Дети Гамельна. Ярчуки

Поджимало так, что перед глазами круги шли. Магнусс собрал нордическую волю в кулак и устремился к стене. Не попал — вышагнул в какой-то высокий бурьян, пошатнулся, чудом не рухнул под уклон, твердо сохраняя равновесие, но, кренясь, будто каравелла в океанский шторм, преодолел ещё какие-то препятствия и оказался среди травы, прибитой обильным ливнем. Под сапоги лезли десятки непонятно высоких кочек. Хватит! Нету стены и дуба — и не надо! Что за дикая страна?!

Завязки распутываться не желали, добавляя мучений. Ещё и рыбина, будто живая, билась в руках, колола сухою чешуёй и острыми иглами плавников. Злобно выругавшись, Магнусс сунул закуску в зубы, ухватился за шнурки двумя руками. Струя с шумом ударила в землю. Наёмник блаженно запрокинул голову, взирая на неторопливое движение седых туч в иссиня-чёрном небе, будто умытом недавним ливнем.

И тут его ухватили за ногу, чуть повыше ступни. Магнусс сперва и не заметил опасности, списав на коварство местных растений, что любили повсюду раскидывать ловчие плети. Но жёсткие пальцы начали проминать твёрдую кожу второго сапога...

Финн потряс головой, замычал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. И сообразить, кто же тот наглец, что решил так жестоко подшутить над перебравшим товарищем. Йозеф? Нет, Збых это! Ууу, точно, это мерзопакостный Литвин, чтоб у него пуцька отсохла!

Сильный рывок уронил наёмника в траву. Понявший, что этакая шутка уже вышла за разумные пределы, он попытался ухватиться за кинжал, что висел на поясе. Не позволили...

Шаловливая луна выкатилась из-за тучи, осветив всё вокруг. Магнусс мигом протрезвел от страха — ему в запястье стальной хваткой вцепилась человеческая кисть, на которой лишь кое-где уцелели останки плоти. Финн рванулся изо всех сил, но ничего не добился — неведомый подземный враг ухватил и за последнюю свободную конечность.

Магнусс выплюнул рыбу, набрал воздуху в легкие, дабы исторгнуть панический вопль. Но вышел только сдавленный сип — его крепко ухватили за кадык костяными пальцами, пережав крик...

* * *

Сначала Мирослав подумал, что далёкий сдавленный полукрик-полувсхлип в шуме беседы почудился — наёмники, да и он сам, изрядно набрались, и голосов не понижали, предпочитая рассказывать о случаях из своей богатой на события жизни громко и чрезвычайно внятно. Так, чтобы даже охоронцы в новеньких, несомненно, ворованных, жупанах услыхали, с командиром каких невероятных героев свела их судьба!

Но червяк сомнения, однажды заёрзавший, покидать капитана не спешил. Не поддался он и на вполне разумные уговоры, мол, народу на берегу полно, мало ли кто кого того или, к примеру, зарезал?

— Парни, Магнусс давно ушёл? — оборвал он на полуслове очередное наёмничье вдохновенное враньё об итальяшке, которого чтобы убить, пришлось десятком коней рвать на части.

— Да вроде давно уже, — начала переглядываться банда и, судя по мордам, начавшая трудно припоминать, когда же их покинул перебравший горилки кавалерист...

И тут снаружи заорали. Громко и пронзительно вопила одна из тех селянок, что обхаживали гостей.

— Ой, немца-то убили! Рятуйте60! Прям на погосте зарезали!..

* * *

Факелы у местных нашлись, не пришлось свои запасы потрошить.

Отставной хаккапелит лежал ничком вниз лицом меж двух старых оплывших могил, обильно заросших травою. Ноги Магнусс подтянул под себя, а руки, наоборот, раскинул, будто обнять кого возжелал. Головы не было... Нет, была — башку финн сунул под землю, словно от какого-то ужаса спрятаться решил на манер африканской птицы струсь. Из-под шеи вытекала лужа крови.

Следов чьих-то вокруг трупа не видно — прямо тут резанули. Хотя бурьян густой и мощный, по такому и толпой пройти — выпрямится, следопытствуй до посинения, ничего не найдешь, не увидишь.

