По очереди подходили уже вчетвером к расстрелянным корытам.
Из оставшихся трех сопротивление оказал всего лишь один, да и то — не шибко сильное.
Только кто-то из офицеров, судя по добротной одежде и шляпе с перьями, дрался мечом до последней возможности, даже когда в нем нехотя наделали дырок, больно уж не хотелось портить такие богатые вещички. Но он был опасен, умело сек мечом. Убили в итоге, потом жалели — хороша была одежка...
Двое других посудин сложили оружие беспрекословно, правда драться там уже было и некому в общем — недавний расстрел в упор положил самых бойких и мертвецов с ранеными на всех трех суднах было много. И оба капитана и их судовые мастера были или убиты или жестоко покалечены. Осталась рядовая матросская шелупонь, которая радовалась, что жива и с охотой приняла присягу новому начальству, поцеловав крест.
Ни праздновать победу, ни осматривать захваченное Роде не дал. Короткий молебен во славу Господа, даровавшего победу — и в путь, наскоро подлатав прорехи и дыры. Даже хоронить убитых было некогда, так и лежали на залитых кровью палубах, разве что оттащили в сторону.
Капер царя Йохана оказался прав — людей катастрофически не хватало, тем более, что ветер был явно не попутным и приходилось все время маневрировать и маневрировать. А для того нужны матросы. Потери оказались велики и не только среди кильских экипажей. Неожиданно свирепо досталось тем, кто служил на бригантине — шестеро убитых, да дюжина раненых. Причем тяжело.
На корабле стало заметно меньше людей — пришлось поделиться с призовыми. Пришлось и пушкарей уполовинить — кто-то должен был теперь быть при дудках на захваченных кораблях, да и за остатками экипажей присматривать. Под командой Гриммельсбахера были теперь только московиты, они не очень хорошо владели немецким чистым, а на призах надо было и за командой приглядывать, все же вчерашние враги, мало ли что натеют! Потому их разговоры надо понимать! Да и его компаньон с левого борта теперь начальствовал на пушечным нарядом халка.
Цирюльник, по уши в крови скакал блохой с судна на судно, начав со своих раненых, а потом занявшись чужими. Четверых, к слову пришлось ему прирезать — трое безнадежных, а четвертый сукин сын пытался его самого кинжалом продырявить!
Парусный мастер был поставлен капитаном на самый пострадавший флейт и теперь орал там постоянно, голосина его доносился по воде издалека.
И всю дорогу до Борнхольма все были в редкостном напряжении — ждали неприятности, а их на этом море хватало с избытком. Но видимо Боженька любил Роде и в виду острова и защищаюшей гавань крепости наконец мореходы выдохнули с облегчением!
Обошлось!
Дошли и не пустые!
И особенно был доволен капер царя Йохана!
На этот раз ему удалось захватить четыре судна — но на пятом судне Роде ощутимо поломал зубы. И это требовало как следует подумать над приемами и способами драки с таким солидным противником, как каракки. То, что пятой посудине удалось удрать от быстроходных пинка и бригантины говорило ясно и понятно — нужен в эскадре именно такой корабль, как каракка! И желательно — не один!
Комендант крепости, чуя наживу и по-дружески помог — дав прибывшим поспать ночь по-человечески, а охрану и оборону поручив своим солдатам и офицерам. И те всерьез отнеслись к приказу, неся караульную службу со всей тщательностью. То что прибыло в гавань было теперь и их доходом!
С утра — короткий благодарственный молебен и понеслось!
Хорошо еще местные взяли на себя похороны и отпевание покойников — недосуг их было хоронить в море, да и христиане все же. Дворян среди них аж пятеро оказалось. И заплатил за это Роде не особо и торгуясь. Отлично понимал, что ссориться со своей базой не стоит да и дружба с комендантом важна и полезна.
