— Ты права. В принципе. Теперь моя очередь...
Пятьдесят человек племени прожили большую часть своей жизни под навесом. Итак, Гарри Уваров установил распорядок дня, определив людей, которые должны были проводить время с ним внизу. Уваров приходил в ярость, если расписание нарушалось, настаивая на том, что даже само расписание старше любого живого человека, кроме него самого.
— Уваров отправил меня наверх — к гигантскому капоку — посмотреть, изменились ли звезды.
Прядильщица хмыкнула; она сама взяла инжир и съела его целиком, как обезьяна. Она вытерла губы листиком. — Почему?
— Не знаю...
— Тогда он старый дурак. И ты тоже.
Мастер стрел вздохнул. — Тебе не следует так говорить, Прядильщица. Уваров — старик, очень древний человек. Он помнит, когда был запущен корабль, и...
— Я знаю, я знаю. — Она выковыривала семечки из зубов мизинцем. — Но он также сумасшедший старик и становится все безумнее.
Мастер решил не спорить. — Но так это или нет, мы все равно должны заботиться о нем. Мы не можем позволить ему умереть. Ты бы этого хотела? — Он вглядывался в ее лицо, отыскивая признаки понимания. — И если ты — и твои друзья — не будете выполнять свои обязанности по очереди...
— Чего мы не делаем.
— ...тогда это означает, что таким людям, как я, приходится нести больше, чем положено по закону.
Прядильщица веревок торжествующе ухмыльнулась, на ее лице проступила яркая краска. — Итак, ты признаешь, что тебя возмущает необходимость ухаживать за этой старой реликвией там, внизу.
— Да. Нет. — Несколькими словами она поставила его в крайне неловкое положение, что, казалось, удавалось ей так часто и так легко. — О, я не знаю, Прядильщица. Но мы не можем позволить ему умереть.
Она откусила еще одну фигу и небрежно сказала: — Почему бы и нет?
— Потому что он человек, который заслуживает достоинства, если не чего-то другого, — огрызнулся он. — И...
— И что?
И, подумал он, я боюсь, что если Уварову позволят умереть, миру придет конец.
Мир был таким явно искусственным.
Лес был заключен в коробку. Можно было пустить стрелу в небо. В полу были дыры и целые уровни — владения нижних людей — под миром. Скрытые машины каждый день освещали небесный купол, заставляли дождь падать на ожидающие листья и нагнетали воздух вокруг верхушек навеса. Возможно, существовали и более хитроумные механизмы, размышлял он иногда, которые поддерживали этот маленький замкнутый мирок другими способами.
Прядильщице мир, должно быть, казался огромным. Но в глазах Мастера он стал маленьким и хрупким, и по мере того, как он становился старше, он все больше осознавал, насколько все люди леса зависят от механизмов, которые были древними и недоступными.
Если механизмы выйдут из строя, они все умрут; для Мастера стрел это было так просто и незабываемо.
Гарри Уваров был старым дураком в инвалидном кресле, не имевшим очевидного влияния на механизмы, которые поддерживали в них жизнь. И все же, казалось несомненной правдой, что он действительно был так стар, как утверждал — что ему была тысяча лет, столько же лет, сколько самому кораблю, — что он помнил Землю.
Уваров был связующим звеном с днями постройки корабля. Мастер с глубоким суеверным страхом чувствовал, что если Уваров умрет — если эта осязаемая связь с прошлым когда-нибудь прервется, — то, возможно, погибнет и сам корабль, вокруг них.
И потом, как они вообще смогут выжить?
Он обеспокоенно посмотрел на свою дочь, задаваясь вопросом, сможет ли он когда-нибудь объяснить ей это.
9
Лизерль пробудилась — медленно, прерывисто — от своего долгого сна.
Она раздраженно пошевелилась, огляделась, моргая виртуальными глазами, пытаясь понять, что ее потревожило. Какое-то движение?
Движение в этом супе с температурой в миллион градусов?