Зато имелось вокруг множество кучек-вывалок свежей земли, словно кроты-карлики на лунный свет глянуть вздумали, но, наёмника увидав, передумали.

Мирослав, кивнув Збыху, чтобы факел подержал, наклонился к убитому, дёрнул за плечи, ожидая, что башка так в грязи и останется. Очень уж на поганые мысли наводило сочетание "кротовьих норок" и старого погоста. Уточнить бы, кого хоронили тут...

Ан нет, земля чуть поупиралась, но башку Магнуссовскую отпустила. Мирослав ухватился посильнее, вытащив полностью, чуть не оборвав уши, затем перевернул труп подчиненного на спину. Бедняга действительно сохранил голову на плечах, но вот глотку ему не перерезали, как из-за темноты подумалось, а вырвали чуть ли не до хребтины, вбив в оскаленный рот измочаленную тарань.

— Разойдись, посполитые и прочие добрые люди! — раздался неподалеку уверенный голос. — О, а вот и искомый мертвец! Здравствуйте, гости недешёвые!

Мирослав обернулся, глянул на новоприбывшего. Ага, а вот и настоящие хозяева переправы пожаловали, а не толстоморды, на манер атаманов-гетьманов, в дорогущие тряпки обряженные. Трое запорожцев, схожих с теми рубаками, которых на пыльной дороге уложили. Такие же ободранные, потрепанные, и с оружьем нарочито дорогим. Лишь глаза не голодом светятся — разум в них поблескивает. И что опаснее, не понять. Разберёмся, когда упрёмся. Ну и если упираться придётся.

— И вам вечера доброго, — отпустив Магнусса, мягко свалившегося обратно на траву, поднялся с колен капитан, отряхнул руки, будто ненароком коснулся "оборотня". Понятно, что вряд ли крест приметят, а в нос им тыкать — последнее дело. Но девки обо всём донесли, зуб давать можно смело.

Однако во взгляде одного из хозяев понимание полыхнуло. И не старшего из запорожцев, а того, что слева стоял. Невысокого росту, чуб светлый, два пистоля из-за кушака торчат, сбоку орлиноголовая рукоять карабели виднеется, курваши61, с гусара польского снятые, прям поверх рубахи примотаны... Ох и хорошо, что пластаться с ним не придется. Таких проще сразу картечью встречать.

— Отойдем? — кивнул он Мирославу.

— А чего бы и не отойти? — не стал выкобениваться капитан. Раз хлопцы сходу рубать не намерились, то разговор может получиться интересным. А то и двояковыгодным, если запорог действительно голову собачью узнал.

Шагов на тридцать в темноту отступили, поглядывая на встревоженный людской муравейник.

— Твой? — ткнул запорожец в сторону утягиваемого со старого погоста мертвеца.

— Был мой, — согласился Мирослав. — Теперь божий.

— И не поспоришь. И как его на погост-то занесло?— не различить в темноте глаз запороговых, но чувствовалось, что смотрят, будто насквозь прошивают.

— Веришь, не знаю. Может, поссать восхотелось, может, ещё чего.

— Не верю, сам понимаешь. Мы про вас, да таких как вы, пан коронный жовнир с забавным крестом, много наслышаны. Слух попереду бежит. Поганый такой, препоганый слушок...

Мирослав молча развел руками. На всяк роток не накинешь платок. Вон месяц пройдёт, и даже те, кто беднягу Магнусса сейчас на мешковину укладывают, станут рассказывать про целый курень иноземцев, которых неведомые враги насмерть шомполами в ухи перетыкали, и после душегубства окаянного в сраки побитым павлинячьи перья повставляли, точь-в— точь такие же как у "атамано-гетьмана". Такова натура человеческая, и ничем её изменишь...

— Ну то понимаю, что брехни куда больше, чем правды, — продолжил запорожец. — И что вы не по своей воле у нас остановились.

— Завтра дальше пойдем с утра, — сказал Мирослав.

— Не с утра, — тряхнул чубом-оселедцем запорожец. — А после того, как парня своего по правильному похороните. Сумеете?

— Дрова нужны.

— Жжёте? — понимающе кивнул запорожец. — Только у нас монастыри разные, по-людски похоронить положено.

— Да куда ж мы денемся, раз положено.

