Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1-2

Глава 2

— Полковник, ты жив? — спросил мужчина в комсоставовской гимнастерке, вытирая смоченной тряпочкой разбитое лицо Борисова.

Полковник потихоньку приходил в себя. Откуда-то появлялась боль в теле. Попытка пошевелить пальцами вызывала нестерпимую боль.

— Похоже, пальцы мне дробили молотком, — подумал Борисов, — не НКВД, а какое-то гестапо фашистское.

Попытка пошевелить языком добавляла еще боли. Лохмотья поврежденных изнутри губ и щек упрямо лезли на шатающиеся зубы и требовали откусить эти куски мяса.

— Только не кусать, — приказывал себе Борисов, — слюна сама дезинфицирует все раны и будет заживать все как на собаке, только не добавлять новые раны.

Кто-то пытался влить ему теплый чай, но полковник Борисов молча сопротивлялся, принимая только холодную воду.

— Почему эти сволочи прекратили меня бить, — думал Борисов, — сейчас бы моя душа летала над всем этим, созерцая то, во что превратили мою родину марксисты-ленинцы. Такой же марксист-ленинец вытирает мне лицо, а ведь если бы мы встретились с ним в открытом бою, то вряд ли бы он меня пожалел, как и я его. А вот раненых не добивают и помогают им только нормальные люди. Как же так получилось, что Россия состоит из нормальных людей, а ненормальные в ней при власти?

На второй день Борисов стал более отчетливо воспринимать окружавшую его действительность. Камера была переполнена. Сначала Борисов их даже не успел разглядеть, как его поставили на конвейер пыток. Сейчас он мог глядеть на них, спавших, кто где, кто на нарах, кто под нарами, интеллигентные люди и крестьяне. Больше все-таки интеллигентных людей. Гражданских и военных поровну. Вот у того, который помогал мне, на петлицах давленка от двух ромбов. Командир дивизии. На рукаве гимнастерки нет следа от звезды, значит строевой офицер, не политработник. За что их? Вероятно, в прапорах был в войну, офицер, буржуй, несмотря на то, что работал рабочим на фабрике.

Судя по солидности других заключенных, они не простой народ, беспартийных на такие должности не назначают. Треть — представители нации, которой была проведена черта оседлости, да только они переступали через эту черту, перекрестившись, как от черта, становились крещеными, не забывая свою веру и достигая немалых результатов на том поприще, куда им удавалось устроиться. Большая часть из них шла в революцию в надежде, что их люди получат со всеми равные права.

Военные — каста особая. Это те, кто разваливал армию, чтобы она не выступила на стороне царя. Потом пришлось учиться у оставшихся в живых офицеров, чтобы государство могло существовать как государство. Военная выправка, офицерские манеры, никуда от этого не денешься. Как ты командира не обзови, офицерский дух поселяется в него, кем бы он ни был. И этот дух заразителен.

Каким бы новым ни было офицерство, а офицерский дух возраста имеет не менее тысячи лет и с ним еще никто не мог справиться. Всякий, кто посягал на этот дух, становился жертвой его. Приснопамятный Павел Петрович не потрафил офицерству и получил золотой табакеркой по макушке. Матушка Елизавета Петровна была ласкова с офицерами и стала государыней-императрицей.

Новая власть борется с этим духом, да только придет то время, когда офицеры золото будут носить не в петлицах, а на погонах и на мундирном шитье, и ордена будут с бриллиантами и генералов, выметенных на свалку, вспомнят добрым словом и их победы будут для всех примером. Не вы первые, не вы последние.

Остальные — малороссы и представители закавказской и среднеазиатской буржуазии, которые под шумок хотели расхватать то, что собиралось веками, и стать местными царьками, ханам и беями-беками. Этим-то нужно мозги вправить. Генсек Сталин сам грузин, он-то уж знает, что с ними делать, чтобы держать в покорности и уважении к центральной власти.

— Как вы чувствуете, полковник? — к Борисову подошел комдив и предложил папиросу.

— Знаете, господин генерал, я счастлив, — сказал полковник Борисов.

— Счастливы? — удивленно переспросил комдив.

