— Почти, — усмехнулся Седой. — Ему приходилось делиться с теми, кто знал и был ему не по зубам. А меня продали на оружейный завод. И пошло-поехало. Всё.

Гаор кивнул.

— В общем, понятно. Но не хватает имён и технических деталей.

— Для понимания деталей нужны специальные знания, которых, как я догадываюсь, — глаза Седого уже по-прежнему смеялись, — у интервьюера нет. А имена не нужны в силу недоказуемости происшедшего. Тем более что те наши изделия работали и, как я слышал, неплохо, — и повторил чуть жёстче. — Всё.

— Ну, — теперь улыбнулся Гаор, — попробую кое о чём догадаться. Когда с журналистом темнят, он догадывается. Или рассуждает логично. Или и то, и другое.

— Ну-ну, — с интересом смотрел на него Седой.

— Малый объём взрывчатки при большой силе взрыва и надежной блокировке — это мины-тарровки. Появились они на вооружении как раз шесть лет назад. Создатель Крайнтир Таррогайн. Официальный создатель. Была бы под рукой библиотека, я бы нашёл и второе имя, методом сопоставления и исключения, но... — Гаор комично развёл руками. — Теперь другая программа. Я помню, лет пять назад поползло, что будет новое оружие. По-научному, воздействующее на психику человека, а по-нашему, мозготряс.

— Как-как?! — перебил его Седой. — Как ты сказал?

— Мозготряс. — повторил Гаор. — Что будет вроде пистолета, но стреляет не пулей, а то ли лучами, то ли токами, и не убивает, а вырубает. Встряхивает мозги, и уже не человек, а мешок с костями слюни пускает. Поговорили и замолчали. Оно?

— Надо же! — удивился Седой, — я до такого названия не додумался. Но как это до армии дошло?

— Когда начальство пакость готовит, это ой как быстро доходит, — серьёзно ответил Гаор и пояснил. — Мы сразу сообразили, что оружие это не для нас, а против нас. Чтоб мы меньше базарили, и в атаку быстрее ходили.

— Даа, — Седой посмотрел на Гаора с откровенным уважением, — ну когда умён, тогда умён. Точно просчитал.

— Так как насчет второго имени?

— Раз так... Ладно, — тряхнул головой Седой. — Яунтер Крайгон.

— Семья Крайгончел?

— Все семьи на память знаешь?

— На истории заучивали, — пожал плечами Гаор.

— Правильно, но наша ветвь младшая и отделилась за два поколения до меня. Больше всего я был рад, что не успел жениться.

— Я тоже этому в одиночке радовался, — ответил Гаор, слезая с нар и потягиваясь, чтобы размять мышцы.

В коридоре скрипели колёсики, и надзиратель командовал старшими. "А когда же Седой с Гратисом связался?" — подумал Гаор, занимая свое место рядом с Чеграшом. Этого он из Седого не выжмет ни под каким видом. И тут же спросил себя: "А нужно?" И сам ответил: "Нет". Значит, и думать об этом нечего.

Сразу после обеда из дальней, судя по шуму, камеры вывели не меньше десятка. Когда их провели мимо их камеры к выходу, Лысок заметил.

— Не иначе на шахты отправка.

— Чего так поздно? — не поверили ему.

— Ночь везут, чтоб с утра их прямь под землю и спустить.

— Тогда, значит, завтра торги, — задумчиво сказал Сивый.

— А не скажи, — сразу заспорили с ним.

— Шахты само по себе, а торги само по себе.

— Шахты к торгам не касаемы!

— А страшно тама?

— Попросись, узнаешь.

Гаора опять попросили рассказать о зоопарке.

— А то когда ещё про такое послушаешь.

Гаор не стал ломаться и отказываться. Раз интересно им, пускай. И время всё равно надо чем-то занять. И чтоб зуд в спине незаметным стал. Но, рассказывая про зверей и птиц, всё время помнил и перебирал в памяти услышанное от Седого. Да, было бы это на месяц раньше — сенсация что надо! А не упустил ли он чего? Если что, надо спрашивать сегодня, другого раза у него не будет, вряд ли его продадут вместе с Седым. Тот с парнями бригадой идёт, и проситься к нему в бригаду глупо. Сам Седой ничего здесь не решает. Захотят их поодиночке распродать и распродадут, и ничего ты не сделаешь. Про Гратис, разумеется, спрашивать нельзя, угроза была нешуточная. А вот имена остальных, кто был в той "команде" — это стоит попросить. "А запомнишь ты столько имён?" — осадил он сам себя, продолжая рассказ про удава.

