— У тебя хорошая мама. Добрая.
— Ага, добрая! Чуть что, сразу ремнем.
— Доброта — она разная, — серьезно сказала Оксана. — Мама о тебе заботится. Не о всех заботятся, понимаешь? Многих просто бросают одних, хорошо, если объедки кидают. Не огорчай маму, хорошо?
Мальчик громко шмыгнул нос, отвел взгляд и ничего не сказал.
— Смотри, вот карта, — Оксана повернулась так, чтобы видеть деревянную обшивку высокого крыльца у себя за спиной. Проектор в ее наглазниках оказался отвратительный — слабый, плохо компенсирующий угол, и показываемая картинка — карта восточного полушария Терры — на потемневшем дереве выглядела мутной и искаженной. Но даже такой оказалось достаточно, чтобы мальчик и цепляющаяся за него девочка изумленно вздохнули.
— Какая же это карта? — переборов шок, после паузы недоверчиво спросил мальчик. — На карте масть нарисована. И картинка — король там или туз. Или цифра. А тут что?
— Здесь изображение нашей планеты. Земли. Мы находимся здесь... — Оксана увеличила изображение и ткнула пальцем. — Вот тут суша. Вот тут море. А вот тут — Япония на больших островах в море. Ее жители называют страну Ниппон.
— А что такое "планета"? — пискляво осведомился застенчивый ребенок.
— Планета — такой очень большой комок из камня и воды, летящий в космосе вокруг Солнца. Как мячик на веревочке, если вращать его вокруг головы...
Я слушала и изумлялась. Оксана объясняла размеренно и неторопливо, простыми словами, по нескольку раз повторяя одно и то же разными словами, как опытный преподаватель. Дальние девочки, завороженные изображением, приблизились, за ними в двор пролезла целая куча детворы, окружившая нас плотной кучкой. С молчаливого согласия Оксаны я раздала всем конфеты, принесла и раздала оставшийся шоколад, вызвавший особый восторг. Потом я устроилась поудобнее и отдала контроль за своим проектором Хине, синхронизировав наши наглазники. Картинка заметно улучшилась. Оксана восприняла изменение как должное. Она говорила о том, как устроен мир. Как планеты вращаются вокруг Солнца. Как люди ходят по поверхности круглой Земли и не падают вниз (оказалось, что все дети считают Землю участком двумерной плоскости). Как моря покрывают ее поверхность, формируя материки и острова. Как люди плавают по морям на больших кораблях и ловят там рыбу, но чаще рыбу ловят сами корабли, без людей. Как строят дороги и ездят по ним в автомобилях, не требующих ручного контроля, а еду из магазина приносят летучие штуковины с множеством пропеллеров...
Я сама слушала с большим интересом, потому что Оксана рассказывала о мире совсем не так, как я привыкла его воспринимать. Например, я тоже никогда не осознавала, что люди на противоположных точках диаметра планеты расположены друг к другу ногами, а ночь в Ниппоне означает день на американских континентах. Разумеется, если задуматься, то все совершенно естественно, но только если задуматься. А я никогда не задумывалась. А еще Оксана внезапно раскрывалась передо мной с совершенно неожиданной стороны. Я привыкла видеть в ней полуребенка, несчастного и истерзанного несправедливой жизнью, замкнувшегося в себе, чтобы скрыться от жестокости мира. Инвалида, которого надо постоянно опекать и жалеть, но только тайно, чтобы не обижать еще больше. Разумеется, эта часть ее личности никуда не делась, но...
Но сейчас я видела перед собой совершенно другого человека. Взрослую чику, пусть страшно битую и искалеченную жизнью, но не сломавшуюся. Опытного педагога, способного рассказывать так, чтобы ее понимали даже те, кто никогда не видел ничего сверх окружающих деревню наполовину вырубленных лесов. Да, я знала и раньше, что она — одна из лучших учениц в школе, полиглот, отлично говорящая на японском и английском, а в нашей компании уже начавшая осваивать линго. Но я еще никогда не видела глаза детей, горящих таким безумным восторгом от рассказов учителя. Глаза, в которых полыхает страшный голод пустоты, стремящейся заполнить себя знаниями. И не только детей — стоящие неподалеку группки взрослых тоже притихли и с явным интересом прислушивались к рассказу.