Сложив виртуальные руки на груди, поджав под себя ноги, она медленно плыла сквозь сжатую плазму радиационной зоны. Вокруг нее, почти незамеченные, высокоэнергетические фотоны исполняли свой сложный танец продолжительностью в миллионы лет, прокладывая себе путь из ядра к поверхности.
По прошествии всего этого времени она переместилась к расстоянию не более трети солнечного радиуса от центра самого Солнца.
Она провела краткую диагностическую проверку своих оставшихся хранилищ данных. Она, конечно, обнаружила больше повреждений; больше кумулятивного опустошения непрекращающейся руки энтропии. Она смутно задавалась вопросом, сколько из ее первоначальных возможностей обработки и памяти у нее осталось к настоящему времени. Десять процентов? Может быть, меньше?
Что бы она почувствовала, если бы сейчас полностью пришла в себя? В любом случае, она никогда не использовала свои возможности в полной мере — в системы была встроена огромная избыточность, — но она наверняка осознавала бы какую-то потерю: возможно, пробелы в памяти или ухудшение восприятия своего виртуального тела — онемение, неидеально реализованная кожа.
Лизерль, сказала она себе, ты стареешь, снова и снова. Первый человек в истории, который состарился во второй раз.
Еще один раз, для леди-уродки.
Она улыбнулась и прижалась лицом к коленям. Когда-то глубина ее самосознания и способность получать доступ к огромным хранилищам памяти сделали ее самым сознательным человеком — или, во всяком случае, квазичеловеком — в истории. Так ей сказали.
Что ж, это больше не могло быть правдой.
Всегда предполагая, что еще остались люди, с которыми можно сравнивать себя, конечно.
Плазма все еще струилась по поверхностям интерфейса, в котором хранились ее древние, потрепанные хранилища данных; где-то за пределами Солнца энергия, сбрасываемая через охлаждающую червоточину, должно быть, все еще сияет подобно миниатюрной звезде, возможно, отбрасывая свои тени на фотосферу. Она знала, что холодильная система червоточины, должно быть, все еще работает, и что различные усовершенствования, внесенные в нее инженерами, поскольку она вышла далеко за рамки своего дизайна в своем стремлении глубже проникнуть под Солнце, должно быть, все еще работают. Во всяком случае, в некотором роде.
Она знала все это, потому что, если бы связь не работала, она была бы мертва.
Было даже возможно, что на другом конце червоточины все еще были люди, получающие полезные данные из связи. На самом деле, она смутно надеялась на это, несмотря ни на что. В конце концов, в этом прежде всего и был смысл этой экспедиции. То, что они больше не хотели с ней разговаривать, не означало, что их там не было.
В любом случае, это едва ли имело значение; она не собиралась просыпаться от дремотного полусна, в котором коротала годы — и столетия, и тысячелетия...
Но снова этот намек на движение. Что-то неуловимое, преходящее...
Это была не более чем тень, скользнувшая по краю ее сенсориума, едва различимая даже ее обостренными чувствами. Она попыталась повернуться, чтобы проследить за неуловимым призраком, но оказалась жесткой, неуклюжей, ее "конечности" заржавели от столетий заброшенности.
Шипящая тень снова описала дугу перед ее глазами, пронеслась по прямой линии и исчезла из поля зрения.
Работая с непривычной поспешностью, она запустила процедуры самовосстановления во всей своей системе. Она проанализировала увиденное, разложив сложное изображение, представленное ей визуально, на лежащие в его основе формы компонентов.
Она почувствовала смутное возбуждение. Она знала, что если бы она все еще была человеком, ее сердце билось бы быстрее, а прилив адреналина заставил бы ее кожу натянуться, дыхание участиться, чувства обостриться. Впервые за многие исторические века она почувствовала раздражение из-за кокона отключенных виртуальных чувств, который окутывал ее; это было так, как если бы механизм мешал ей чувствовать...