— Так и глотает, целиком?

— И пасть не лопается?

— Нет, — мотнул головой Гаор. — У него она растягивается. А как наестся, то лежит и спит, переваривает. Нам говорили, что запустили к удаву двух кроликов, так он одного съел и переваривать стал, а другой у него тем временем хвост погрыз.

Все дружно рассмеялись.

— Это он что, ну кроль, за дружка, значит, мстил?

— А что, свободное дело!

— Ну и сказанул! Да кроли, они мирные, у нас в посёлке управляющий целу ферму развёл, и мальцов приспособил работать с ними, так что я видел.

— Мирный он мирный, а припрёт, так царапнет, что не обрадуешься. Знаю я. Берёшь его за уши поднимать, а он тебя лапами, знашь, когти каки!

— Тебя за уши возьми да подними, ты тож царапаться будешь!

— Не, его не возьмешь, у него ухи короткие.

— Так ща оттянем!

Завязалась лёгкая несерьёзная драка, правда, тут же разогнанная рыком Слона. Гаор спрыгнул вниз и пошёл к решётке отжиматься.

— Эк силы в тебе, Рыжий, много.

— Не... жалуюсь,— ответил между двумя отжиманиями Гаор.

Размяв и разогрев мышцы, он с интересом оглядел решётку: нельзя ли её тоже как-то к делу приспособить. Если подпрыгнуть и ухватиться за верхнюю поперечину, то можно будет подтягиваться как на турнике.

— Чалый, дай этому фронтовику грёбаному по шее, — сказал сзади спокойный голос Седого, — пока у него категория цела.

Уже присев перед прыжком, Гаор, не столько обиженный, как удивлённый и тоном, и неожиданно грубыми словами Седого, выпрямился и недоумённо оглянулся. Седой полулёжа смотрел на него холодно блестящими глазами.

— На фронте ты тоже сначала руками лез, а потом смотрел во что? — спросил тем же насмешливо холодным тоном Седой.

Гаор повернулся к решётке и внимательно, но уже по-другому оглядел её. И только тут заметил, что по верхней перекладине извивается тонкая проволока под цвет решётки. Провод без изоляции? Так... так вот почему у решётки стоят, но никогда за неё не берутся, и когда дверь открывают, то входят и выходят, не касаясь косяка, переступая через металлический порог — нижнюю поперечину, и тогда ночью голубая вспышка и треск разряда... Гаор почувствовал, как у него жарко загорелись от стыда щёки.

— Иди сюда и сядь, пока не вляпался, — чуть мягче сказал Седой.

Гаор молча выполнил приказание. В очередной раз Седой спас его если не от смерти, то от очень большой боли, и ещё больших неприятностей. Попытка побега — надзиратели бы отвели душу.

Седой молчал, и от его молчания стало совсем тошно.

Камера занималась своими делами, словно не заметив инцидента, но Гаор уже понимал, что здесь все на виду у всех.

— А вздуть бы тебя стоило, — сказал наконец Чалый. — За решётку надзиратели всех метелят, не глядя.

Гаор угрюмо кивнул. За это — чистая подстава — били везде и всегда. И нечего ссылаться на незнание: всё ведь на глазах у него. Может, и впрямь лучше, чтоб Чалый, да и остальные врезали ему, и на этом бы всё кончилось.

— Ладно, — сказал Чеграш, — чего с него, новик всё же.

— Не малец, — сказал Седой, — должен думать.

— Так чо? — спросил Чалый, — дать раза?

— Дать, — жёстко сказал Седой, — чтоб помнил.

Твёрдая ладонь Чалого ударила Гаора по шее. Гаор качнулся вперёд, едва не упав с нар, и облегчённо перевёл дыхание. Раза он получил, и дело можно считать законченным. Он поднял голову и улыбнулся.

— А что, ток постоянно подведён?

— Пульт у охраны, — спокойно, будто ничего не было, ответил Седой, — но отключают только дверь и то не полностью. Надзиратели в перчатках, заметил?

— Дда, но... они же кожаные.

— С изоляционной пропиткой.

