Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Почему вы не упомянули, что предыдущая экспедиция пропала? — спросил я, пытаясь придать процессу спокойный, рассудительный тон.

— Коуд, ради всего святого, разберитесь в причинах.

— Я пытаюсь.

— Вы считаете себя человеком науки. Моряки — давайте не будем вдаваться в подробности — глубоко суеверный народ. Они не являются образованными, современно мыслящими людьми, такими как вы и я. Даже лучшие из них, такие как Ван Вут, не смогли бы подняться над той низменной частью своей натуры, которая все еще находится в плену невежества. Каждое его решение было бы окрашено совершенно неуместным осознанием того, что гораздо менее боеспособный корабль под управлением гораздо худшего капитана потерпел крушение. — Он умоляюще посмотрел на меня. — Зачем мне было обременять беднягу такой ненужной вещью, если это не имело никакого значения?

— Думаю, что это могло иметь какое-то значение, — сказал Рамос.

— Дорогой Лионель, не будешь ли ты так любезен направить этот мушкет в другое место?

— Вы пойдете со мной, хозяин. Мы вернемся на лодке, и я попрошу капитана Ван Вута заковать вас в цепи.

— Чепуха.

— Это не просьба. — Рамос выстрелил снова, на этот раз под таким низким углом, что пуля, должно быть, просвистела всего в нескольких дюймах от Топольского. Так же методично, как и раньше, Рамос начал перезаряжать оружие. — Меня наняли присматривать за экспедиционным отрядом и следить за тем, чтобы капитан Ван Вут и его люди придерживались буквы соглашения, если они будут колебаться. Но это не они лгали и обманывали других. Условия моей работы были нарушены.

Топольский низко пригнулся, словно ожидая нового выстрела.

— Хотите взять на себя ответственность, не так ли?

— Нет. Я малообразованный солдат. Герр Брукер или графиня Косайл могут взять на себя вашу роль. — Он пожал огромными плечами. — Мне безразличен ваш выбор.

— Я не хочу этого, — сказал Дюпен, как будто его кандидатура рассматривалась. — Я просто хочу сесть за бумагу и все обдумать. — Его ледяные глаза встретились с моими. — Мы обошли все вокруг, доктор Коуд! Я думаю, что есть пути внутрь. И пути наружу. Но об этом очень трудно думать. Как вы думаете, все начиналось вот так? — Он кивнул сам себе, как будто продолжая разговор в своей голове. — Я не думаю, что это было так. Думаю, так все и закончилось, когда что-то пошло не так. Я прикоснулся к камню! Я почувствовал, как он что-то шепчет мне. Где-то там есть двигатель!

Я показал юноше, что ему следует вернуться к палаткам. — Если вы способны успокоить свой грозный ум, Раймон, идите и сделайте это. — Затем, обращаясь к Топольскому: — С людьми на том пароходе случилось что-то ужасное. — Я похлопал по бревну. — Если это какое-то свидетельство, то все они заходили в ваше Сооружение. Один из них снова вышел, но только на то время, которое потребовалось, чтобы оставить нам сообщение. Затем беднягу затащила обратно та мерзость, что скрывается в этих стенах.

— Сообщение?

— Что мы должны уходить, пока у нас есть возможность.

Он покачал головой, насмехаясь над моими словами. — Несомненно, это уловка, чтобы отпугнуть нас. Что может быть лучше для сохранения тайны?

— Как вы объясните отсутствие тел?

— В этом нет необходимости. Они просто ушли в другое место. — Его взгляд снова метнулся к мушкету. — Лионель, как ты думаешь, смог бы ты найти в себе силы быть менее жестоким?.. — Рука Топольского внезапно дернулась, нащупывая что-то, спрятанное в складках его одежды. Низкое солнце блеснуло на почерневшем металле: в его пальцах был зажат изящный крошечный пистолет.