В камере воцарилась тишина. Никак спятил тот, кто приехал во всем заграничном, никак шпион какой-нибудь. Полковник только успел представиться, как его утащили на допрос.

— Да, счастлив, господа, — повторил Борисов, — я всю жизнь мечтал, чтобы тюрьмы российские были переполнены марксистами, социалистами, либералами, евреями и инородцами, и мечта моя сбылась, — сказал Борисов и засмеялся.

В наступившей тишине кто-то хихикнул, за ним кто-то засмеялся, и скоро вся камера загудела хохотом. Хохот был такой, что он больше походил на истерику, чем на смех от шутки. Все, что копилось в людях, начало выплескиваться наружу в виде рыданий, криков, матюгов. Закупоренные человеческие души, верящие в партийную справедливость, поняли, что ждать им нечего, нужно просто выживать в мясорубке, в болезни, которую во всех странах называют страшным словом геноцид. И они не знали, что болезнь эта лечится покаянием, состраданием к погибшим и пострадавшим, и уничтожением системы, приведшей к геноциду.

— Что, хохотунчики, весело вам? — грозно спросил начальник изолятора. — Сейчас мы вам устроим сладкую жизнь, посмеетесь у нас. Над кем смеетесь? Над собой смеетесь...

Малограмотный чекист вряд ли понял, что он по наитию произнес крылатую фразу городничего из пьесы Гоголя "Ревизор". Искренний хохот заглушил его слова. Смеялись даже вертухаи, которые имели не менее чем семиклассное образование. Дверь захлопнулась.

— Спасибо вам, господин полковник, — совершенно незнакомые люди подходили и трогали запястье левой руки в знак признания, — вы просто спасли нас от иллюзий, которые мы питали, находясь здесь. Спасибо вам.

Через некоторое время загремели ключи, заскрипел засов.

— Борисов, на выход, — крикнул надзиратель, — с вещами.

— Прощайте, господа, — сказал полковник.

— Прощайте, товарищ, — донеслось ему в ответ.

Из вещей у полковника был драный пиджак в крупную серую клетку. Подхватив его левой рукой, он поковылял к выходу.

— Добьют мужика, — сказал комдив и сплюнул на пол. Немного постояв, он растер плевок носком сапога, понимая, что ночью кому-то придется спать на полу.

Глава 3

— Здравствуйте, господин Борисов, — медовый голосок лощеного человека в хорошо сшитом костюме вызывал картину явления Мефистофеля к одному немецкому доктору, фамилию забыл, которому он и продал свою душу.

Борисов кивнул головой.

— Вы что не хотите со мной разговаривать? — с ноткой строгости в голосе спросил Мефистофель.

— Мне трудно говорить, у меня разбиты губы, — еле произнес Борисов.

— Кто это так вас? — участливо спросил представитель нечистой силы. — Мы сейчас разберемся с этим.

Полковник Борисов никак не реагировал на этот спектакль. Мефистофель, не переставая, нес какую-то ересь про то, как хорошо сейчас на улице, какие трамвайные маршруты ввели, когда собираются пустить первую линию Метрополитена...

Борисов приближался к какому-то странному сооружению, чудом прилепившемуся к склону гору. Узенькая тропинка висела в воздухе, и было непонятно, почему человек держался на ней. Босыми ногами Борисов чувствовал приятную теплоту камней и разглядывал красную черепичную крышу с загнутыми вверх краями. Доброго вида дракон лежал у калитки низенького забора и приветливо махал хвостом. Рядом с ним стоял старичок с белой бородой, приветственным жестом приглашая войти.

— Нинь хао, Балисофу шан сяо (Здравствуйте, полковник Борисов), — по-китайски поприветствовал старичок.

— Нинь хао, сиень шэн. Шень тхи цзиень кхан, цзем ма ян на (Здравствуйте, учитель. Как ваше здоровье?), — по-китайски ответствовал Борисов, удивляясь тому, как он легко говорит на таком трудном языке.

— Нинь цхан гуань во да фан цзы, во биао ши гань сие. Цинь лай во сиоу си и ся (Благодарю вас за то, что вы посетили мою лачугу. Прошу зайти ко мне передохнуть) — сказал хозяин.