Три дня все работали, как проклятые! Гриммельсбахер активно во всем этом участвовал — аж язык к вечеру на плече! Оценить, проверить все трофейные стволы, найти и забрать с двух корыт все запасы и удостовериться хотя бы поверхностно в знаниях и умениях всех желающих перейти в эскадру капера новичков, назвавшихся канонирами — та еще была работенка!
Вся рожь и два судна — флейт и халк были проданы коменданту за звонкую монету, но по весьма вкусной цене. Сейчас их драные паруса спешно латали и чинили местные жители — в том числе и бабенки.
Через неделю должны были прибыть ганзейцы из столичного Любека, которым было наплевать на купцов союзных из городя Киля, тут комендант должен был наварить очень недурную прибыль. Для политеса важно было, чтоб люди Роде не пересекались на острове с ганзейцами. Как бы комендант храбро отбил у ужасных пиратов оба корыта. Прямо тут — в гавани. И пираты в ужасе удрали, слава Исуису Христу и Богоматери!
Так что через неделю — снова в море.
Но полученные доли от захвата купцов были настолько хороши, что многие готовы были ступить на палубы хоть завтра!
И Гриммельсбахер был в первых рядах. Потому как наконец удача, капризная стерва, наконец-то обратила на него свой взор. В кои веки имелся у него не малых размеров сундук, даже и с железным замком, где лежала парадная одежда покойного шведского капитана и вполне приличная одежда для работы на палубе и еще одна смена белья и три пары чулок! Из которых только одна пара была штопанная! А две — совершенно целые! У него даже перчатки завелись! И приятно было напялив их на свои ручки ловить удивленные взгляды местных.
И как артиллерийский офицер — тощий игрок сладко ел и вкусно пил, чего давненько в его перекрученной жизни не было. И спать на берегу можно было в кровати настоящей и даже с бельем, чего давно солдату видать не приходилось.
А еще тогда ему чертовски везло в кости! К сожалению строжайшим приказом богобоязненного Роде его людям категорически запрещалось проигрывать более, чем шесть гульденов за вечер. Многие — и сам игрок — ворчали, что продыху капитан не дает — и в трактире не дерись и больше нескольких серебряков не играй — ну как так можно жить?
Но Христиан, он же Карстен — знал, что делал. Потому ни разу никакой дикой свары с резней и человекоубийством на его эскадре не случалось. Дисциплину он завел такую, что и в образцовом войске далеко не везде увидишь! И хотя многие скучали по вольному поведению, но уже как-то и привыкли — не богохульствовать и не кидаться в драку по поводу и без.
Кому сказать — даже горячие споры тушились окружающими.
Даже и такие, в ходе которых впору за ножи хвататься — а обходились в итоге без крови. Драчунам и забиякам просто напоминали, что там — в море — они могут показывать свою удаль на враге и это всеми будет одобрено горячо и всемерно, а вот тут на берегу — да под капитановым присмотром — будь паинькой, матрос!
И насчет шести гульденов тоже игрок вынужден был признать правоту капитана. Серебро уже водилось у всех, проиграть такую сумму уже было не очень жалко (кто б в такое поверил за пару месяцев до найма!) Конечно это получалось не так азартно, когда игрок сидел на груде своей и чужой одежды и обувки практически голым, только чресла тряпкой прикрыв, потому как и деньги и шмотки уже третий раз меняли хозяина и в игровой почесухе некогда было одеваться и вот совсем уж мало оставалось, чтоб обнищавший противник ушел прочь, горько плача и прикрываясь лопухом свежесорванным — ан капризная сучка поворачивалась задом и все рубахи, портки и башмаки откочевывали под седалище врагу. Сердце колотилось, в глазах темнело, гулко бухало в ушах и рот пересыхал — так это было захватывающе!
А тут никаких башмаков и рубах на кону, только монетки. Все чинно и словно у благородных господ. И даже — вот удивительно — такое стало нравиться, ни за что бы сам не поверил.
