Дровишки тоже нашлись — родни видать охочей на наследство не имелось, а местные все же попугивались покойную ведунью обижать и грабить. Мало ли — с того света дотянется!
— Ой, даже горшков шесть штук! И ухват железный! — восторженно воскликнула входящая в хозяйство Кузнечиха. Усмехнулся — раньше бы иначе воспринял, как и положено балованному горожанину. А поблукав самостоятельно долгое время по лесу понял какая ценность — все эти окружающие человека вещи. Так-то незаметные, привычные в обиходе — а вот когда их под рукой нету — сразу умнеешь. И понятно, что вдовушка рада тут всему — и мутовке из вершинки елочки и паре жерновов и ступе с пестом, что стояла в углу. И без горшка кашу не сваришь, и без коробов — некуда всякое класть — короче говоря каждая мелочь в дело идет.
Это для Пауля здесь этнографический музей — а для женщины — комфорт, добро и уют. Хозяйство! Настоящее! И жизнь становится куда легче, удобнее и веселее. Даже то, что тут вон потолок настелен в отличие от покинутой землянки — и то уже огромный плюс — куда как суше и теплее в холода будет.
— Кошка спокойна?
Вдовица непонимающе глянула, увлеклась уже хозяйством, потому вопрос не поняла. Тут же впрочем взглядом показала — где зверюшка:
— Да вон сидит!
— Ага, значит встретили нас благожелательно. Не против, чтоб мы тут жили. Надо бы в плашке молочка поставить в запечье. Сама знаешь для кого. Чтобы ночью было что покушать.
— Ясненько! — понятливо блеснула глазами и кивнула.
— Нежило?
— Тута я!
— Хозяйке помоги — что скажет — делай, мы тут ночевать будем.
— Но...
— Если спорить станешь — будешь спать на улице. И без шатра.
Слуга остался при своем мнении, но возражать прекратил. А Паштет только хмыкнул, вспомнив старый постулат: 'Что нужно женщине для счастья? Дом полный мебели! И мужчина, чтобы он эту мебель по Дому передвигал!'
Огонь в каменном очаге уже разгорелся, дым лениво стелился серой полосой по потолку.
Как самому высокому — попаданцу уже пришлось пригибаться. Дымоход в потолке он открыл, но пока помогало мало — это горячий дым вверх столбом идет, а пока пламя не разгорелось — не шибко-то проветривается жилье...
Поглядел — хозяюшка самозабвенно возилась с какими-то тряпками и шкурами, видать постель перебирала. Надо бы узнать — как бабка-ведунья померла, после покойницы спать на том же что-то не хотелось. И да — решать с конем надо казацким. И тут как по щучьему желанию — молодой парень, вежливо в дверь постучав, лекаря позвал.
Барсук отобедать зовет к себе.
Очень уместно и вовремя. Пожрать Павел любил всегда и везде.
Тут же и пошел.
Оказалось — поторопился. Ну сотник, серьезно занятый, гнать попаданца не стал, сказал только, что разобраться с делами должен, а обед готовят еще.
Что опять Пауля удивило — занят был Пятой с кучей берестяных — не понять как назвать — листов? Страниц? Писем? Расписок?
Почему-то был уверен попаданец, что берестяные грамоты были только в Новгороде, ан вот — на столе у дворянина их мало не стопка. Так-то понятно — бумага дорогущая, а бересты надрать не проблема вовсе, да и грамотных, умеющих читать и писать на Руси оказалось внезапно много — и местные дворяне и воеводы этого занятия в отличие от западных аристократов вовсе не чурались. Тем более, что европейцы предпочитали переписку на латыни, а тут валяли на своем собственном.
И вот сидит Лисовин, читает, сверяет с другими записями, сам что-то на куске бересты изящным стилосом пишет — ну точь в точь главбух с отчетом.
Если что и знал точно Паша — так это то, что мешать в таком деле не стоит. Звинился и выкатился на улицу, провожаемый слугой.
