Полет ч.2

Собственно, мы думали о побеге. Но куда бежать? В город по дороге? Но нас там моментально схватят. "Жемчужина" ушла и никто не возьмет нас на борт за просто так. А не за просто...что ж, я готова была пойти и на это — ради того, чтобы найти Джека — но я не смела подвергать такому испытанию Элизабет.

Уйти в лес, скитаться там, в надежде на счастливый случай? Но мы не умеем охотиться, а долго ли протянешь на одних фруктах? Да ещё попробуй, достань их с дерева. К тому же, здесь было много каких-то незнакомых фруктов — на том острове, где Джек устраивал мне семинар по местной флоре, я таких не видела.

Лежа глубокой ночью рядом с постанывающей во сне Элизабет, чувствуя ноющую боль во всем теле, я строила самые невероятные планы — и по всему выходило, что нам лучше дождаться прибытия хозяина плантации, кем бы он ни был. Посмотреть, что это за человек — быть может, нам удастся с ним договориться? Я слышала, слугу могут выкупить, если его близкие согласятся заплатить цену, которую назначит плантатор...а Элизабет всё-таки, как ни крути, дочь губернатора, хоть и находится в бегах. Кто знает, что если мы сможем использовать этот козырь, чтобы вырваться на свободу? И тогда — сразу же на Ямайку, выручать Джека! Хотя нет — сначала надо узнать, что с мистером Гиббсом, Марти и Коттоном...мы ведь не можем бросить их здесь!

Все эти мои размышления говорили только об одном — я ещё не знала нравов, царящих на плантациях...и некому было просветить меня в этом вопросе. Будь рядом Джек, он бы сказал мне тогда: "Беги, беги отсюда, Ксю Варлок, забирай Элизабет и бегите, куда угодно — в лес, в горы, хоть к дьяволу в преисподнюю — даже там будет безопаснее, чем на этой плантации...Уходите, пока не поздно, иначе потом у вас уже не будет никакого шанса...".

Но Джека с нами не было и поэтому я продолжала ждать и колебаться, ждать и колебаться...а тем временем неумолимый рок уже надвигался на нас, только я этого ещё не знала.

Он приехал недели через две после нашего с Элизабет прибытия на плантацию. Как и в тот день, в полдень все слуги прилегли отдохнуть, потому что работать в самое пекло было чистой воды самоубийством. Я уже знала, что такой дневной отдых называется сиестой и характерен для большинства стран Латинской Америки. Подъем в пять утра и к полудню ты уже валишься с ног; потом несколько часов отдыха и снова за работу. Не остается сил ни на какие мысли, ни на сожаления...да и вообще любые высокие чувства притупляются, когда организм работает на пределе и тратит уже самое себя, потому что восполнение таких нагрузок явно недостаточно.

В тот день я не легла отдыхать с остальными. Элизабет уснула, а я потихоньку ушла к реке — искупаться и хоть ненадолго почувствовать себя свободной. Услышала стук копыт на дороге...и выглянула из-за кустов. К счастью, я ещё не повязала кушак Джека себе на голову — как я впоследствии узнала, наш новый хозяин без колебаний палит по всему подозрительному. Я сжимала алую ткань в руке и напряженно наблюдала за всадником — это был всадник. Под седлом у него был такой же кургузый конек, какой привез сюда меня и Лиз — насколько я поняла, лошади на Эспаньоле вообще не блещут статями.

Тогда я ещё не знала всего ужаса случившегося. Хозяин запрещал своим слугам сиесты, но они не могли работать днем, поэтому всё-таки ложились отдыхать, оставляя дозорного на случай, если плантатор вернется.

В этот день дозорный задремал.

Всадник спешился и скрылся в доме. Я продолжала наблюдать, ничего не предпринимая, потому что ничего не понимала. О да, тогда я ещё ничего не понимала! Да и разве побежала бы, даже если бы знала, что произойдет дальше? Ведь под навесом спала Элизабет...