Она обдумала результаты своего анализа. Изображение едва ли существовало; неудивительно, что оно показалось ей призраком. Это была не более чем слабая тень на фоне потока нейтрино из солнечного ядра, смутная согласованность среди искорок взаимодействия с медленно движущимися протонами плазмы...
Тень, которую она видела, была структурой темной материи. Нечто из фотино, вращающееся вокруг сердца Солнца.
Она чувствовала ликование. Наконец-то — и как раз на глубине, в трети солнечного радиуса от центра, как они с Киваном предполагали все эти годы назад, она нашла то, за чем пришла сюда — приз, ради которого ее человечность была отброшена. Наконец-то она добралась до края теневого ядра темной материи Солнца, до почти невидимой язвы, которая гасила его термоядерный огонь.
Она ждала возвращения объекта фотино.
Мастер стрел скользнул к земле.
Он прошел сквозь еще один слой листьев: это был лесной подлесок, состоящий из адаптированных к темноте пальм и немногих саженцев, молодых деревьев, растущих из семян, оброненных кронами деревьев. Свет на этом уровне — даже сейчас, в полдень — был тусклым, пропитанным зеленью кроны. Воздух был горячим, застоявшимся, влажным.
Мастер достиг грунта, недалеко от основания огромного дерева. Под одной из его босых подошв извивался жук, прокладывая себе путь через гниющие листья. Мастер рассеянно наклонился, поднял жука и отправил его в рот.
Он спустил с дерева свою веревку и пошел по лесной подстилке.
Под тонкой почвой он чувствовал толстый слой корешков дерева. Деревья поддерживались огромными контрфорсами: растущими из густых стволов треугольными ребрами, шириной в пять ярдов у основания. Тонкая цепочка термитов — лента длиной в сотни ярдов — уверенно шествовала по полу рядом с его ногами, направляясь к расщелине ствола дерева, в которой находилось их гнездо.
Он проходил мимо разноцветных брызг среди разлагающейся лесной подстилки — в основном это были мертвые цветы, упавшие с кроны, — но была также одна огромная раффлезия: единственный цветок в ярд шириной, без листьев, с толстыми темно-бордовыми лепестками, кожистыми и покрытыми бородавками. Изнутри исходил отвратительный запах гниения, и мухи, загипнотизированные ароматом, роились вокруг огромной чаши.
Мастер, озабоченный, обошел вокруг гротескного цветка.
— ...Где, во имя Леты, ты был?
Кресло Уварова покатилось к Мастеру из тени его укрытия.
Мастер, пораженный, отшатнулся назад. — Я остановился, чтобы собрать инжир. Он был спелым. Я встретил свою дочь — Прядильщицу веревок — и...
Гарри Уваров игнорировал его. Уваров вкатил свое кресло обратно в укрытие, его колеса тяжело проминали мягкую лесную подстилку. — Расскажи мне о звездах, которые ты видел, — прошипел он. — Звезды...
Убежище Уварова представляло собой не более чем крышу из веревок и пальмовых листьев, паутину, подвешенную между стволами деревьев. Под этой крышей джунгли были расчищены и устланы грубо отесанными деревянными досками, по которым Уваров мог кататься, а колеса его кресла жужжали, возя его туда-сюда, туда-сюда. К стенам были прикреплены незажженные смоляные факелы. Уваров хранил здесь свои немногочисленные пожитки, большинство из которых было непонятно Мастеру стрел: коробки, закрытые стеклянными дисками, пожелтевшие и выцветшие от использования книжные полки, шкафы, стулья и кровать, на которую Уваров больше не мог забраться.
Ничто из этого никогда не срабатывало при жизни Мастера стрел.