Особенно забавно, что стало сказываться такое на поведении лихих людей.
Вот к примеру за соседним столом начали повышать голоса умники из новоприобретенного экипажа, пошел спор про то, какое судно сумело удрать из дружеских объятий вольных каперов — одни твердо стояли на своем — это была каракка. Так нет же, нашлись знатоки, загнувшие наоборот:
— Каракка, это не название корабля, так по парусному вооружению называют, как и нао. А по всему это была каравелла — по обшивке корпуса.
— Да что ты говоришь? — в ответ преехиднейшим тоном заявил смуглый, словно араб, пушкарь с капитанского флейта.
— То есть правильно называть так: каравелла, снаряжена как каракка, и то, что вы тут называете странным словом халк — это нао, именно так у всех разумных моряков. У нао все мачты с прямыми парусами, у каракки на последней мачте — косые. Потому если формально подойти к понятию того корабля на котором командует и держит вымпел почтенный Дитрихсен, а вы с чего-то кличете его бригантиной, то в терминологии морской общепринятой — это двухмачтовая каракка! — уверенно, словно гвозди вбивая отчеканил здоровенный матрос из новичков.
— Какой халк! Это же точно урка!
— Слепые твои шары! Какая урка? Любой, кто в море ходил больше недели видит, что это фландрский гукер, а а две других посудины были грондола и тафурея, у нее трюм особенно пузат — для лошадей — фрисландский тягучий говор, не видать говорящего, а так шумно стало, больно все что-то раскипятились.
— Не то говоришь, каракка — это судно в целом, а не как свинья на прилавке мясника — ноги отдельно, уши отдельно. И не умничай, не на проповеди! — хмуро возразил капер с длинными седыми волосами и вислыми сивыми усищами. Массивная серьга блеснула, качнувшись.
— Не знаешь — не толкуй! Каракки выросли из нефов. Неф был негоден к войне, а каракка имела получше обводы и два высоченных кастеля с мелкой артой еще лет двадцать назад говорили старые волки что аж до сотни дудок...
— Да галеон это был — корпус более совершенных обводов и три яруса парусов!
— С чего умничать, просто ваши дубовые головы не понимают простейшего!
— У нас дубовые? А у тебя не только голова — ты сам весь деревянный от макушки до пяток...
— От дурака каменноголового слышу!
Тут на четверть повернув голову Гриммельсбахер изысканно вежливо напомнил спорщикам, что господин Роде запретил мордобой и поножовщину. И наказание будет суровым. А с поротыми задницами на море работать и воевать сложно, потому не стоит доводить застольный разговор до остроты ненужной! Тем более — не один ли черт, помилуй меня святой Варсанофий за поминание врага человеческого, что там в волнах бултыхается? Важно не название — а сколько монет попадет к нам в кошельки по итогу.
И мигом накал спал, словно и не к драке дело шло.
Приятно еще было, когда шепотом, но достаточно громким верзила спросил — а кто этот усмиряльщик. И его обрезали еще раз назвав по должности судовой.
Бальзам в уши: Командир орудий правого борта у флагмана! Верзила мигом поджал хвост.
Монетки между тем каждый день сыпались в мошну и сыпались. За три дня — десять гульденов чистого выигрыша!
Никогда такого не было!
Эх, как же тогда было счастливо жить!
И теперь оставалось только горестно вздыхать...
Но увы — если за спиной не стоял грозный профос с плетью или розгами — игрок сам остановиться не мог... И всегда это кончалось дурно. Видать уставала Удача стоять все это время рядом, уходила другие дела делать.
Гриммельсбахер успел еще повспоминать приятное, потом посмотрел на свое нынешнее состояние и вздохнул...
Увы, грустно все! Опять живет на чужие подачки и командует им хоть и неплохой человек, но гамбуржец и как артиллерист себя не очень хорошо показавший. Во всяком случае работе с орудием Хассе обучен хуже, другое дело — что сам игрок понимал — поставили бы старшим его — он бы все продул, а у проныры со щетинистой башкой добро само в мешки залезало! Эх, печаль!