— От это ты очень верно говоришь, никуда вы не денетесь...

* * *

Никто никуда, и вправду, деваться и не собирался. Занесли полуобезглавленного товарища в пустой по летнему времени дровник, где только малые щепочки по углам остались. До утра оставили. Среди ночи могилу копать — последняя забава. Оно и лопату хрен найдёшь, да и ошибешься на чуток, а там снова обиженный покойник из домовины полезет. Не, лучше обождать.

Благо и выпить осталось, и закусить. Выпили молча, чуть ли не по полкружки выплеснув поминания ради. Немедля повторили, в память о лихом кавалеристе. Товарищей терять для наёмника дело привычное. Без такого поворота бывалый боец и жизнь свою помыслить не может. Сам живой, так и пей, пока пьётся! Давешнего веселья, конечно, уже было не вернуть — хороший человек погиб. Хоть и сугубо по глупости.

Ну а, выпив по третьей, песню затянули, к которой и селянки присоединились. Слов-то те не знали, конечно, но о чем поётся, и так понятно...

Мирослав осоловело посмотрел на причудливый узор, украшавший глиняный бок кружки. В голове шумело, мысли спотыкались, оттаптывая друг другу лапы. Завтра хоронить Магнусса и как-то переправляться на другой берег... Капитан обвел взглядом сарай. Пьянка сходила на нет — парни расползались по углам, чаще не в одиночку

Тёплая ладонь коснулась щеки. Мирослав вздрогнул от неожиданности. Оказывается, пока он глубокомысленно разглядывал кружки, к нему подсела одна из селянок, стройная, черноволосая, до сердечной боли похожая на ту, что отказалась покинуть свой лес...

— Да шо ж ты такой смурный, осавул? Сыдышь, будто жабов объелся...

— Ну вас всех, — буркнул капитан и вышел во двор. Оно и продышаться полезно, и до конюшни пройтись, глянуть, не пирует ли там какой вервольф-вовкулака.

Выяснилось, что лошади находятся под надёжной охраной. Даже удвоенной. Капитан, приблизившись к кривому навесу, изображавшему здесь конюшню, расслышал тихий разговор — собеседников, притулившихся в сухом месте у столба, видно не было, но догадаться, кто там таится, труда не составляло. На этакой чудовищной смеси языков даже в этом приречном вавилоне мало кто общался. Испанские, русские, польские, греческие словечки...

— Ежели по доброму, так отчего же нет? А то лапами да вовсе походя, — сетовал бархатный, дивно приятный женский голос. — Вроде ж благовоспитанный пан, не чумак какой-то. А лезет, как к гулящей, прости Господи! Обидно же мне! И сметану жалко...

— Жалко, очень жалко, — соглашался Угальде.

— Так отчистился хоть? Несуразно вышло. Камзол-то хороший, ворот с кружавчиками. Надо бы постирать.

— Дорога, сеньорита. Долгая дорога, — невпопад, но печально и убедительно оправдывался лейтенант.

— Вот то печаль, что дорога, — вздыхала неведомая красавица. — Ездите, ездите, нелёгкой смерти ищите.

— Судьба солдата, сеньорита...

— Да какая там синь-рита. Простые мы, хуторские. На той стороне, у Новой Магдаленовки хутор. Живем потихоньку, батюшка уж не тот стал, братов у Пилявцев62 ляхи порубали, пришлось мне хозяйствовать. Ничего, восемь дворов, а слухают. А отчего ж не слухать, я женщина добросердечная, но ежели что... вот они у меня где!

— Дивная ручка у вас, душистая, а уж чистая как...

— Ой... — сказала хуторянка, которой, видимо, не так часто целовали руку.

— Так как же ваше имя, прекрасная пейзанка? — продолжил осаду лейтенант.

— Та шо ж за сквернословство? Горпына я.

— О! Древний род шкифских гарпий? Я так и думал — эти точёные, дерзкие черты лица, этот носик, эти маленькие летучие ушки...

— Ой... Экий вы неугомонный лыцарь... — промурлыкала млеющая хуторянка.

Видимо, собеседники на что-то слегка отвлеклись, ибо речи их пошли окончательно невпопад.

— Святым Христофором клянусь — вы истинное сокровище здешних краёв! Гарпин, я потрясен всем сердцем и душой...