Никогда не забуду крик, истошный, дикий вопль, в котором не было ничего человеческого — он словно прорезал звенящий от зноя воздух дисковой пилой. У меня кровь застыла в жилах. Такого ужаса я не испытывала даже на корабле Дэйви Джонса, даже когда мне пришлось прыгать с мачты, даже...

Крик повторился — и тотчас перешел в захлебывающийся хрип, словно крикнувшему сдавили горло.

Потеряв голову, я сорвалась с места и, ломая кусты, со всех ног бросилась к дому.

______________________________________________

*на Карибских островах поселенцы довольно часто испеченный хлеб выставляли на солнце и держали именно на крыше. Возможно, именно отсюда и пошла поговорка "Он приехал из страны, где крыши блинами кроют".

**после посева табака землю обычно прикрывали пальмовыми листьями, чтобы защитить от палящего солнца

XXXXII.

"Я хоть раз дал повод усомниться в себе?!"

Капитан Джек Воробей, ПКМ-1

— Лиз! Лиз!!! — кричала я, подбегая к пристройкам, не задумываясь о том, как опасно подавать голос среди тех, кто всегда молчит.

Заспанная Элизабет выскочила мне навстречу, пышные волосы её растрепались, из них во все стороны торчала солома.

— Что это было, Ксю? Ты слышала? — испуганно спросила она. Мы обнялись.

— Слава богу, ты цела! — прошептала я, — это был он, тот человек, который купил нас!

Лиз нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Он подъехал минут пять назад и вошел в дом...

— Кто подъехал?

— Я, — произнес с крыльца чей-то грубый голос.

Мы с Лиз едва удержались от вскрика и развернулись лицом к говорившему.

Это был белый мужчина среднего роста и уже в годах. У него были совершенно седые волосы и толстое лицо, покрытое темно-красным загаром. Голова его была повязана зеленым платком, потемневшим от пота и лицо, казалось, было облито водой — так душно было в доме. Хотя мужчина не выглядел тучным — скорее, очень плотным и слегка обрюзгшим. Светло-голубые глаза из-под набухших век сверкали, точно острия кинжала, холодным и свирепым блеском. В руках он и держал кинжал и медленным движением вытирал его о платок. На ткани оставались красные пятна.

— Прошу прощения, милые леди, — произнес он спокойно, точно только что закончил приятный ужин и теперь не прочь был побеседовать с нами, — но порядок — прежде всего. В этом доме существуют определенные правила, как вы уже поняли. Они необходимы, чтобы соблюдать дисциплину.

— П-правила? — переспросила Элизабет, как загипнотизированная, глядя на окровавленный платок.

— Совершенно верно. Вот одно из них — никакого дневного сна. Наказание за это — смерть, — плантатор усмехнулся, — здесь не приют для убогих, милые барышни, а плантация, на которой нужно работать, чтобы что-то получить и работать много.

— Но такие правила загоняют людей в гроб! — не выдержала я.

Взгляд голубых глаз тут же метнулся и впился в моё лицо, точно паук.

— Правило второе, — мягко произнес плантатор, — никаких пререканий. Вы не представляете, как меня это выводит из себя — непокорные слуги!

Внезапно он сделал быстрое, почти неуловимое движение — и кинжал вонзился по рукоять в землю у самых моих ног. Я с трудом удержалась, чтобы не отпрыгнуть назад, но всё-таки сделала испуганное движение. Плантатор довольно улыбнулся. Я не успела заметить не то что момент броска, но даже как он замахивался. Выходит, при внешней тяжеловесности он необыкновенно проворен, и сбрасывать со счетов это было никак нельзя.

— Я вижу страх в ваших глазах — отлично, значит, мы понимаем друг друга, — удовлетворенно произнес он, спускаясь с крыльца, — и, наконец, правило третье — молчание. Я не выношу болтовни, а при таком большом хозяйстве приходится держать много слуг. Представьте, чего бы мне стоило с утра до ночи слышать их гомон! Я уж не говорю про то, что болтовня отнимает время, которое необходимо для работы. Поэтому держите рты на замке, мои дорогие, иначе...