А когда Оксана слегка охрипла и начала откашливаться все чаще и чаще, я осторожно перехватила эстафету. Я рассказывала о жизни в безвесе, посреди бесконечной бесцветной пустоты, в которой едва мерцают одинокие искры человеческих поселений и космических кораблей. О том, как лазерными сверлами бурят и взрывают астероиды, собирая осколки гигантскими транспортными сетями. Как добытую руду перерабатывают в больших плавильных центрифугах с атомными реакторами. Как харвестеры собирают замерзшие газы и воду в астероидах, на спутниках Юпа, а некоторые наиболее сумасшедшие пилоты даже спускаются в плотную атмосферу газовых гигантов. Как возникают и множатся в пустоте новые поселения — жилые и рекреационные модули, лаборатории, производственные блоки, радарные массивы и разгонные трассы... И, конечно же, о гонках. О том, какой восторг охватывает тебя, когда осознаешь, что идеально поймала вектор и вписалась в поворот по оптимальной траектории, что твой соперник безнадежно проиграл драгоценные доли секунды, а впереди только чистый космос, кольца разгонных блоков и финиш-прямая с трубным сигналом нового рекорда в наглазниках...
А потом эстафету перехватил подошедший Алекс.
А потом снова Оксана.
И детские глаза сияли.
Не знаю, сколько они понимали. Возможно, для них наши рассказы являлись всего лишь сказкой — красивой, волшебной, не имеющей отношения к реальности. Возможно, что-то из наших историй запало им в душу, а может, они просто наслаждались потоком необычного, сразу забывая услышанное. Ни у кого из них не было наглазников, и вряд ли они обладали нужными ментальными навыками, чтобы систематически уложить и запомнить услышанное. Да даже и тренированный взрослый на их месте вряд ли запомнил бы несколько часов рассказов о совершенно незнакомых вещах. Я подозревала, что наше говорение — всего лишь бессмысленное сотрясение воздуха. Но, Вселенная всемогущая, как у них горели глаза! И ради того, чтобы поддержать эти искры еще хотя бы немного, я могла рассказывать, рассказывать и рассказывать хоть до конца света.
В конечном итоге мы охрипли все трое. Не помогала больше даже вода со странным железистым привкусом, но чистая, добытая Алексом у Евы. Да и дети заметно устали. Они начали поглядывать по сторонам, интерес на их физиономиях заметно приугас. В очередной раз закончив фразу и сделав паузу, я заметила, что смеркается. Часы показывали четыре часа местного дня, до формального заката солнца оставалось еще больше двух вчасов. Однако низкие серые тучи снова волоклись совсем невысоко над землей, из них сыпалась водяная пыль, стояли депрессивные серые сумерки, и во дворе давно не осталось никого из взрослых. А у меня в брюхе снова прорезался голод.
— Эй! — сказала сверху, с крыльца, Ева. — Ну, хватит, хватит уже. Ишь, навалились толпой, паразиты. Ну-ка, по домам, живо! А вы трое давайте в дом. С утра не жрамши, брюхо, небось, подвело.
Стайка из примерно пятнадцати детей (откуда набралось столько?) с готовностью сорвалась с бревен и столов под нашим навесом и потопала к двери со двора. Оксана помахала им вслед, и трое или четверо несмело помахали в ответ. Мы вернулись в дом, где уже пахло едой. Петр и двое его сыновей сидели за столом и сосредоточенно жевали какие-то белесые комки, поддевая их вилками из большой общей миски.
— Ну вы сильны языками-то трепать, — сказал хозяин с непонятной интонацией. — Руками делать ничего не умеете, зато любого до смерти заговорите. Давайте к столу.
— Сидайте, сидайте, — поддержала Ева. — Ох, в учителя бы вам пойти. У нас-то от давних лет ни одного не было, детишки дичками растут. Читать-писать их еще учим с грехом пополам, а шо поумнее и сами не знаем. Ну, давайте, пельмени стынут.