Рамос выстрелил. Я не виню его, поскольку в тот момент казалось вполне вероятным, что Топольский выстрелит в него первым. Коронель, поскольку он не был убийцей по натуре, стремился только обезоружить Топольского, и этого он добился. Пуля из его мушкета задела предплечье Топольского. Выстрел отозвался оглушительным эхом, казалось, отразившись от каждой поверхности вокруг нас, от гальки до нависающих над лагуной скал. Топольский, в свою очередь, вскрикнул и, возможно, собирался выронить пистолет. Но этот процесс был недостаточно быстрым, и из-за злобы или какого-то неконтролируемого импульса его поврежденной руки он нажал на спусковой крючок. Маленький пистолет сверкнул, и по какой-то милости пуля не попала в Рамоса.

Вместо этого она попала в меня.

Она пронзила мой живот, и я мгновенно понял — еще до того, как меня коснулся первый проблеск боли, — что я погиб. Хирург может извлечь пулю из мышцы, он может отрезать руку, раздробленную пушечным выстрелом, но когда пуля попадает человеку в живот, тут уж ничего не поделаешь. Не имело значения, что я был единственным хирургом на "Деметре": даже если бы здесь присутствовала сотня таких, как я, обладающих всеми знаниями и инструментами современной медицины, это ни на йоту не изменило бы мою судьбу.

Я упал на землю. Началась агония. Я приготовился к ней, как человек готовится к визиту надоедливого гостя, но это не сделало само по себе зрелище более терпимым. Я застонал, сдерживая нарастающее давление мучений.

Рамос отбросил мушкет и подскочил ко мне. Мергатройд и Мортлок бросились к Топольскому, чтобы остановить его, когда маленький пистолет выпустил свое жало.

— Мне жаль, Сайлас, — сказал Рамос, и в его глазах появилась отчаянная печаль. — Я не это имел в виду!

Кровь закипела у меня во рту. Но я должен был поговорить с ним. — Это не ваших рук дело, Лионель.

— Возможно, все не так уж плохо.

Я покачал головой. Коронель знал то же, что и я. Он видел, как слишком много людей умирало подобным образом.

— О, Сайлас, — сказала графиня Косайл, склонившись надо мной с другой стороны. — Вы снова пошли и сделали это, не так ли?

— Что я сделал? — спросил я слабым голосом.

— Вы погибли из-за нас. Или скоро погибнете. — Она опустила глаза на кровавую трясину у меня на животе. — Честно говоря, вы будете настаивать на том, чтобы вам было тяжело. Со всеми вашими медицинскими познаниями, неужели вы не могли хотя бы найти способ покончить с собой безболезненно?

— Он стрелял в меня, — сказал я.

— Сайлас, это не так, и вы это знаете. Бедняга почти полностью лишен воли.

Несмотря на мою боль — возможно, даже из-за нее, — я не думаю, что когда-либо видел более прекрасное видение, чем лицо графини Косайл. Она была ангелом, окруженным желтым нимбом, ее глаза смотрели на меня с бесконечным упреком и бесконечным состраданием, как будто я согрешил против бога и тем самым заслужил вечное искупление.

— Я умирал раньше, — сказал я, и двери памяти снова открылись, в то время как остальная часть меня закрылась, как город, в котором заканчивается сезон. — Я умирал, не так ли?

Графиня Косайл печально кивнула.

— Много раз. Много, много раз.

— Почему... — с трудом выдавил я из себя сквозь кровавый ком во рту. — Почему это происходит со мной?

— Потому что вы не хотите взглянуть правде в глаза и понять, что нужно делать с "Деметрой". — Она протянула руку и погладила меня по волосам. — Но сейчас нет смысла мучить себя из-за этого. Что сделано, то сделано. Увидимся в следующий раз, доктор Сайлас Коуд. Наслаждайтесь сном мертвеца, пока можете.

Рамос обнял ее за плечи. — Графиня, мы должны перебраться на возвышенность.

— В чем дело, Лионель?

Он кивнул в сторону лагуны. — Из-за этого.

Я медленно повернул голову. Даже когда я лежал, умирая, и проливал свою кровь на камни, я хотел узнать, что встревожило моего друга. Затуманенным взором я смотрел на воду.

Сначала я не мог понять, что я вижу.

Мыс двигался. Выпуклый лоб этого похожего на череп образования ожил. Он менял форму, опускался все ниже, тек и обвисал, словно безмолвно демонстрируя хорошо известный студентам-анатомам процесс медленной деформации, который поражает все костные структуры на протяжении всей жизни.

— Оползень, сэр, — сказал Мергатройд с пересохшим ртом.

"Оползень" — не совсем подходящее слово для описания того, что мы наблюдали. Половина горы отделялась, падая под действием силы тяжести. Единственной причиной, по которой это выглядело таким тяжеловесным, было то, что мыс находился в трех милях от нас.

— Это не могло произойти просто так! — запротестовал мастер Топольский.

— Должно быть, стрельба спровоцировала это, — сказал Рамос. — Я слышал о таких вещах в горах. Один-единственный выстрел может обрушить завесу льда и снега, достаточно большую, чтобы сровнять с землей целый город.

Нижняя часть каменной глыбы начала обрушиваться на лагуну. Поднялся огромный пушистый занавес из белой пены, быстро скрывший остальную часть процесса, как будто эта встреча природных стихий — земли и воды — была в некотором роде неприличной и должна была быть скрыта от наших пристальных взглядов.

— Всплеск не даст нам выбраться отсюда, сэр, — сказал Мортлок.

— Нас беспокоит не всплеск, — холодно ответил Рамос. — Это перемещение воды. Будет волна. Очень значительная волна. Мы должны двигаться!

— Уже слишком поздно, — сокрушалась графиня Косайл. — Никто из нас не выживет. Рельеф местности не позволяет этого сделать. Форма этой лагуны будет ограничивать воду во все более мелком объеме. Поскольку волна должна куда-то выходить, она будет набирать высоту. Я думаю, теперь мы знаем, почему "Европа" налетела на эти скалы. Она была подхвачена и перенесена сюда подобным катаклизмом, который, несомненно, сокрушит нашу собственную "Деметру".

Волна теперь была ближе, гоня перед собой холодный, влажный ветер.

— Что мы можем сделать? — спросил Мергатройд.

— Ничего, — решительно сказал Рамос. Он посмотрел на меня сверху вниз со слабой улыбкой. — Я думаю, каждый человек в конце концов задумывается о том, как он умер, Сайлас. Что касается меня, я всегда считал, что здесь замешан порох. Оказывается, я был прав в этом отношении. Но не предусмотрел именно этих обстоятельств.

На последнем издыхании мне удалось невесело усмехнуться, прежде чем я снова умер.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Вода брызнула мне на правую щеку, и я пришел в сознание. Моя левая щека лежала, прижавшись к столу, на котором я впал в оцепенение.

— Извините, — сказал Мортлок без особого сочувствия в голосе. — Я не хотел опрокинуть на вас этот стакан. Я просто хотел вас подтолкнуть, и...

Я оторвал свою звенящую голову от стола. Моргнул, но все вокруг упорно оставалось расплывчатым. Мой собственный почерк превратился в размытое фиолетовое пятно. В голове пульсировала боль. Отчасти эта пульсация была вызвана постоянным гулом двигателей "Деметры", но не полностью. Я нащупал очки. Какая-то часть мира снова оказалась в центре внимания, но не вся.

— Волна, Мортлок, — сказал я, все еще находясь на грани между сном и явью.

— Волна, сэр?

— Лагуна и колесный пароход. Мыс... — Но я замолчал, мгновенно и с болью осознав, что мои слова не имеют смысла для этого человека, а моя болтовня была всего лишь последствием слишком яркого сна. — Простите меня.

— С вами все в порядке. Со мной происходит то же самое, когда меня слишком внезапно выдергивают из постели. — Его взгляд опустился на промокшие остатки моей рукописи, на которые он опрокинул мензурку. Работа таяла у меня на глазах, буквы превращались в листья водорослей, видневшиеся сквозь подводный мрак. — Вы ведь сможете повторить это еще раз, не так ли? — спросил он, искренне переживая за мои напрасные труды.

— В ваших устах это звучит так же просто, как покрасить забор. — Но, поборов тщеславие, я согласился с его доводами. — Да, я переделаю это, а в идеале улучшу то, что было раньше. По правде говоря, я сам себя загнал в угол. Я чувствовал, что повествование требует привнесения драматизма, поэтому придумал что-то драматичное. Единственная трудность заключалась в том, что в итоге драма убила весь мой состав персонажей. Боюсь, я немного перестарался.

