королевстве нет промышленников и наемных рабочих — как в Биарре или Океанийском союзе. Заводы у нас принадлежат самим труженикам. Их выборные ведают и производством, и наймом, и сбытом, и распределением доходов. А получается, что эти гильдейские руководители — отдельный общественный слой, те же хозяева, но под иной личиной. Мы же хотим, чтобы выборные старосты по-настоящему отчитывались перед теми, кто их избрал. Не раз в двенадцать лет, а постоянно. Чтобы трудящиеся могли трудиться, а не получать свои "простойные" и ждать, когда их соберут и поведут кого-нибудь громить, а они не смогут отказаться, потому что живут у гильдии на содержании. Чтобы быт рядовых гильдейцев не превращался в подобие каторжного: "на всем готовом", но без выхода вовне.
— Пока всё это очень общо.
— Извольте, вот Вам пример: Механические Мастерские в нашей Старой Гавани. Оборудование — середины прошлого века. Производство убыточно, поскольку слишком дорого. "Ларбарский Доброхот" объясняет читателям: простои случаются потому, что махины стали слишком совершенны, и ту же работу можно исполнить меньшим числом рабочих. Это неправда. Причина в том, что мы постепенно становимся кем-то вроде ткачей золотой парчи в городе Кэраэнге: устаревшее, и оттого крайне невыгодное ремесло — зато строго следует обычаям прадедов. А почему так? Поставить новые махины в наших цехах невозможно. Перестраивать Мастерские в том же квартале, посреди города — дорого и слишком хлопотно. Завести себе новое здание где-то на окраине? Это выход, но это нарушит права потомственных механиков, у кого жилье — в тех же Железных рядах. Их права вообще оказались очень удобны для руководства. Широчайшее поле открывается для злоупотреблений. Мы "механики": вроде бы, должны строить махины. На самом деле мы в основном уже их только подновляем и чиним. Ведь новую горелку или насос дешевле привезти из-за моря, чем изготовить у нас. Стало быть, наше дело — ремонт. И чаще не в Мастерских — слишком сложна доставка — а на месте. На других предприятиях или на дому у граждан. А в трудовом договоре у потомственных рабочих не сказано, что они должны трудиться на выезде. Какой отсюда вывод? Набирать всё больше и больше новых работников. Из пригородов, из деревень. Они же для начальства хороши еще и тем, что им и за простои платится меньше. И доля наличной оплаты у них ниже, а может быть и вовсе не оговорена. Чем больше таких новобранцев, тем больше счетов, куда поступают мнимые деньги. Мнимые — потому что доступа к ним работник почти не имеет, а следить за их оборотом не может вообще. Как я недавно узнал, ларбарские механики вскладчину постоянно приобретают скорняжные товары на Ингуде и перепродают на Мунгаи — ничего о том и не слыхавши. Гильдия любезно взяла на себя посредничество, и на том имеет свой скромный доход.
— Ну, ворья всюду хватает, — соглашается четвертьтысячник.
— Так жаловаться же надо! — восклицает Мамулли.
— Что мы и делаем. Но наша задача шире: добиться, чтобы гильдия исполняла свои прямые обязанности — и чтобы ей не было невозможно и невыгодно от них уклоняться.
— Это что же, всех старост перевыбрать, снизу доверху?
А дочь войскового господина спрашивает:
— Вы бы сами, благородный Таррига, согласились быть выборным, если бы Вас выдвинули?
— По чести говоря, госпожа, мне бы этого очень не хотелось. Но согласился бы. Гильдии нашей нужно переустройство.