Мы уместились на лавке, и я с подозрением надкусила один из белесых и склизких комочков. Оказалось, что внутри слоя вареного теста находится молотое мясо. Блюдо чем-то походило на чинские манты, что я пробовала в Кобэ-тё, но пельмени имели гораздо меньшие размеры и умещались во рту целиком. К пельменям прилагалась бурая полужидкая масса с неприятным острым вкусом — "хрен", но ее я есть не стала.
Обедали (или ужинали?) в молчании. Только под конец Петр, единым махом заглотнув полстакана самогона, вытер губы и сказал:
— Ладно, космачи, отдыхайте. Языком молоть тоже тяжко. А что, не хотите в самом-то деле у нас тут учителями остаться? — его тон снова стал непонятным. — Скинулись бы окрестными деревнями, дом бы нормальный вам построили, еду бы носили... Барин бы возражать не стал, а с попом как-нибудь уладили бы.
— Спасибо, но мы пас, — переглянувшись с Алексом, отказалась я. — Нас ждут дома. Там, наверху.
— Ну, а ты, Оксана? — Петр перевел взгляд на нашу подругу. — Ну ладно, они космачи, домой летят, но ты-то наша, русачка. Что ты там в космосе забыла? Здесь твое место, у нас. Засохнешь ведь там от тоски. А здесь все свое, родное.
— А зачем? — тихо спросила Оксана.
— Что — зачем?
— Зачем вам учителя?
— Ну... Державу поднимать надо. Сколько ж можно под узкоглазыми ходить? Космодром здесь — думаешь, они построили? Наши деды построили! Мы первыми в космос летали! Первыми до Луны добрались! А сейчас что? Американка, сука, гадит, китаёзы на голову сели, тайгу всю вырубили, живем тут как... как животные какие! Обидно за Россию, понимаешь? Поднимать ее надо, поднимать! А как, если ни одного учителя на все окрестности нет? Я вот тоже кнопки в ихних подъемниках да тягачах нажимаю, как дурак, а что к чему, даже и не знаю. Нельзя так жить, ох, нельзя...
Он с размаху припечатал ладонью по столу, так что стаканы и вилки на нем звякнули.
— Все не так, дядя Петя, — Оксана подняла на него упрямый взгляд. — Я два года в Ниппоне провела, знаю. Да плевать на нас американке с высокой колокольни! О Русском Мире хорошо если раз в месяц вспоминают, да и то чтобы посмеяться. Никто нам не гадит — на кой? А китайцы... Я читала об истории. Никто нам на голову не садился. Мы сами все отдали. Еще наш император Кабаев Первый начал в обмен на какие-то кредиты и зверушек для зоопарков. И арендные договоры на девятьсот девяносто девять лет, и концессии бессрочные... А его сын и внук только подтверждали и новые договоры заключали. Они страну распродали и разворовали безо всякой американки, императоры самозванные! Они и их дружки, все эти бароны и графы, рассечины и песочниковы разные. Они в Русском Мире вообще не появляются, живут себе в виллах на Средиземном море, только дань собирают. Для них страна хуже колонии. Американка, ха!
— Ну, ты это... об императорах-то полегче. Кабаев Третий мужик что надо, без него Русский Мир совсем бы загнулся. Папаша у него... ну, он давно уж помер. И вообще, язык придержи при людях. Измена же государственная, нелюбовь к императору-то, закон такой есть. Я не стукну, а вот найдутся такие... Вон, участковый сегодня приходил, вы-то не видели, а он интересовался, что за люди такие и почему в других палите почем зря.
— Да мне все равно! Дядь Петя, тетя Ева, вы хорошие люди, я вижу. Только мозги у вас засраны так, что даже сто учителей не помогут. Не гадит нам никакая американка, и китайцы у нас на голове сидят только потому, что сами позволяем. Пока вину на других валим, так и останемся в лесах жить, как звери. Возьмите свою жизнь в собственные руки, тогда она и налаживаться начнет.
— Ну, ты вещаешь! — усмехнулся Петр, на сей раз по-доброму, но с явным пренебрежением, как умудренный опытом взрослый может усмехаться над попытками ребенка учить его жизни. — Как та революционерка... как ее? Ну, та жидовка, что царя, Святого Николая, пристрелила... Фанни Каплан, ага. Вот, говоришь, никто не гадит, а жиды-то? Вот уж точно подлая нация, все беды от них. И Америка ваша от их сионизма нам гадит. Ладно, хорош за политику языки чесать, а то поругаемся еще. Отдыхайте. Завтра еще можете чего интересного детишкам рассказать, а сегодня умаялись, вижу. Когда вас заберут, говорите?