Хорошо еще порка отменяется, пошутили проходимцы, а он уж было и поверил... А могли бы, если б узнали, ччто проиграл казаку чертовому две связки фитилей и свинца фунта три из общих запасов. Опять горестно вздохнул, глядя жалобным собачьим взглядом.
— Вы готовы? — спросил Пауль.
— Всегда, везде и во всем — усмехнулся Хассе.
— Кстати, ты не растолкуешь — кто такие сакмагоны? — задал зацепившийся в памяти вопрос Паша.
— Полон называли сакмой. А татарву и казачьё: сакмогонами. Это слово тебе, может быть, непонятно? — глянул странновато старший канонир на коллегу по пушечному делу.
— Полон — имеешь в виду захваченных рабов?
— Именно их.
— И казаки? — удивился Паштет.
— А ты как думал? Редкая сволочь эти казаки. А что тебя так удивило? — поднял брови Хассе.
— Да как-то вот...
— Взял на службу казака, а сам не знаешь — что за зверь? — усмехнулся старший канонир.
— Ну у нас про них хорошо отзывались — пожал плечами попаданец. Опять вляпался в блудняк, определенно. Причем максимально нехороший блудняк. Понятно, что радости камарады от того, что сукин сын раздел их приятеля догола и сделать ему ничего нельзя, потому как он под защитой Фон Шпицбергена не испытывают ни малейшей, но тут еще что-то примешивается. Не просто обида с досадой.
— Воры и висельники — буркнул 'Два слова'.
— Младенцев сырьем едят? — вспомнил Пауль старую неприязнь европейцев к ужасным диким казакам и старинные гравюры.
— Запросто — уверенно отозвался Шелленберг.
— Про пиратов на море слыхал? — спросил чуточку отвлекшийся от своих грустных мыслей Гриммельсбахер.
— Ну дык! — весомо ответил попаданец. Уточнять не стал, что и видел и слышал.
— Так вот казаки — это сухопутные пираты. Беспощадные и вероломные. Никакого доверия! И я говорю о том, что знаю точно!
— Ну да, ты ж сам пиратом был — подначил одетого в всякое бросовое тряпье камарада Хассе.
Игрок натурально и всерьез обиделся:
— Вот никогда я пиратом не был, обидное ты говоришь!
— Корабли грабил? — усмехнулся тонко Шелленберг.
— Грабил, не спорю. Но — как капер, на службе у Йохана!
— Один черт!
— Это совсем не так! Совсем другое!
— Да говори!
Тут Хассе незаметно для молчуна иронично подмигнул попаданцу. Да, действительно старина 'Два слова' что-то разболтался — разговорился.
— И скажу! Это сравнивать как лесного дикого разбойника и нас — честных наемников! — уже достаточно злобно заявил Гриммельсбахер.
— Эй, немчины! Готовы ехать? — донесся задорный голос из дверного проема. Ухмыляющаяся рожа Ивашки Ерша явилась во всей своей красе. Стоял этаким фертом, подбоченившись, посматривал весело.
— Помяни черта, а он тут как тут тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь — тихо пробормотал Хассе. И громче сказал:
— Готовы, едем!
И впрямь поехали вскоре. Люди военные, не спеша, но быстро собираются, а у Кузнечихи и добра то было с гулькин нос.
Так и двинулись из деревни.
Чуток сбило настроение то, что рыдающая баба вцепилась в казака, уже севшего в седло и завыла в голос:
— Ванечка, на кого ты меня покидаешь, не уезжай любимый, не уезжай!
И никак не получалось выдраться Ершу из ее рук.
Вклещилась намертво. И выла в голос, искренне, надрывая душу всем это видевшим и слышавшим.
Так и волочилась вместе.