Пошел по деревне, дивясь тому как все тут устроено грамотно и крепко. Разве что изгороди из тонких жердей хлипковаты на вид, но зато элегантны и на вид приятны. Добротно все, крепкое хозяйство!
Глядь, навстречу Хассе идет. Оказалось — тоже на званый обед. Но по дороге хочет глянуть на невидаль — у Лисовина мельница ветряная в этой деревне какая-то особенная, чем сотник явно гордится. Ну и как матерый дипломат старший канонир решил ознакомиться с местной достопримечательностью. Паша решил, что и ему такое не повредит, лесть она людей располагает, особенно если по делу и искренне сказанная.
Про ветряные мельницы, естественно Паша знал маловато. Ну Дон Кихот их атаковал в конном строю, да в Греции несколько раз видел каменные башни с крыльями, а то и пустые — думал сначала, что крепостные — ан мельницы оказывались. Нет, теперь-то уже внятно понимал, тут повертевшись — какая радость — хорошая мука без песка от ручных жерновов. Хлеб, который на зубах не хрустит — прелесть и вкуснота! И понятно — что мельница — дело жизненно важное.
Но собственно — а что там такого для гордости вящей? Ветер дует в паруса крыльев, те вертятся, вращают как-то вал тот крутит жернов верхний по нижнему, зерно соответственно перетирается в съедобную муку.
Хотя крыло — уже требует расчета и мастерства. Любое. Да и с парусами тоже не все просто. Так что мельники — те еще штукари парусного спорта.
И сильно удивился, увидев мельницу. Почему-то сразу подумал о катафрактах — клибанариях, закованных в серебряную броню. Здоровенная башня мельницы была под солнцем цвета чуток потускневшего серебра и словно чешуей брони покрыта! От верха крыши до низа.
Крылья мерно вращались. Умиротворяюще так.
Подошли поближе и в глазах Хассе определенно отразилось и удивление и уважение этой постройкой.
— Да, толково сделано. Слыхал о этой новинке, но тут вижу впервые.
— В чем соль, камарад?
— Мельница должна как корабль ловить ветер. А тот дует с разных сторон. Потому надо поворачивать мельницу вручную.
— Погоди, я в Греции видел каменные мельницы — так их хрен повернешь! — ляпнул сгоряча фон Шпицберген и в который раз сам на себя разозлился. Ну вот когда он уже будет за языком следить? Единственное утешение, что такое не с ним одним бывало — вон даже ас разведки и перевоплощения Абель признался, что в первый раз будучи нелегалом с легендой прокололся как последний лопух в Гамбурге 1927 года. Шел он таким истинным немцем без страха и упрека по улице и навстречу мужик в кепке. И тот вдруг по-русски спросил, где тут можно поссать?
И Абель ляпнул в ответ тоже на великом и могучем — что дескать в любой парадной!
И понял, что это провал полный. Вернулся на вокзал и шесть часов ждал ареста. Но никто за ним не явился — что это был за эмигрант и как в лощеном гамбуржце он почуял своего — так тайной и осталось.
— Ого, ты и в Греции побывал? — тут же удивился старший канонир.
— Ну да, было дело. Так что здесь тебя поразило?
— То, что ты на Серединном море побывать успел. Что ты там делал?
— Купался. Вода там теплая — буркнул сущую правду Пауль.
— О, понял! — и Хассе ехидно подмигнул, восприняв честный ответ как явное нежелание толковать о каких-то тайных делах этого странного мушкетера-лекаря.
— Так что тут с мельницей этой?
— А сам смотри! В этой твоей Греции ветер небось дует с одной стороны — там же море! Утром дует туда, а вечером оттуда. Можно крылья в одном направлении намертво установить. А на равнинах ветер ловить надо — вот всю мельницу и поворачивают.
— Вручную?
— И не только. Лошади, ослы впрягаются. Потому хоть и надо делать ее повыше — так воздух поймать в крылья легче, но высокую башню разворачивать тяжелее — весит она изрядно. А тут видишь сзади хвостом бревнище торчит?
— Вижу! — согласился Павел.
— Так вот в этой мельнице не всю ее крутить надо — а только верхний шатер, а он куда легче чем все это хозяйство. Да еще и рычагом этим, бревном — что и совсем легко получается. В одиночку управиться можно!
Тут Паштет сообразил, что ляпнуть про вращающуюся танковую башню не стоит вслух. Просто кивнул. И как полагается нормальному попаданцу — оценил мудрость здешних мастеров и их инженерное чутье.
Как там говорил кто-то из древних? Дайте мне рычаг и я весь мир переверну к чертовой матери!
Хассе о мельнице отозвался уважительно, добротно все сделано и разумно, словно немецкие мастера поработали! Как уже убедился Паша — это была наивысшая степень похвалы.
В брюхе заурчало. Определенно пир у Лисовина был сейчас в самый раз. И оба канонира отправились в гости, по дороге степенно обсуждая зажиточность местных жителей. И для Паши было странно, что рассудительный Хассе говорил без всякой иронии, что здесь селяне живут и побогаче, чем многие горожане у него на родине. Усмехнулся — до чего же въелось вколачиваемое веками, что жить достойно у нас никак невозможно, а вот стоит только пересечь границу — и тут же роскошь бытия со всех сторон обволакивает!
Причем слышал эту ересь Паштет в том — будущем покинутом времени от куда как богатых людей, которые могли себе позволить буквально все — но и они были страшно недовольны своей жизнью и почти буквально повторяли слова непутевого царя Петра под номером Три о том, что он с огромным удовольствием бы поменял корону и скипетр Российского Императора на мундирчик прусского поручика. Но покойного царя почему-то считали придурком и полуидиотом, а повторявшие его дурость бонзы числились невиданно умными — они же богатые!
То, что зачастую они просто были удачливыми ворами и кроме тыренья денег и пиления бюджетов не умели ничего — их не смущало. Как нимало не смущало то, что до них таких самоуверенных дегенератов была масса и их за границей никогда не облизывали, а быстро и умело обдирали как липку — тоже. Примеры множественные хоть ограбленного поляками Курбского или так же ободранного румынскими полицейскими Остапа Бендера ничему не учил жадных и тупых. Подумаешь, Великие Князья в эмиграции мигом растеряли все свои чемоданы с бриллиантами и пришлось им работать таксистами, это ж не показатель! Пренебречь! Вальсируем!
Никакие звоночки не смущали. Это ведь все отдельные эксцессы! Ну подумаешь, приехал на элитный курорт крутой олигарх со своими эскортницами, а местная, практически сельская полиция его тут же арестовала как сутенера, что притащил, нарушая веселие местных серьезных граждан, каких-то блядей для разврата — это ж не показатель того, что олигарх этот никакого веса там не имеет и потому можно его мигом сунуть в обезьянник, причем для этого достаточно полномочий местной полиции.
А оказалось — что наши всесильные олигархи вес свой прямо на границе теряют мигом. И одни вдруг там помирали странными смертями, а их богатство исчезало как дым и концов не найти, другие попадали в механизм судебной машины по самым разным поводам и выходили голы, как соколы, третьи вляпывались в странные и вроде случайные ситуации — и с тем же эффектом.
Пауль в свое время очень удивился, узнав про вал незамеченных в России скандалов, когда оказалось, что мечтающим иметь свое жилье в Лондоне, там массово втюхивали под видом продажи — договоры долгосрочной аренды. В которых особо мелким шрифтом указывалось, что хозяин жилья может выставить арендатора вон без возврата денег даже за перестановку мебели!
Ну кто ж читать будет сраный мелкий шрифт? Всяко не Хозяева Жизни! Они ж не нищие лохи! У них есть бабки! Они все могут!
И они тут же не то, что мебель переставляли, а и делали категорически запрещенные по договору ремонты и перепланировки.
И их отлично выставляли вон, не возвращая денег, потому как наворовать в разгромленной России было куда проще, чем сберечь натыренное. На это, как оказалось, ума надо куда больше. И разумеется суды в Лондоне и прочих местах принимали понятно чью сторону — всяко не пришлого вороватого жулья, а своих благонамеренных граждан.
Отработано до мелочей на всяких тупых раджах и прочих диких аборигенах. Эти тупые туземные обезьяны все одинаковы в своей глупой самоуверенности и жадности.
А тут гляди-ка — житель солидного города Гамбурга уверенно заявляет о том, что тут — не нищеброды какие-то... И дом Барсука Пятого, особенно его хозяйственные постройки — тоже вызвал уважительное цоканье. Богато живет дворянин!
Потом старший канонир с шага сбился. На молчаливый вопрос Паши только глазами показал в сторону. Попаданец тоже уставился. Ничего не понял. Посмотрел внимательнее.
И гляди — ка — малые мальчуганы деловито кучкой что-то творят. Ага, самострел у одного на плече висит. О, а там у них здоровенный филин и не менее солидный ворон. И не улетают птицы! Спокойны совершенно. Мальчуганы что-то дообсуждали, встали на ноги. Филин беззвучно махнул неожиданно громадными крыльями и в пару махов взлетел — и тут же как-то очень привычно сел на подставленную ему руку одного из пацанов. От тяжести птицы тот даже качнулся слегка. А ворон, чей взлет был куда менее заметным уже у другого паренька на плече устроился. Причем так, словно всю жизнь там сидит.
— Эй, молодые мужчины! Куда вы идете? — спросил их Хассе, когда поравнялись.
— Как куда? Вестимо — на охоту! — независимым тоном ответил тот, что постарше. Ишь, мелкота — и стоит гордо и одет справно, без заплат даже.
— С этими птицами?
— Конечно! — и поглядел этак, дескать вот мы какие, дивись немчин!
Немец не без уважительности кивнул и усмехнулся.
Павлу только дивиться оставалось. Нет, про царскую соколиную охоту он знал и про степняков, что с орлами и всякими там беркутами охотились конно — тоже. И даже про приморских жителей, что бакланами ручными рыбу ловили — тоже.
Но — филин? Но — ворон? Но — крестьяне? Да еще и дети совсем!
Так в задумчивости дошли до самого крыльца.
— Ну пойдем, набьем брюхо! — усмехнулся старший канонир, открывая дверь.
Фон Шпицберген вернул улыбку и браво подмигнул! Дескать не родился еще тот солдат, который мимо дарового угощения пройдет!
А там уже встречал слуга и повел за собой. Ну, назвался груздем — лезь в кузовок!
Поклонились на пороге, чтоб лоб не расшибить, перекрестились на Красный угол. Пауль незаметно, как ему показалось, огляделся. Зал, не так чтоб очень большой, но просторный. До того он Лисовина видать в его комнате видал, в кабинете, как это будет позже называться. А тут — столовая, значит.
Чисто все, и пол выскоблен до белизны и стены мало не сверкают. Не так, чтоб богато, но в сравнении с домом ведуньи — считай как в операционной стерильной. И тепло, натоплено от души, но без запаха дыма. Печка, значит, с нормальной трубой у Пятого. А вот это — уже признак богатства. Кирпичи нынче — как золотые слитки! И окошки — не пузыри вставлены, явно поблескивает — слюда, точно.
Повертел незаметно носом — вкусно пахнет! Пироги напечены значит!
А хозяин радушный к столу зовет. И усаживает — Павла по правую руку, татарина-десятника, что чуть раньше пришел — по левую, немца — пушкаря напротив себя. Еще за столом подросток оказался, серьезный парень, молчун — и лицом на Лисовина похож, сын наверное. Так и оказалось — первенец, потому и допущен, что уже во взрослые дела должен вникать.
Почему-то Паше в голове вертелось устойчиво штампованное — лебеди целиком, осетр на двухметровом блюде, икра заморская бакла... не это не отсюда. А нес слуга разные пироги — некоторые, что большие, на досках, некоторые — мелкие — в больших глиняных мисках. Второй слуга — помоложе и повертлявее тем временем аккуратно разливал в оловянные чарки кому медовуху, кому — из другого кувшина — квас.