— Завтра вечером должны вызвать и сообщить, — ответил Алекс. — Наверное, где-то ночью. Но мы утром вернемся в барак, чтобы мано не напрягать лишний раз.
— Да мне-то что? Флигель все равно пустой стоит. Ладно, как хотите. Надо еще что?
— Э-э... у меня проблема с костылем.
— С чем? — удивился Петр.
— С костылем, — Алекс задрал рукав и продемонстрировал браслет и блестящую полосу суппорта предплечья. — Экзоскелет. Его под одеждой не видно, но он нам ходить помогает.
— Ух ты! — поразился Петр. — Как так? По правде, что ли? Никогда такого не видел.
Алекс молча встал с лавки, скинул куртку и рубашку и продемонстрировал верхнюю часть устройства. Вся семья с любопытством на него воззрилась.
— Круто, — уважительно кивнул Петр. — Импортная штучка, не хухры-мухры. Ну а что за проблема-то?
— Заряд кончается, — объяснил Алекс, одеваясь. — Там внутри батарея, а она сильно разрядилась сегодня от работы. Если совсем разрядится, я двигаться почти не смогу. И наглазники тоже разряжены. А подключиться к вашим электророзеткам не можем, чтобы зарядить, у вас разъемы другого типа. Не знаешь случайно, где можно адаптер достать? Ну, такую штуку, чтобы к вашей розетке подключиться можно?
— Не знаю никаких адаптеров и прочих пиндосов. А что за вилка-то у тебя?
Алекс вытянул провод из наплечного суппорта и продемонстрировал штекер.
— Фитюлька какая-то. Так, Володька, — Петр глянул на одного из сыновей. — Жрать закончил? Ну-ка, мухой метнулся до Самоделкина. Скажи, здесь хрень американскую в нашу розетку воткнуть надо, а не можем.
— Ну па-ап...
— Живо! Если что, скажешь, что опохмелиться дам.
Подросток вздохнул и выбрался из-за стола.
— Может, не стоит... — растерянно сказал Алекс. — Я думал...
— Да ладно, он тут через два двора живет, — отмахнулся Петр. — Только уже неделю как в запой ушел. Вообще-то уже вышел, наверное, только дома лежит, башкой мается.
Выяснилось, что "Самоделкиным" (в оригинале — какой-то литературный персонаж) называют немолодого мано, сухощавого в отличие от остальных местных, с грязными сивыми волосами, ниспадающими на плечи телогрейки (вид местной теплой одежды), обширной лысиной, изможденным морщинистым лицом и сизым пористым носом. Отрекомендовали его лучшим механиком космодрома и окрестностей. От него несло неприятным запахом прокисшего вина, и первое, что он сделал, войдя в дом — неподвижно уставился на стоящую на столе бутыль самогона. Он даже не поздоровался. Петр хмыкнул, налил с полстакана и протянул гостю. Тот, все так же молча, взял стакан и выпил его содержимое одним глотком. Крякнув, он зачем-то понюхал свой рукав и, явно повелев, осведомился:
— Ну, чего надо-то? Чей кутас в розетку не лезет?
— Покажи ему, — приказал Петр. Алекс снова вытянул штекер и продемонстрировал странному персонажу.
— Фигня вопрос, тыщу раз подключал. На минуту работы. Проволока есть? Или провод какой?
Проволока нашлась — толстая, негнущаяся, на вид алюминиевая. Самоделкин достал из кармана инструмент — комбинированные плоскогубцы-круглогубцы-бокорезы, небрежными движениями откусил два куска проволоки, примял их концы и вставил в отверстия штекера. Торчащие концы он слегка развел в стороны, бесцеремонно подтащил Алекса за плечо к настенной розетке, примерил концы к ее отверстиям и подогнул еще немного. Потом, прежде чем мы успели среагировать, резким движением всадил проволоки в розетку.
