Такой любви не бывает

У кабинета в ожидании своей очереди пришлось постоять. Подождать. В соседний кабинет стояла очередь на маммографию, состоящая из пяти молчаливых женщин. Самая молодая из них привлекала внимание. Одна грудь у нее была столь непропорционально велика, что хочешь не хочешь — я все время косилась в ее сторону. Ко всему прочему на руках она держала маленького (около года на вид) спящего ребенка. Вот кому не позавидуешь, это точно. Некому оставить дитя, чтобы спокойно провести время в больнице. Девушка привлекла мое внимание еще и тем, что следом за ней пришла бабулька. Из разряда тех, кто готов поговорить обо всем и обо всех. Без малейшего присутствия такта она дернула молодую маму за рукав и поинтересовалась громким шепотом:

— Грудью кормишь, да? — получив в ответ подтверждающий кивок, она продолжила. — Знаешь, у моей покойной дочки такая же беда была. Кормила грудью, одна сторона становилась все больше и больше, когда внучке исполнилось два года, она пошла проверилась. Оказался рак. Так и умерла, не смогли спасти. Хорошо, что ты вовремя решила показаться. Тебе еще может повезти.

Ответа, кроме испуганного взгляда, от молодой женщины она не получила и замолкла, не найдя отклика ни в ком больше. Вся очередь после этого разговора стала тайком коситься на молодую маму, кто сочувствующе, кто просто с любопытством. А мне же стало тошно от тупости людской. Бедная девочка и так, скорее всего, ночей не спит, ломая голову над тем, что с ней происходит. А тут ее эта бабуля практически своими словами на том свете прописала. Бедняжка теперь будет волноваться еще больше. А если это действительно окажется рак? Что будет с ребенком? Ей даже некому его оставить для того, чтобы на обследование прийти. А я еще себя несчастной считаю. Мои горести ничто по сравнению с ее проблемами.

За всеми этими событиями незаметно подошел и мой черед заходить. Когда назвали мою фамилию, вздрогнула и нерешительно прошла в кабинет. Да уж, агрегат впечатляет. Сразу возникает ассоциация с каким-нибудь пыточным средневековым прибором. А, была не была... Надеюсь, живой отсюда выберусь. Авось не съедят...

Забавные вещи происходят со мной. Что ни день, то новость... Огорошили. Ничего не скажешь. Как не хочется ложиться в больницу. Но раз диагноз столь серьезен, то не стоит рисковать. Задерживаться у диагностического центра не стала. И так целый день убила на него. Еще и голова разламывается, да подташнивает, да головокружение... Ничего, чего-нибудь съем и сразу станет легче.

Потянуло в тот парк, где мы целовались с Михаилом. Головная боль напомнила мне, что нужно поесть, и я купила хот-дог в уличном лотке. Через не хочу запихала в себя булочку с сосиской. После спустилась в метро и доехала-таки до места работы. Теперь немного пройтись, и окажусь там, куда так стремилась.

Одолевали мысли о каких-то мелочах. О тапочках, которые следовало бы купить, потому что мои любимые поистрепались. О том, какую ночную рубашку с собой взять. О том, что следовало бы не забыть зубную пасту и расческу. Да и салфетки влажные пригодятся. И мыло. И упаковку с пакетиками чая. А еще понадобится кружка. Незаметно, за размышлениями углубилась в парк. Задумалась и совсем не удивилась, когда меня окликнул знакомый голос.

— Галина, постой, — безразлично наблюдала, как ко мне приближается высокая фигура в серой куртке и серых же джинсах.

Равнодушно отметила про себя, что ему идет этот цвет. Спокойно подняла глаза и столкнулась с серьезным взглядом темных глаз.

— Нам надо кое-что обсудить, — Михаил опять не улыбался.

— Давай обсудим, — равнодушно ответила и отвела взгляд в сторону.

Когда для нас было время романтики, шел дождь. Сейчас же, когда романтикой и не пахнет, а пахнет просто объяснениями, светит яркое солнце. Да и, не смотря на хот-дог, болит голова и наваливается страшная усталость.