— Иначе? — испуганно произнесла Элизабет.

— Иначе за каждый случай ослушания мне придется подкоротить ваш очаровательный язычок, — невозмутимо произнес плантатор, — и, если такие случаи будут продолжаться, боюсь, в скором времени вы можете стать такими, как он, — с этими словами плантатор схватил за ворот пробиравшегося по стенке мулата — того самого, который привез нас сюда — и знаком велел ему открыть рот.

Я уже примерно и так представляла, что я там увижу — насмотрелась на мистера Коттона. Элизабет попятилась и схватила меня за плечо.

— Убедились? — плантатор отпустил несчастного и тот бесшумной тенью скользнул под навес.

Я откашлялась.

— Прошу прощения, уважаемый сэр, не имею чести знать вашего имени...

— Моё имя вам ни к чему, — перебил меня плантатор, — всё равно вы никогда не уйдете отсюда, чтобы назвать его. Но вы можете называть меня полковником...когда я позволю вам открыть рот.

Когда он сказал "полковник", что-то неприятно кольнуло меня внутри, какое-то воспоминание...кто-то ведь совсем недавно говорил мне о каком-то полковнике...вот только кто? Две недели непосильного труда сделали "Жемчужину" и всё, что случилось на ней, призрачным, прекрасным воспоминанием...лишь Джек ещё жил в моей душе...и ещё слова Джонни: "Я хожу по лезвию ножа...береги его...". А как сбережешь того, кто за тысячу миль от тебя?

Однако, как оказалось впоследствии, я ещё не знала, на что способны капризы судьбы.

Итак, полковник, кем бы он ни был, обосновался на плантации, и только теперь я поняла, как хорошо и спокойно нам жилось прежде, несмотря на непосильный рабский труд и скудную пищу. Теперь ни на секунду нельзя было расслабиться. Не знаю, чем занимался целыми днями хозяин плантации, но, полагаю, именно тем, что подстерегал нас и ждал только малейшего предлога, чтобы поймать на проступке. Он был просто вездесущ. Невозможно было даже присесть отдохнуть под кустом хоть на пару минут, по дороге от реки к полю, чтобы не нарваться на неприятности. Сам полковник, казалось, не знал ни сна, ни усталости. То и дело со стороны пристроек доносился хлесткий удар бича и вой очередной жертвы.

Это сильно действовало мне на нервы. Иногда мне казалось — уж лучше бы он ударил меня. Но никогда, ни разу за наши провинности полковник не тронул нас и пальцем. Постепенно мы начали замечать на себе злобные взгляды других слуг — неудивительно, ведь им доставалось постоянно, а мы были как бы на особом положении.

Один раз я попыталась заговорить с нашим хозяином о выкупе и об отце Элизабет — никогда не забуду, что произошло потом. Нет, меня полковник не ударил меня. И не отрезал мне язык, как грозился. Вместо этого он схватил слугу — первого, который в этот момент имел несчастье пройти мимо нас, привязал его к столбу для наказаний и избил, а затем смазал истерзанную спину несчастного смесью из лимонного сока, сала и испанского перца и оставил в таком положении на целые сутки.

Я не понимала, зачем он это делает. Он внушал мне страх именно этой непонятностью, необоснованностью своих диких выходок. И, что самое ужасное, из-за меня страдали другие люди — эти и без того истерзанные, пухнущие от плохого питания существа, в которых постепенно не осталось уже ничего человеческого — лишь одна дикая, пещерная злоба.

Однако, спустя несколько дней полковник снова оседлал лошадь и уехал. Правда, теперь уже мы всё равно не могли расслабиться и с ужасом ждали его возвращения. Элизабет стали мучить кошмары, по ночам она плакала и вскрикивала, звала Уилла и Джека на помощь. Я бы тоже с удовольствием последовала её примеру, но уставала я так сильно, что не видела снов. Кроме того, мне всё время казалось, что остальные слуги убьют нас, пока мы спим, и поэтому спала вполглаза, в любой момент готовая отразить нападение.