— Божешьтымой, отчего чернявенькие непременно этакие подходчивые...

— Гарпин, если я осмелюсь предложить, не оскорбит ли сеньориту...

— Ой, да шо ж он не по-людски бормочет? Да поняла, поняла... Шо ж с тобою, таким усатеньким, делать? Пойдем, там сено и укромно, спят уж все...

Шаги удалились, взволнованно хлюпнув по лужам. Мирослав усмехнулся. Одни ждут погребенья, другие жить спешат. Запомнит Диего ожидание переправы — здешние крылатые Горпыны так легко не забываются.

Постояв еще немного, капитан вернулся в сарай. Где его всё же дождалась стройная и черноволосая...

* * *

Магнусс, переодетый в единственную чистую и целую рубаху, найденную в его мешке, лежал на распоротом мешке в тени кустов — дожидался, пока могилу отроют и домовину принесут.

И лопаты, и домовина — всё нашлось быстро, даже особых денег платить не пришлось. Наконец, Йозеф со Збыхом вывалили из ямы последние комья, выбрались наружу. Могильщики отдувались, оценивали подготовленный товарищу последний приют, жадно пили холодный квас. Земля тут была пополам с камнями, копалась тяжело. Но не к его же убийцам жертву подселять?..

Что за могилы на том заброшенном погосте, где финна убили, Мирослав так и не допытался. Местные сразу замолкали испуганно, а вчерашний запорожец, что с раннего утра припёрся за похоронами приглядеть, только хмыкнул многозначно, мол, надо оно тебе? Кого надо, того и прикопали, да и давно то было. Ты отсюда сгинешь скоро, а нам тут жить. Капитан намёк понял и больше вопросами не тревожил.

Финна втиснули в домовину, прикрыли разодранную глотку куском чистого полотнища. Котодрал хотел было вложить в мёртвые ладони рукоять палаша, но Мирослав не позволил, перехватив недобрый взгляд запорожца, что тенью слонялся вокруг...

Когда могилу засыпали, и в изголовье встал крест, сколоченный чуть кривовато, но надёжно, запорожец, попыхивая трубкой, подошёл поближе. Испуганно расступились посполитые, что поприходили в расчете на дармовое поминальное угощение. Казак молча сунул Мирославу в руки плотницкий топор и длинный, тщательно обструганный кол. Кивнул на свежий холм, с которого еще ссыпались комочки. Капитан, так же ни слова не произнеся, подошёл к могиле, воткнул в рыхлую землю острый конец, надавил посильнее, почувствовал, как заточенная осина уперлась в доски. Запорожец размашисто перекрестил могильный холм, обильно плесканул из вынутой из-за пазухи фляжки чем-то зеленоватым, но на запах больше схожим с горилкой. Видать, настойка какая-то.

— Что стал? Бей!

Мирослав с силой ударил обухом по колу. Странное дело, но как лопнула доска, услышали все, несмотря на то, что порядочной глубины могила отрыта. Кто-то громко ойкнул в стороне. Капитан врезал еще раз, кол, провалившись, достиг мягкого. Громко выругавшись, Мирослав бил и бил, вкладывая всю свою злость. Из-под кола, вколоченного чуть ли не под срез, брызнула струйка крови. Тоненькая, будто змейка только-только из яйца вылупившаяся...

Глава 8. О тяжкостях воровства и иных непозволительных греховностях

Зябко и нехорошо дорожное утро, сулящее хмарый серый день. Чуть подсохли косматые травы вдоль узкого размокшего шляха, зябко вздрагивают преогромные лужи, затопившие колеи, трепещет на ветерке листва понурого придорожного гая, где, накликая недоброе путникам, хрипит-каркает на ветви дряхлая, растрёпанная ворона. А уж не так и ранен тот утренний час! Должны вовсю сиять лучи пробудившегося Солнца, выжигать те распроклятые лужи, сушить твердь земную да вселять радость и умиротворение в души путников. Где там! Клубится на горизонте мрачное варево дождевых туч, сулит новый заунывный дождь. Чавкают копыта, тяжко шлёпаются с колес шматы дорожной грязи, едва движется карета — лошади заморенные, словно день напролет влачили свой груз тяжкий и скорбный.