Гарри Уваров был завернут в кожаное одеяло, которое скрывало его бесполезные конечности. Его голова — огромная, похожая на череп, окаймленная небесно-белыми волосами и с глазами, ввалившимися от разложения, — болталась на шее, которая стала слишком слабой, чтобы ее поддерживать. Если бы Уваров мог стоять, он был бы выше Мастера на три фута. Но, развалившись в кресле, Уваров был похож на какую-то гротескную куклу, грубую вещь, сделанную из тряпок и черепа какого-то животного, возможно, обезьяны.
Мастер с беспокойством изучал Уварова. Старик никогда не отличался рациональностью, но сегодня в его голосе, казалось, появились дополнительные нотки — возможно, наконец-то острие настоящего безумия.
И если это было правдой, как он — Мастер стрел — собирался с этим справиться?
— Ты чего-нибудь хочешь? Я тебе принесу...
Уваров поднял голову. — Просто скажи мне, черт бы тебя побрал... — Его похожие на листья щеки затряслись, а на подбородке появились брызги слюны, что означало ярость. Но его голос, реконструированный какой-то машиной несколько поколений назад, был мягким, нечеловеческим шепотом.
— Я забрался на капок — самое высокое дерево... — Мастер, запинаясь, попытался описать то, что он видел.
Уваров слушал, запрокинув голову и приоткрыв рот.
— Звездный лук, — сказал он наконец. — Ты видел звездный лук?
Мастер стрел покачал головой. — Я никогда не видел звездный лук. Расскажи мне, как он выглядит.
Ярость, казалось, охватила Уварова; его кресло каталось взад-вперед, взад-вперед, грохоча по расшатанным половицам. — Я так и знал! Никакого звездолета... Корабль замедляет ход. Мы прибыли. Я так и знал...
— Они пытались исключить меня. Эти ублюдочные планировщики-выживальщики и, возможно, даже эта сморщенная сука Армонк. Если она все еще жива. — Он развернулся, пытаясь стать лицом к Мастеру стрел. — Разве ты этого не видишь? Если звездного лука нет, значит, корабль прибыл. Путешествие окончено... Спустя тысячу лет мы вернулись на Солнце.
— Но в твоих словах нет смысла, — слабо запротестовал Мастер стрел. — Звездного лука никогда не было. Я не знаю, что...
— Ублюдки... Ублюдки. — Уваров продолжал свою бесконечную катавасию. — Мы вернулись, чтобы выполнить нашу миссию — миссию Суперэта, а не Луизы Йе, черт возьми, Армонк! — и они хотят меня выкинуть. Вас тоже, дети мои... Мои бессмертные дети.
— Послушайте меня. — Уваров снова повернулся к Мастеру. — Вы должны услышать меня, это очень важно. Вы — будущее, Мастер стрел... Вы, бедные, невежественные, какими бы вы ни были: вы и ваши люди — будущее вида.
Теперь он подкатился к краю своего настила и поднял голову к Мастеру стрел. Мастер увидел лужи свернувшейся крови в углублениях пустых глазниц и отшатнулся от тяжелого, зловонного запаха разлагающегося тела под одеялом. — Вы не будете преданы своими чертовыми наноботами, как я. Когда роботы иссушили мои конечности и выкололи мои чертовы глаза пять столетий назад, я понял, что был прав с самого начала...
— Но теперь мы вернулись домой. Миссия окончена. Вот что говорят тебе звезды, если бы у тебя только были глаза, чтобы видеть.
— Я хочу, чтобы ты собрал людей. Возьмите оружие — луки, духовые трубки — все, что сможете найти.
— Почему?
— Потому что вы собираетесь вернуться на палубы. Впервые за столетия. Вы должны добраться до интерфейса. Интерфейса червоточины, Мастер.
Палубы...
Мастер стрел попытался представить, как проходит через шлюзы в лесной подстилке, входит в неизвестную темноту бесконечных уровней у себя под ногами. Нарастала паника, остро и болезненно в горле.
Мастер, спотыкаясь, вышел из маленькой хижины и вернулся в знакомые ароматы джунглей. Он поднял лицо к кронам деревьев над головой и сияющему небу за ними.