А хочу ли я знать? Зачем мне его объяснения? Имеют ли теперь они какое-либо значение?

Как пахнет скошенной травой! В этом парке следят за состоянием газонов. И как же этот запах напоминает о том, что скоро лето. Как, впрочем, и жаркие лучи солнца намекают на то же обстоятельство. Зеленые листочки уже достигли необходимых для нормальной жизнедеятельности размеров. Еще не успевшие покрыться городской пылью, они пока яркие, живые. Чуть позже листья станут похожи на своих пластиковых собратьев, которые выглядывают из горшочка, подвешенного к крыше лотка с мороженым. Все превратится в пластиковую декорацию. Впрочем, окружение разве не декорация к нашей повседневной жизни? Мы рождаемся на фоне декораций под название роддом, скорая помощь, улица, зеленые кусты и далее, можно перечислять до бесконечности. Мы живем на фоне декораций. Лето сменяет весну, зима — осень... Декорации живут своей жизнью, а мы зачастую даже не успеваем обратить на них внимание, так мы спешим, так мы заняты. А чем мы заняты? Чем? Наверное, жизнью. Жизнью, разной для всех. Жизнью своей и чужой, если с чьей-то нам приходится пересекаться. А вот остановиться и осмотреться мы догадываемся тогда, когда это уже для нас зачастую не имеет больше значения.

Что ж, для нашего с Михаилом разговора декорации подобрались знатные. Зеленые деревья. Яблони в цвету. Трава, ровная, скошенная. Без единого одуванчика, или еще какого сорнякового цветочка. Отличный фон для серьезного разговора.

— Я долго размышлял, достойна ли ты того, чтобы знать правду, — с этими произнесенными словами на нас опустилась неживая тишина.

Исчезли звуки, и парк приобрел еще большее сходство с декорацией. Ни шума машин, ни щебетания птиц, ни лая собак, ни звука шагов. Тихо, как же тихо.

— И как? — в моих словах не было даже намека на иронию, я просто интересовалась.

— Ты имеешь право узнать многое, не все, — уточнил он, — многое о том, что происходит. Тебя заинтересовал мой амулет? Так?

— Это твое дело, какие камни носить, какие нет, — задумчиво затеребила сережку. — Но ты прав, мне интересно, откуда он у тебя.

— История долгая, — устало произнес Михаил. — Давай присядем.

Мы устроились на скамейке и замолчали. Каждый ушел в свои мысли. Я все к тем же старым тапочкам и зубной пасте. Мужчина думал о чем-то своем.

— Мне было восемнадцать, когда я решил жениться. Моей будущей жене было всего шестнадцать, когда я сделал ей предложение. Родители были против нашего брака, но мы сумели настоять на своем. Когда Свете исполнилось семнадцать, мы поженились. Через два года появилась на свет Викуля. Лучик света в моей жизни, — губы мужчины на секунду горестно сжались, и он замолчал, словно пытаясь справиться с чем-то внутри себя. — В этот момент — необычно для моего юного возраста — я понял, для чего стоит жить. Дочь стала всем. Когда ей исполнилось пять, Света ушла. Она так и не смогла вырасти. Заботы о ребенке тяжелы, и тот, кто не в силах справиться с взрослой ответственностью, вряд ли выдержит их. Она не выдержала. Ей хотелось развлекаться, а не заниматься дочкой. Второй матерью для малышки стала моя мама. Внучку она любила до безумия. Где-то года за три до ухода жены от меня я поменял работу. Кем был до этого — не суть важно. Значение имеет то, кем я стал. Как оказалось, у меня имеются определенные способности к сыску. Все это — врожденный дар, который, после того как я вступил в ряды "Ищеек", полностью развился. Мне всегда удавалось распутать любые дела. Я никогда не ошибался. Карьера шла в гору, скоро я получал достаточно денег, чтобы не бояться за будущее дочки. Она росла умницей. Очаровательная девчушка, сколько радости она приносила в дом...