— Я раз видел, — заговорил Зима. — Уж не знаю, зачем он взялся, а они только прибавили. Он и орал, и корчился, а отцепиться не мог. Мы уж кричать им стали, чтоб кончали парня.

— А они? — спросил Чалый.

Зима вздохнул.

— Прибавляли, пока тот головешкой не стал. Вонь была... не продыхнуть в камерах. А его уборщики потом палками от решётки отксрёбывали. — Зима поёжился. — Жуткое дело — ток этот. Я вон хоть и знаю теперь, и работаю с ним, а всё равно боюсь.

— Раз боишься, то не попадёшься, — засмеялся Седой. — Рыжий, боишься мин?

— Боюсь, — серьёзно кивнул Гаор. — Знаю, и сам ставил, и чужие снимал, а боюсь.

— То-то, — закончил тему Седой.

Зима с Гирей стали играть в чёт-нечёт, мальцы шушукались у решётки, изредка хитро оглядываясь по сторонам — на покупку сговариваются, понял Гаор — наверху опять трепали про баб и жратву, где какой паёк дают. Ладно, Седой вроде отошёл, рискнуть что ли? Он искоса посмотрел на Седого. Тот засмеялся.

— Продолжение интервью?

— Хотелось бы.

Гаор забрался на нары с ногами и сел как утром напротив Седого.

— На этот раз что?

— Остальные имена.

— Их никого уже нет. Я последний из той команды. Давно последний.

— Тем более. Больше спросить мне будет не у кого, а до библиотеки не добраться.

— Ты всегда такой настырный?

— Когда надо.

— Эк забрало тебя, — покачал головой Седой. — Ладно, запоминай.

Запоминай, а не записывай. Играть незачем. Седой чётко и раздельно называл фамилии, давая ему время шёпотом проговорить про себя каждую из услышанных. Гаора удивило обилие — чуть ли не половина имён — женщин, и когда Седой закончил, он спросил:

— А это кто? Подруги?

— Нет, мы работали все вместе. Или, — глаза Седого насмешливо блеснули, — тоже думаешь, что женщине только рожать надо?

Гаор неуверенно пожал плечами.

— Да нет, не знаю. В редакции тоже женщины работали, но...

Седой кивнул.

— Это, конечно, отдельный разговор. Кстати, учти, здесь мать выше отца. И к старшей женщине лучше так и обращаться: мать. Понял?

Гаор кивнул и уточнил догадку.

— И сестра, так?

— К ровеснице, да. А так...

— Не рожала — девка, — вмешался, свесившись с верхних нар, Чеграш. — А как родила, то баба. С девкой как хочешь крути, а с бабой с оглядкой, это уж как она тебе позволит. У нас так было.

— А это везде так, — поддержал Чалый, — а к матери со всем уважением.

Гаор кивнул. Что ж, запомним и это. Конечно, это странно, непривычно, но Седой ему сказал, что теперь ему здесь "мы", и Устав надо блюсти, согласен — не согласен. В училище, да нет, ещё в посёлке, он узнал и запомнил, что дело женщины сберечь мужское семя и родить, а семя — мужская сила и только даётся женщине на сохранение и выращивание. А в училище заучивал на уроках закона божьего древние заветы об этом же. Потому девочки не наследуют ни имени, ни родового достояния, им даже приданое только из нажитого полагается. Последняя жена отца держалась хозяйкой, командовала слугами, но всё равно главным над ними был даже не отец, а Таур. С ней просто не спорили. А мать Братца вообще была для всех никем. После Братца она родила ещё троих вроде девочек, но те так быстро исчезали из дома, что не то, что запомнить, имени узнать не успевал. Пришёл в увольнительную, в саду розовая коляска в цветочках, пришёл в другую — коляски нет. Да он и не интересовался этим. А, наверное, стоило: девочки-то эти ему же сёстры. Но обдумать новые для себя соображения он не успел: началась раздача вечернего пайка.

После пайка поверка, раздача одеял, и... опять здорово живёшь! Надзиратель перед самым отбоем привёл к ним в камеру молоденького, семнадцати нет, паренька, пухлогубого и кудрявого, в аккуратной чистой рубашке и таких же брюках, со свёрнутым одеялом в руках. И даже не позвав Слона, надзиратель сам указал мальчишке на угол у решётки.

— Там ложись.

— Да, господин надзиратель, — улыбался и кланялся мальчишка, — как прикажете, господин надзиратель.