Просто поразительно, как может выбить человека из колеи всего лишь отсутствие полноценного сна! Я читала о том, что люди, которым в застенках ГУЛАГа не давали спать, сходили с ума, но лишь теперь поняла, что это на самом деле так. Организм многое может вынести, но только не это. Мозг начинает напоминать перегревшийся компьютер — выкидывает странные штуки.

Выхода я просто не видела. Понимала, что мы должны что-то предпринять, причем в самое ближайшее время, пока последние силы ещё не оставили нас, но мне совершенно не за что было зацепиться. Требовался отчаянный шаг и я бы сделала его без колебаний, если бы знала, что шагну в нужную сторону. Потому что второй шанс нам вряд ли представится.

Потом полковник вернулся. И снова уехал. Теперь его отлучки стали регулярными и нам стало чуть-чуть полегче, хотя он возвращался всегда в разное время, норовя подловить нас на отдыхе.

— Как думаешь, куда он направляется? — спросила я у Элизабет на третий день, едва стук копыт лошади замер вдали.

— Какая разница! — уныло заметила Лиз. Она совсем упала духом, и мне сложно было её винить — она страшно исхудала, двигалась с трудом и я знала — скоро она упадет и не сможет работать и что тогда ждет её?

— Ну, сама подумай — он ездит не в город, потому что быстро возвращается, а до города часов пять езды, не меньше, — развивала я свою мысль. Мы сидели на соломе под навесом, наслаждаясь краткими минутами покоя, — никогда ничего не берет с собой и возвращается тоже с пустыми руками. Не охотится и не ловит рыбу. Так куда же он ездит?

— Может, в свое тайное святилище, грехи замаливать! — раздраженно фыркнула Элизабет, постепенно оживая, — ему бы это не помешало! Ксю, о чем ты? Чем это нам поможет? Он уезжает слишком ненадолго, чтобы мы успели убежать далеко...

Я подперла голову руками.

— Не знаю, Лиз, но у меня такое чувство, будто это нам очень даже поможет...для начала нужно проследить, куда же он ездит.

— Ты спятила? Каким образом?

— Верхом на лошади, — невозмутимо произнесла я, — здесь их две, как ты могла заметить.

— Да, но седло-то одно! И он его забирает!

— Это верно, но оголовья есть на каждую лошадь, я видела. Придется рискнуть и проехаться без седла. Здешние лошади вроде бы довольно спокойные, а я не собираюсь устраивать скачки.

Элизабет уставилась на меня так, словно сомневалась в своем ли я уме. Но я не собиралась отказываться от своей затеи.

На следующий день я с самого утра надела линзы — жалея их и свои глаза, сжигаемые беспощадным солнцем, на плантации я ходила в очках. И вот, едва полковник скрылся за поворотом дороги, я бросилась в конюшню, накинула через плечо свою сумку-пояс, сорвала с крючка оголовье и приступила с ним к лошади. К счастью, она действительно оказалась спокойной, хотя выглядела довольно упитанной — собственно, куда упитанней любого раба с плантации. Я знала, что откормленные лошади часто начинают озоровать, но выхода не было. Накануне прошел сильный дождь, поэтому мы немного отдохнули за вчерашний день, к тому же, следы проехавшего всадника будут хорошо видны на грязной дороге. Конечно, там будут видны и наши следы...оставалось надеяться, что полковник их не заметит, когда поедет назад.

Когда я вывела лошадь из конюшни и стала оглядываться в поисках чего-нибудь, с чего можно было бы на неё залезть, ко мне подошла Элизабет. На лице её было отчаяние, она судорожно сжимала и разжимала худые руки.

— Ксю, ты точно хочешь ехать?

— Абсолютно точно, — я подвела лошадь к тюку сена и вскарабкалась на него, — более того — тебя я возьму с собой.