Повисло долгое молчание, Михаил ушел с головой в воспоминания, а я решила не тревожить его. Тем более что кое-какие догадки забрезжили в мозгу. Не уверена, что хочу слушать дальше. Но я поплакалась ему в жилетку, теперь моя очередь брать на себя роль принадлежности для сморкания и вытирания чужих слез.

— Прости, задумался, — очнулся мужчина. — Итак, на чем я остановился..., — помолчал снова, собираясь с мыслями.

— Ах да, дочь росла, карьера шла в гору. Вике исполнилось одиннадцать, когда я взялся за расследование одного очень непростого дела, связанного с амулетами. Очень необычными амулетами. Думаю, нет необходимости объяснять их особенности? — не дождавшись ответа, он продолжил. — Мне удалось очень много узнать. О вашей фирме. О пути сбыта. Вот только центральная фигура никак не поддавалась разгадке. Когда я подобрался достаточно близко, стали приходить угрозы. Я не стал обращать на них внимания. Слишком силен охотничий инстинкт в ищейках. Нас не зря так называют. Если мы выходим на след, нас ничем не сбить, ничем не заставить свернуть с пути. Самое большое наслаждение выследить преступника и вцепиться мертвой хваткой. Так, чтобы не смог вырваться. Но прежде, чем я добрался до зачинщика, случилось несчастье. Вика пропала. Все управление сбилось с ног в поисках. Но она провалилась как сквозь землю. Два дня мы искали всеми доступными способами. Лучшие маги и ищейки делали все, что в их силах. Но нашлась она только на исходе вторых суток. Именно тогда я смог снова почувствовать своего ребенка. Между нами существовала ментальная связь, но в эти два жутких дня она не работала. Когда же я смог ощутить Викулю, я почувствовал ее боль. Ей было плохо, она умирала. Я вытащил ее с того света. Пусть она все равно не выжила, но я смог узнать лица ее мучителей. Ее пытали, насиловали, ломали руки, ноги, прижигали, кромсали ножом, и все это время заставляли жить. Когда ее нашли, на ней не было живого места. А на груди, как издевка, висел этот амулет, — судорожно коснулся Михаил своей рубашки. — Он должен был убить ее сразу. Но вмешался я, и этого не случилось. Она сгорела за неделю. Переломы, следы пыток — все это можно вылечить... Но воздействие амулета нельзя исправить ничем. Только отсрочить смерть. Опухоль мозга. Чудовищно быстро прогрессирующая. Именно она забрала ее маленькую, так и не успевшую толком начаться жизнь. И самое страшное — бессилие, когда не можешь ничем помочь. Когда можешь только наблюдать за мучением любимого маленького существа. Два года я потратил на то, чтобы разгадать секрет амулета. Два года я следил за всеми, кто имел отношение к ее смерти. Мне удалось найти ответ. Я смог усовершенствовать формулу заклинания. И тогда я понял, что время пришло. Это оказалось просто. Зная каналы сбыта, я скупил всю выброшенную в продажу очередную партию камней. Обработал нужным способом. У меня есть неплохие магические способности. Это помогло в моей задаче.

— Задаче? — стряхнула с себя оцепенение, навеянное его рассказом, когда он замолчал снова, задумавшись.

— Отомстить. Два года назад я ушел из "Ищеек". Те, кто причастен к смерти Вики, думали, что избавились от дотошного меня. Но они и не догадывались, что мне удастся использовать их же оружие. Первым был один из тех, кто охранял камеру пыток те двое суток, когда мучили мою девочку. Вторым должен был быть один из тех, кто участвовал непосредственно. Не пытал, но был зрителем. Зачем-то влезла ты и прихватила амулет с трупа. Пришлось переиграть и срочно забрать камень. Ты тоже в моем списке. Тобой, как многими другими, я хотел заняться, но не сразу. И был рад, когда случай свел нас. Я хотел посмотреть в глаза человеку, который, зная, что перед ним камни, способные убить человека, мучительно убить или превратить в наркомана, мог так спокойно жить. Мог ходить по земле, дышать воздухом, улыбаться, когда мой ребенок мертв. Каждому из участников я вынес приговор. Но самым последним умрет главный. И если он думает, что в безопасности в своем охраняемом особняке, то очень ошибается. Но его время пока не пришло. Пока время других.