— Ложись и тихо. Старший, чтоб порядок был! Слышал?

Слон пробурчал что-то невнятное. Но надзиратель удовлетворённо сказал:

— То-то, — постучал угрожающе дубинкой по решётке и ушёл.

Мальчишка сел на пол, заискивающе улыбаясь смотрящим на него с нар. Лежавшие у стены встали и полезли на нары. Не поместившиеся легли под нарами.

— Подстилка надзирательская, — шепнул Зима Гаору.

— Понял, — так же шёпотом ответил Гаор.

— Старший, — вдруг позвал новенький, которому мальцы делали "слона", за что тот тут же получил новое прозвище "Хобот". — Слон, спишь?

— Ну? — после недолгого молчания откликнулся Слон.

— Я не понял, тута что, помойка никак? То новики, то голозадые, а теперь и это дерьмо.

— В самый раз для тебя, — тут же отозвался Гаор, сам удивившись на себя, но твёрдо зная, что отступать нельзя.

На нарах засмеялись, не над ним, а над Хоботом.

— Отбой! — донеслась команда надзирателя, — и чтоб ни-ни!

С его последним словом погас свет.

Наверху заскрипели нары, там, похоже, перебирались с места на место. Недолгая возня, и Хобот вместе со своим одеялом упал вниз.

— Под нары лезь, — сердито, но тихо сказал Чеграш, — или вон к стене ложись, а наших не замай!

Ворча и ругаясь шёпотом, Хобот полез под нары. Там не слишком радушно, но потеснились. Мальчишка у решётки завернулся в одеяло и затих.

Гаор заснул почти сразу, твердо решив ни во что не вмешиваться, да и с этим порядки везде одинаковы. Решит камера отметелить мальчишку, так и сделают, решит не мараться, значит, спим. Но тут опять подал голос Хобот и разбудил его.

— Эй, новик, — позвал он шёпотом, — Как тебя, Рыжий что ль? Ты на первичной сколько был?

Вопрос показался Гаору допустимым, и он ответил.

— Неделю.

— А здеся сколь?

Гаор прикинул в уме дни.

— Завтра неделя.

— Столько без бабы тяжело, — очень сочувственно сказал Хобот. — Ты б позабавился, а? А мы бы посмотрели. Голозадые, грят, любят это, до крайности.

Он ещё говорил, когда Седой и Зима одновременно ощутили, что место между ними опустело, настолько бесшумно сорвался с места Гаор.

Где лежит оскорбитель, Гаор по его голосу определил без труда. По-прежнему бесшумно он за ноги выдернул того из-под нар и навалился сверху, зажав "разведчицким", очень болезненным, исключающим сопротивление захватом. Тот даже пискнуть не успел.

— Я с тобой сейчас позабавлюсь, падла, по край жизни у параши спать будешь, — пообещал ему прямо в ухо Гаор.

Огромная пятерня опустилась ему на шею и оторвала от противника. Запихнув ногой Хобота под нары, Слон одним ловким броском отправил Гаора на его место, и, сердито посапывая, вернулся к себе.

Тишина была полная, но постепенно сменилась обычным ночным шумом из храпа и сопения, и Гаор заснул уже окончательно, правда, успев удивиться силе Слона. И впрямь по делу прозвище получил.

Утром, сразу после побудки, но перед поверкой, когда на нарах ещё зевали и почёсывались, надзиратель увёл мальчишку. Началась обычная утренняя толкотня у параши и раковины. Гаор как и все умылся, уже безбоязненно растерев по лицу пригоршню воды и проведя мокрыми ладонями по груди, завязал рубаху на животе. Хотя остальные делали так, потому что большинство пуговиц отсутствовало. У него они все были целы, но он "соблюдал форму", да и узел помогал поддерживать брюки. Он сильно похудел за эти две недели, а ремня, разумеется, не было. У многих, как он заметил, штаны поддерживались продёрнутой резинкой или шнуром, а у него брюки на застёжке. Жалко, хороший был костюм. Купил на два "ветеранских" гонорара. Тот, что ему подарили на выпуск, стал после дембеля мал, так и висел в отцовском доме в шкафу. А странно: так ремень у него отобрали, а шнурки и резинки оставляют. Будто ими задушить нельзя. И ошейник не помешает. Ну, если этот опять к нему полезет...