— Сие сие нинь, сиень шэн (Спасибо, учитель), — сказал Борисов, — мей ю ши цзиень сиоу си, ю хэнь туо вень тхи яо гень нинь шан лианг и ся (нет времени для отдыха, накопилось очень много проблем, по которым я хотел с вами посоветоваться) ...

— Ты что, не слышишь меня, — Мефистофель тряс Борисова за плечи, — я тут распинаюсь перед тобой как шут гороховый, а ты витаешь, неизвестно где. Отвечай, будешь с нами работать?

— На огороде, что ли? — усмехнулся Борисов. Он прекрасно понимал, что чем раньше он умрет, тем раньше прекратятся его мучения. Но этого, похоже, совершенно не понимали те, кому по должности предписано быть проницательными во всех делах.

Несильного удара было достаточно для того, чтобы отказавшийся от сопротивления организм перестал работать. Борисов почувствовал, как его тело стало освобождаться от тяжести земного притяжения и погружаться в приятную темноту и прохладу...

— Что ж вы, батенька, так нас напугали. Разве же можно так делать? — Пожилой доктор с седой бородкой склонился над Борисовым, надавливая ему на глаз и внимательно разглядывая реакцию зрачка. — Вам еще сто лет на роду написано, а вы в обмороки падаете.

Борисов осмотрелся. Всюду белизна. Больничная палата на одного человека. Боли в теле не чувствуется. Пошевелил языком и не обнаружил рваных ран в полости рта.

— Интересно, — подумал он, — похоже, что я не меньше недели обитаю здесь. Я рвался в одну сторону, а другие люди тянули снова сюда, в ужасы и мучения. Им что, удовольствие доставляет пытать людей?

Прислушавшись, Борисов уловил еле слышный разговор доктора с каким-то человеком.

— Товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, — говорил доктор, — больше десяти минут я гарантировать не могу. Прямой укол камфары в сердце. Опытные экземпляры больше пяти минут не жили. Этот — уникум, он еще говорить начнет. Второго случая не представится.

— Борисов, вы меня слышите? — над полковником склонился военный со странными петлицами темно-красного, даже можно сказать малинового цвета с алой окантовкой. Как военный человек, Борисов обращал внимание на все эти, кажущиеся незначительными детали. По центру петлицы был пришит золоченый шнур, на котором располагались три золотых звездочки, и одна звездочка — четвертая была ниже шнура.

— Интересные войска, — подумал полковник, — и очень важные, если для них покойников с того света возвращают.

— Борисов, вы меня слышите? — переспросил важный человек.

Лежащий в койке человек еле заметно шевельнул головой.

— Где ваш помощник — Казанов? — громко сказал человек с малиновыми петлицами.

— А я вам уже не нужен? — шепотом спросил Борисов.

— Где ваш помощник Казанов? — снова громко спросил человек.

— Там, — шепотом ответил полковник.

— Где там? — требовал ответа военный.

— На войне, — прошептал Борисов и закрыл глаза. Он снова начал погружаться в темноту и приятную прохладу. — Хрен вы меня сейчас возьмете, — подумал он, — у меня хватит сил перетащить вас всех к себе, может, вы здесь станете людьми и сбросите свои звериные маски. Прощай, Дон, вся твоя жизнь война и от того, на чьей стороне ты будешь, зависит то, кем ты станешь. А сейчас чью-то сторону принять нельзя, все стремятся силой зла решить свои личные интересы, которые маскируются под интересы большинства. Будь самим собой, надевай любую шкуру, но не давай злу торжествовать. У тебя получится, ты мальчик способный...

Глава 4

— Все, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, — доложил врач, — заключенный умер, как говорится feci auod potui, faciant meliora potentes.

— Это еще что, — спросил комиссар.

— Латынь, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, — сказал врач, — я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше.

— Ты что, хочешь сказать, что ты самый лучший и лучше тебя нет? — грозно спросил комиссар. — Товарищ Сталин сказал, что незаменимых людей нет и он тысячу раз прав. Еще раз услышу от тебя твою латынь... ты меня понял?

— Понял, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, — сказал побелевший в лице врач с тремя прямоугольниками в петлицах.

— Иди и позови сюда Сидоренку, — устало сказал комиссар.

Врач козырнул, приложив руку к непокрытой головным убором голове, и повернулся к выходу. В это время открылась дверь, как будто за дверью подслушивали, и вошел майор госбезопасности Сидоренко.

— Слухаю вас, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, — доложил он.

— Тебе сколько раз говорить, что не слухаю, а слушаю, — комиссар был сильно расстроен, а ему под руку попадались такие люди, которые это расстройство еще усиливали, — этого, — он показал пальцем на лежащего в кровати Борисова, — похоронить. Это первое. Второе. Всю следственную бригаду с начальником их отдела, работавшую с этим заключенным, арестовать и отдать под трибунал за препятствование органам безопасности в раскрытии важных государственных преступлений. Чтоб лагерная пыль от них осталась. Все записал?

— Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, — доложил майор, — по какому разряду хоронить этого?

— По первому, твою мать, — зло сказал комиссар, — закопать, как и всех, в общую яму во дворе.

Сидоренко стоял и лупал глазами, понимая, что его услужливость могла ему выйти боком, как и следственной бригаде, которая любыми способами пыталась выбить признания у тех, кто ничего особенного и не совершал. Вот и пойми тут, что нужно начальству сегодня? А закопай он этого покойника в яму, а вдруг он окажется важной шишкой, которой вернут лампасы и звезды с орденами, да еще скворечник с дверкой в кремлевской стене? Самого закопают на место этого покойника. Эх, жизнь собачья, по чинам так, вроде, как и генерал, а служба холуйская, как у денщика, который с утра получает по зубам, чтобы наука к вечеру не выветривалась.

Комиссар вышел на улицу, сел в поджидавший его черный "паккард" и бросил адъютанту, сидевшему рядом с водителем:

— В Барвиху.

Закурив, он задумался. В какой-то степени Борисову повезло, что он умер во время допроса, и даже недельная реанимация привела его в сознание лишь на десять минут. Сейчас он там, на той стороне, и его совершенно не касаются наши проблемы. Мы все подследственные, только одни из нас сидят в камерах, а другие разъезжают в лимузинах.

— Как же меня угораздило так попасть в переплет? — думал он. — Права солдатская мудрость: держись подальше от начальства и поближе к кухне. Нет, бляха муха, подсуетился перед карликом, получил косую звездочку на петлицу и задание пойти туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что. По сравнению с этим сказочные задания кажутся легко выполнимыми. А как все начиналось? Вызывают к наркому. А там толпа людей, заместители наркома, комиссары и среди них улыбающийся добрыми глазами Ежов.

— Уважаемые товарищи, — начал он, — нашему самому главному разведчику сегодня присвоено звание комиссар государственной безопасности второго ранга. Можно сразу приколоть ему косые звездочки, да только они плохо держаться будут, поэтому прошу всех пройти в комнату отдыха и поздравить Станислава Ивановича с новым званием.

Стол был накрыт так, как он накрывался всегда во все трудные и нетрудные годы для нашего государства. Не мешали этому ни голод, ни недород. Начальнические столы всегда были полны. Набор стандартный. Коньяк. Водка. Колбаса копченая. Икра красная и черная. Балыки лососевых и осетровых рыб. Оливки. Апельсины и мандарины.

Всем рюмки. Мне стакан с двумя звездочками. Выпили до дна. И я тоже, иначе звездочки губами не ухватить. Николай Иванович самолично своим перочинным ножичком проколол дырочки в петлицах и установил звездочки. Я поблагодарил партию и правительство и лично товарищей Сталина и Ежова за высокую оценку моей скромной деятельности. Заверил, что я приложу все свои силы для обеспечения безопасности нашей родины.

Мне дружно зааплодировали и выпили еще.

— Все, товарищи, по своим местам, — тепло сказал Ежов, и мы дружно пошли на выход. — Станислав Иванович, задержитесь на минутку.