— Это было немного неосторожно, — сказал Мортлок.

— Что ж, вы разбудили меня не просто так. Неужели капитан все-таки решил поступить разумно и повернуть корабль обратно? Этот узкий проход едва не стоил нам двигателя, а эти ледяные стены, возвышающиеся вокруг нас, выглядят так, словно они рухнут, если мы просто подышим на них.

— Нет, мы не разворачиваемся. На самом деле, мы идем все дальше, как хорек за барсуком. — Он приложил ладонь рупором к уголку рта и понизил голос до полушепота. — Они не хотят, чтобы я сообщал вам об этом до официального сообщения, но думают, что близки к тому, чтобы найти это. Все очень взволнованы, но стараются этого не показывать.

— Благословенная трещина Топольского, — сказал я, с трудом веря, что это может быть правдой. — Что ж, будем надеяться, что это все, на что он рассчитывал. И будем надеяться, что "Деметре" будет так же легко уйти, как и попасть внутрь.

Мортлок ушел. Я налил себе еще одну порцию радия, чтобы прогнать дурные мысли, вертевшиеся у меня в голове. Теперь стало понятно, что между волной и моим пробуждением было видение, как я, спотыкаясь, продвигаюсь по каменному туннелю, стремительный кошмар, наполненный ужасной уверенностью в том, что сам уже мертв. Чем больше я зацикливался на этой интерлюдии, тем больше она вытесняла ужас перед волной и моей смертью на скалах. Я решил, что это был не новый сон. У меня и раньше такое бывало, и всегда это возникало в тот момент, когда я сталкивался с отраженным видением моего собственного черепа, смотрящего на меня из глубины души. Только доза радия могла уничтожить последние обрывки этого сна, но с каждым разом ее действие оказывалось все менее длительным, и доза должна была быть все сильнее. Теперь я почти мог видеть его чудесное, убаюкивающее свечение при свете лампы в каюте.

— За современное чудо нашего времени, — сказал я, поднимая пустой стакан в знак приветствия. — И за вечное избавление от дурных снов.

Когда сквозняк сделал свое дело — я почувствовал себя, по крайней мере, немного отдохнувшим и несколько освобожденным от оков кошмара, — я закрыл за собой решетчатую дверь и двинулся по центральному проходу, пока не добрался до рубки управления "Деметры".

Капитан Ван Вут стоял позади старшего пилота Мергатройда, который отвечал за управление дирижаблем, сидя в своем брезентовом кресле и действуя сложным набором рычагов с медными ручками, которые управляли нашим полетом. Над креслом пилота, на виду у Мергатройда и Ван Вута, располагались многочисленные циферблаты, каждый из которых представлял собой миниатюрное ювелирное изделие, покрытое радием.

— Пропеллеры, лейтенант Мергатройд.

— Пропеллеры, капитан.

— Угол падения три градуса.

— Угол падения три градуса, капитан.

— Поверните на восемь градусов влево.

— Восемь градусов влево, капитан.

Так все и шло: Ван Вут отдавал, казалось бы, бесконечный список спокойно сформулированных приказов, а Мергатройд повторял и выполнял эти команды, как будто эти двое были разными организационными компонентами некоего большего организма, наиболее полным выражением которого была "Деметра".

Рубка управления была с трех сторон окружена большими, продуваемыми сквозняками иллюминаторами, скошенными вниз. По обеим сторонам проплывали ледяные стены, крутые, как в каньоне. Они тянулись дальше, исчезая во мраке. Солнце в это время стояло низко, и мы уже двигались по погруженным в густую тень глубинам траншеи. Наша наполненная водородом оболочка, вздувшаяся над гондолой, казалась призрачной массой, на ее боках едва угадывались последние слабые лучи солнечного света. По левому и правому борту, соединенные с корпусом и гондолой стойками, проводами и тросами управления, находились наши четыре двигателя: два спереди, два сзади. Три двигателя пыхтели и вращали винты; четвертый (ведущий двигатель по левому борту) был неисправен, его винт разбит вдребезги. Двумя неделями ранее судно налетело на ледяную глыбу, и винт нельзя было починить, пока "Деметра" не добралась до берега.