— Марина Александровна — это тоже твоя работа? — похолодевшими губами с трудом сказала я.

— Да, она не имела права на жизнь, прикрывая подобную деятельность преступной организации.

— Как и я, — утвердительно произнесла я. — Не боишься ошибиться?

— Уверен, чутье не подведет, — безапелляционное заявление, ничего не скажешь.

— Убеждать тебя в своей невиновности бесполезно? — даже не пыталась отодвинуться от своего убийцы.

— Ты права, я не поверю. Правда, временами появлялось странное ощущение, что ты не можешь к этому быть причастна. Иногда я забывал обо всем. Я хотел только одного — обладать тобой. Не знаю, какие чары ты применила, но это не поможет тебе сегодня, — Михаил выглядел потерянным и уставшим. — Тебе удалось один раз избежать возмездия, больше не удастся.

— Решил добить наверняка, — усмехнулась я. — Что ж. Убеждать ни в чем не стану. И убегать с криками ужаса тоже. Один вопрос имеется перед смертью: неужели ты потерял свои способности ищейки? Или за жаждой мести не видно ничего вокруг? Забавно, еще вчера наличие у тебя этого амулета вгоняло меня в ужас. Сейчас же только грустно улыбнусь и скажу: убивай. Все равно, ты меня уже убил. Только не знаешь об этом. Рада сообщить: тебе удалась твоя затея в отношении меня. Сегодня я узнала свой диагноз. Жить мне осталось недолго. Пару недель. Операцию делать поздно. Прежде чем сделаешь контрольный выстрел, тебе стоит знать. Я понятия не имела о том, что держу в руках и на что разрешаю ставить клеймо. Получается, меня ты казнил до кучи.

— Не верю! — мужчина вскочил со скамейки и, упрямо сжав губы, уставился на меня ненавидящим взглядом. — Как начальник отдела оценки мог быть не в курсе того, что происходит на фирме? Как, я спрашиваю? Ты обязана знать, на что разрешаешь ставить метку. Хочешь убедить меня, что это не так? Не верю! Слышишь, не верю!

— За своей ненавистью ты не видишь и не слышишь ничего, — тяжело поднялась и положила ладони ему на плечи и удержала, когда он попытался отшатнуться. — Если ты еще не понял — мне нет необходимости убеждать тебя в чем-либо. Я уже труп. Пусть врачи говорят, что еще что-то можно сделать, но, зная правду об амулетах теперь, понимаю, что шансов у меня нет. Какая разница, что ты будешь думать обо мне, если я уже мертва? Ты можешь добить меня сейчас, можешь подождать, пока я умру в мучениях. Головная боль не зря сегодня не проходит. Завтра я лягу в больницу. Там будут пытаться справиться с приступами, которые обязательно будут, продляя мою агонию... Но... Никогда я так не хотела жить, как сейчас. Эти несколько дней, которые мне остались — они бесценны. Можешь отнять это мое единственное сокровище. Как я уже сказала — можешь подождать. Решать тебе. Я уже решить ничего не могу, кроме того, какие тапочки и ночную рубашку взять для умирания в больницу. Да разве выбрать обивку для гроба.

— Не верю, — стряхнул мои руки Михаил и попятился, глядя мне в лицо, в руке он сжимал розовый, неизвестно откуда взявшийся камень. — Не верю! Слышишь, не верю! Ты виновата! Ты так же виновата, как и те, кто пытал ребенка. Я не верю тебе. Такие, как ты, не имеют права на жизнь!

— Какая теперь разница, — сознание в очередной раз решило подвести меня.

Высокий темноволосый мужчина склонился над хрупкой женской фигуркой. Когда она падала, лучи солнца на секунду превратили светлые волосы в золотое пламя. И когда женщина сломанной куклой упала на траву, пламя погасло. И он смог услышать только сказанные шепотом слова: