Первые дни пробного вещания прошли без каких-либо проблем — погода была прекрасная. Однако затем усилился ветер, и аэростат на высоте 500 метров начало сильно мотать. Изображение на телевизорах стало прыгать. Затем на Москву надвинулась гроза, и аэростат пришлось срочно опустить на землю, пока в него не ударила молния. Учитывая наличие кабель-троса, который мог стать заземлением, последствия могли быть серьёзные. (АИ)
Хрущёв перед совещанием НТС получил информацию об итогах пробного вещания. Теперь ему предстояло выбрать.
Предложение Королёва башню не строить, понадеявшись на спутники «Молния», Никита Сергеевич отставил сразу:
— Тут, Сергей Палыч, я с вами не соглашусь. Да, один спутник запустить будет дешевле, чем строить башню. Да, строить её будут лет пять, не меньше. Но простоит она лет 60 точно, а может и все сто. А спутник у вас, вы говорите, работает год. Потом надо новый запускать. Пусть даже вам удастся довести срок службы спутника на орбите, скажем, до трёх лет — так или иначе, считать надо совокупную стоимость эксплуатации каждой системы.
По этому показателю система товарища Гарфа, с аэростатами, выходит самой дешёвой, но у неё есть серьёзный недостаток — большая зависимость от погодных условий. Зато для неё не нужна сеть приёмных станций — каждый аэростат с комплексом наземной аппаратуры одновременно и ретранслятор, и приёмник, и передатчик.
— Тут ещё один момент, Никита Сергеич, — вставил Павел Васильевич Шмаков. — Состав аппаратуры системы «Орбита» и аэростатной системы товарища Гарфа в целом почти одинаковый, только вместо спутниковой «тарелки» вешается аэростат. Аппаратура может монтироваться в одних и тех же контейнерах. Поэтому аппаратуру в контейнерах выпускать и размещать по стране так или иначе надо. Просто где-то к ней будет пристроена спутниковая тарелка, а где-то — аэростаты.
— Вот! — Первый секретарь многозначительно поднял палец. — А спутники «Молния» у нас ещё не летают. Поэтому давайте сделаем так: аппаратуру выпускаем и по стране развозим, устанавливаем и готовим к выходу в эфир. Аэростаты с антеннами делаем. Для сельской местности, где при грозе электричество так или иначе отключают, эти аэростаты помогут быстро нарастить площадь охвата вещанием.
Башню строить будем. Новый телецентр всё равно нужен, в старом слишком тесно. На ней можно разместить много разной аппаратуры, и ремонтировать её будет проще, чем каждый раз новый спутник запускать.
К тому же башня, согласно проекту, имеет ресторан и смотровую площадку для туристов, что будет приносить дополнительный доход. Кстати, о смотровых площадках. Это — хорошее, доходное начинание, и его надо развивать в рамках туристического проекта. Не только в Москве, но и в других городах. Вот, я знаю, что в Ленинграде с Исаакиевского собора обзор хороший.
Систему «Орбита» ориентируем, прежде всего, на отдалённые районы Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Европейскую часть страны мы уже относительно неплохо покрыли вещанием через радиорелейные линии, а сейчас к ним ещё и аэростаты добавим.
При дальнейшем обсуждении вариантов строительства телебашни схватились сторонники двух проектов — цельнометаллического и бетонного. Из бетона таких гигантских высотных сооружений ещё не строили. Были сомнения, что бетонная башня такой высоты устоит. Зато бетон не требует дополнительного ухода, а металлическую башню надо будет всё время красить и перекрашивать, чтобы защитить от ржавчины.
Хрущёв взял ответственность на себя и поддержал проект бетонной башни. Проект делали главный конструктор Николай Васильевич Никитин, архитекторы Леонид Ильич Баталов (главный архитектор) и Дмитрий Иванович Бурдин.
Конструкция башни напоминала перевёрнутую лилию. Количество опорных лепестков первоначально планировалось четыре, но по совету немецкого инженера Фрица Леонхардта его увеличили до 10. Особенностью проекта был неглубокий фундамент. Башня должна была стоять устойчиво за счёт превышения массы нижней части над верхней и низко расположенного центра тяжести. Начало строительства запланировали на лето 1960 г.
В 1959-м году решался вопрос с реорганизацией Академии Наук СССР. Впервые вопрос о необходимости такой реорганизации ещё в 1954 г поставил академик Пётр Леонидович Капица. Хрущёв тогда советовался с ним, выясняя ситуацию в фундаментальной науке. Пётр Леонидович выражать своё мнение не стеснялся, заявил прямо: в большинстве серьезных направлений мы отстаём, а там, где не отстаём, как в ядерной физике, это тоже заслуга не Академии, а Министерства среднего машиностроения.
Капица сетовал на чрезмерное увлечение Академии прикладными разработками в ущерб поиску новых научных направлений. Начиная с 1930-х годов эффективность академических исследований оценивали не цитируемостью авторов в мировой научной печати, а эффективностью внедрения. Как пояснял тогдашний президент Академии Александр Николаевич Несмеянов: «передовицы «Правды» нас ориентировали не на большую науку».
Капица предлагал освободить Академию наук от рутины, чтобы учёные думали об открытиях, а не конструировали то, что может сделать любой грамотный инженер. Инженерные заботы следует отдать промышленности, а с ними и большинство прикладных академических институтов.
Хрущёв академика внимательно выслушал, но принимать решения не торопился. Мнение Капицы всё-таки мнение всего лишь одного академика, пусть и всемирно знаменитого.
Тем более, что полученная информация привела к мощному ускорению как прикладных разработок, так и фундаментальных исследований, хотя и в несколько меньшей степени — учёные в силу своего научного подхода верить полученным из ВИМИ статьям на слово не торопились, серию за серией проводили подтверждающие опыты, и лишь после этого заявляли об открытиях. (АИ)
С 1951 по 1956 год число занятых различными разработками, по-прежнему в основном прикладными, в структурах Академии Наук почти удвоилось. В выступлении на XX съезде партии президент Академии наук Несмеянов в числе прочих достижений отметил «разработку конструкции автоматических дверей для московского ресторана «Прага» и новых видов стали для перьевых ручек».
Несмеянов предусмотрительно оговорился, что подобная приземлённость мешает развитию фундаментальных исследований, однако сетовал он больше на словах. В составленном им перечне «Важнейших задач…» более чем половины были такими же чисто прикладными.
Бытиё определяло сознание. За автоматические двери, вроде как в ресторане «Прага», заказчик платил солидные деньги. Академический статус давал разработчикам солидные преимущества: более высокие оклады, чем в промышленности, особенно остепененным кандидатам и докторам наук, отпуска по полтора — два месяца. Всё это сочеталось с более чем ненапряженными планами, а то и вообще их отсутствием.
При этом люди по-настоящему творческие, увлеченные делом, переходили в промышленность без сопротивления, отпуск они практически не использовали, работали днями и вечерами, прихватывали и выходные. Сопротивлялись «служащие от науки», звезд с неба не хватавшие, но до привилегий охочие.
Бюрократические структуры обычно оценивают свою значимость по численности штата. Академик Несмеянов не горел желанием сокращать свой штат, а вместе с ним и фонд заработной платы, количество зданий, гаражей, домов отдыха и прочего.
Академики, прежде всего — физики и математики, начали протестовать. Капица при каждом удобном случае требовал пересмотра приоритетов в пользу фундаментальных исследований. Академик Тамм, разочаровавшись в творческих способностях Президиума Академии, ратовал за передачу полномочий отделениям.
В конце 1956 года, академики Лаврентьев, Христианович и Соболев пришли к Хрущёву с предложением организации Сибирского отделения. Вновь всплыла тема необходимости реорганизации Академии Наук, но в этот раз она не была основной. Пришедших занимала Сибирь, образование там крупного научного центра, настоящее дело, а не столичный академический скандал.
Хрущёв был плотно занят, всё его внимание занимали сначала целина, потом жильё, сельское хозяйство, Суэцкий кризис, образование ВЭС и американо-турецкий прессинг Сирии. Дела науки он поручил академику Келдышу, но тот с началом активного освоения космического пространства тоже чаще бывал на Байконуре и в НИИ-88, чем в Академии Наук.
В третий раз о неблагополучной ситуации в Академии в конце 1957 года напомнил Хрущёву Николай Николаевич Семёнов, но тоже напомнил мимоходом. Они с Хрущёвым говорили в основном о развитии химической промышленности. В отличие от Лаврентьева, Семёнов порекомендовал Никите Сергеевичу вмешаться в ситуацию:
— Академия все больше погружается в рутину малозначимых работ, настоящей наукой там почти не занимаются, — прямо заявил Николай Николаевич. — Та информация, что потоком идёт из ВИМИ, по большей части прорабатывается в отраслевых институтах, а фундаментальная наука всё чаще остаётся в стороне.
Обеспокоенный Хрущёв дал прямое поручение академику Келдышу, только что, в конце 1957 г избранному членом Президиума ЦК КПСС, разобраться с положением дел в Академии. (В реальной истории такое поручение было дано секретарю ЦК Нуритдину Акрамовичу Мухитдинову).
Зная, что сам Келдыш — тоже сторонник реформирования Академии, Хрущёв не сомневался в успешном решении проблемы, но попросил Мстислава Всеволодовича учесть мнение как сторонников реформы — академиков Лаврентьева, Семёнова, Капицы, Соболева, так и сторонников линии Несмеянова.
— Не спешите, взвесьте все «за» и «против», — прямо сказал Никита Сергеевич. — Нам не нужно, чтобы потом всякие «обиженные» писали в мемуарах, что «Хрущёв разогнал учёных».
Деловые отношения у Несмеянова с Хрущёвым тоже не складывались. Несмеянов был достаточно консервативным, и в динамичную линию поведения Первого секретаря не вписывался. Никита Сергеевич не мог понять, почему «рядовые» академики Капица, Курчатов, Семенов, Лаврентьев, Христианович идут к нему с вопросами общегосударственного значения, болеют за дело, а глава Академии всё больше беспокоился о готовящемся сокращении двухмесячного отпуска академическим научным сотрудникам, а также отмена выплаты ежемесячной «надбавки за звание». (Тогда академикам выплачивали каждый месяц 500 (5000 рублей до реформы 1961 года), а членам-корреспондентам 250 (2500) сверх зарплаты, независимо от выполненной работы. Источник: С.Н. Хрущёв «Реформатор»)
Плотно занятый в Главкосмосе академик Келдыш готовил свои предложения по реформе Академии Наук более года. Сначала проблему обсуждали на Президиуме Академии, затем в Отделе науки ЦК у Кириллина, и наконец в мае 1959 года вынесли на заседание Президиума ЦК, положившее начало реформированию Академии.
Мстислав Всеволодович, как член Президиума ЦК (АИ), изложил свой проект. Потом выступил Несмеянов, после него — Косыгин, завершил обсуждение Хрущёв. Все пришли к согласию, что реформа Академии Наук назрела, но взгляды на методы проведения реформы у всех сторон были свои.
Хрущёв в целом склонялся к мнению академика Келдыша, а он как раз поддерживал позицию академиков Семёнова, Лаврентьева, Тамма, Соболева и других «реформаторов». Тем не менее, решать с ходу ничего не стали, согласились с тем, что реорганизация науки дело неспешное и деликатное.
Никита Сергеевич миролюбиво отметил, что «переселение — это как перенос старого дома, что нередко трудно сделать. Кроме того, опыт показывает: переселение ученых связано с разного рода проблемами. Лучше создавать новые лаборатории при заводах, научные институты — в районах-комбинатах, куда наряду с опытными известными учеными выдвигать больше молодежи. Подумайте, товарищи, и вносите предложения».
Ничего особенно угрожающего в словах Первого секретаря не прозвучало. Несмеянов опасался, что Хрущёв потребует передачи в местное подчинение уже существующих филиалов академических институтов, но Никита Сергеевич предложил создавать на стыке практики с теорией новые исследовательские организации так, чтобы они бы не порывали связи с большой московской наукой и одновременно увязывали бы эту большую науку с интересами производства.
Идея Первого секретаря ученым понравилась. Московские институты один за другим учреждали свои филиалы в промышленных центрах. Со временем они набирали сил, отделялись и превращались в самостоятельные научные центры. Предложенная Хрущёвым стратегия развития науки оказалась жизнеспособной и намного пережила его самого.
В итоге поручили Несмеянову и ученому секретарю Академии Александру Васильевичу Топчиеву подготовить свои собственные предложения, чтобы затем сравнить их с проектом академика Келдыша.
Александр Николаевич поначалу рассчитывая, как и в 1955—1956 годах, спустить вопрос на тормозах, предложил передать в промышленность лабораторию двигателей академика Стечкина, занятую вопросами сугубо прикладного направления, и передать в подчинение районов-комбинатов расположенные на их территории филиалы некоторых институтов. С этими предложениями Несмеянов выступил в июне 1959 года на уже упомянутом Пленуме ЦК.
И тут, не ко времени для сторонников Несмеянова, в самой Академии снова начали активно выступать Семёнов с Капицей, к ним присоединились и другие весьма авторитетные академики, физики Алиханов и Тамм, химики Кабачник и Шемякин, их поддержал Мстислав Всеволодович Келдыш, к которому они апеллировали в поисках поддержки на уровне ЦК.
С этими академиками у Несмеянова отношения были сложные. Он вообще не жаловал «нарушителей спокойствия», а Лаврентьева и Семёнова откровенно не переносил, именно потому, что они постоянно лезли «не в свое дело», да ещё через его голову. Лаврентьев не ставя в известность Несмеянова, «пробил» в правительстве создание Сибирского отделения АН СССР. Семёнов, также вопреки распоряжениям Несмеянова, организовал под Москвой, в Черноголовке, испытательный центр, где исследовал теорию взрыва. Пользуясь личными связями, на собственной «пробивной» энергии Николай Николаевич привел в Черноголовку военных строителей, ежегодно неведомым для президента Академии образом «осваивал» изрядную часть выделяемых Академии ресурсов. В результате Черноголовка под руководством Семёнова существенно обгоняла создаваемый Несмеяновым научный комплекс химических и биохимических институтов в Пущино.
В этой ситуации Несмеянов растерялся и попросился на приём к Хрущёву. Первый секретарь Александра Николаевича не «мариновал», принял без задержки, на следующее же утро, 3 июля 1959 года. Несмеянов и в этот раз не решился идти один, взял с собой Топчиева.
Беседа длилась примерно полчаса. Говорил главным образом Топчиев, он же и отвечал на вопросы Хрущёва. Несмеянов только изредка уточнял детали. Топчиев жаловался на сложность управления современной наукой,
