Внук без лишних слов исполнил просьбу, хотя лицо его несколько позеленело. Молодость… Принцесса внимательно посмотрела на вора. Остренькое бледное личико было ей незнакомо.
— Матильда, — Альдо огляделся, выискивая, обо что обтереть руки, и остановился на бабушкиной рубахе, — я его, кажется, видел.
— Что ты делаешь, варвар!
— У тебя подол так и так в крови.
— Умный какой, — вдовица нагнулась, обозревая свои одежды, — и впрямь… Видел, говоришь? Где? Когда?
— Где не скажу, но недавно. У дома вроде бы.
— Готовился, — постановила бабушка, — ладно, пойдем, выпьем по бокальчику, все равно ночь насмарку.
— А он что-то спер?
— Не успел, разве что гроб этот. — Матильда кивнула на валяющуюся шкатулку.
— Что-то я не помню этой штуки. — Альдо присел на корточки, разглядывая прельстившую вора вещь. — Как думаешь, сколько ей лет?
— Леворукий ее знает. Много.
— Матильда!
— Ау?
— Отдай ее мне.
— Старьевщиком заделался?
— Отдай, жалко, что ли?
— Забирай, — махнула рукой бабушка. — Ты собрался здесь всю ночь сидеть?
— Иду уже. Тяжелая какая. — Альдо поудобнее подхватил шкатулку и потащил за Матильдой.
— Я и говорю — гроб! — согласилась вдова, разливая вино, но выпить не удалось. Раздался шум и звон, в комнату ввалились предводительствуемые Пакеттой и Франко стражники и замерли, увидев внушительную даму в заляпанной кровью ночной сорочке и с полным бокалом в руке.
— Прошу прощения, — дама поставила бокал и накинула какой-то балахон, — покойник в гардеробной.
— Сударыня, — офицер изо всех сил старался сохранить спокойствие, — вы пережили ужасное потрясение.
— Глупости, молодой человек. Никто меня не тряс. Меня разбудила собака, я взяла пистолеты и пошла посмотреть. В комнате кто-то был…
— И вы выстрелили?
— Разумеется, — с достоинством ответила вдовствующая принцесса. — Я в том возрасте, когда от мужчины в спальне ничего хорошего ждать не приходится.
3
Робер Эпинэ совершенно точно помнил, что не заказывал никакого вина, но это мог сделать Альдо. В любом случае добыть в Агарисе выдержанное кэналлийское было неслыханной удачей, и Иноходец велел слуге пропустить помощника франимского[79] торговца, на ночь глядя принесшего образцы.
Франимец оказался совсем крохотным, казалось, обшитая парусиной корзина переломит его пополам, и Робер, сам не зная почему, подхватил тяжесть и водрузил на стол.
— Благодарю блистательного, — раздавшийся из-под широкополой шляпы грудной голос поверг Иноходца в оцепенение, а виноторговец торопливо сорвал жутковатый головной убор и робко улыбнулся. Перед Робером стояла медноволосая гоганни, о которой талигоец изо всех сил старался не вспоминать.
— Пусть блистательный простит мне обман и выслушает, — какой у нее прелестный румянец. Заря на снегу, иначе и не скажешь…
— Сударыня, я счастлив видеть вас, — надо же, иногда вежливые фразы не являются враньем, — но мне кажется, я сплю. Вы здесь, в мужском платье, одна… Что-то случилось? Я слышал, вы болели.
— Я здорова, — покачала головой гоганни, — но рок занес когти над всеми нами. Дочь моего отца не может доверить известное ей никому из правнуков Кабиоховых и просит блистательного выслушать ее.
— Я к услугам прекрасной Мэллит.
— Блистательный смеется над жалкой дурнушкой…
— Сударыня, — Робер чуть не потерял дар речи, — клянусь Честью, я не встречал девушки прекрасней вас.
— Блистательный шутит. Блистательный видел моих сестер, отмеченных печатью истинной красоты, я в сравнении с ними…
— То же, что лань в сравнении со свиньями, — перебил девушку Эпинэ. — Если ваших сестер, сударыня, месяц не кормить, они, не спорю, станут очень хорошенькими, но ни одна из них не сравнится с вами.
— Блистательный не лжет, — задумчиво произнесла Мэллит, — но мое сердце не верит, а мои глаза видят жалкую мошку, а не роскошную бабочку.
— А мои — видят ландыш, — глаза Иноходца блеснули, — и посмотрю я на тех, кто со мной не согласится!
— Мне приятен этот разговор, но я осквернила ночь Флоха ради иного. Угодно ли блистательному выслушать недостойную?
— Буду счастлив. Но прошу вас, сядьте. К сожалению, я не ожидал гостей, но это можно исправить. Вы голодны?
— Блистательный не должен звать слуг. Дворянин не станет ужинать с жалким виноторговцем, а недостойная пришла говорить о тайном.
— Простите, сударыня, я потерял голову, увидев вас.
Да, он ведет себя глупо, но что делать, если Мэллит прекрасна.
— Фраманский юноша принес на продажу вино. Лучшие лозы Кампораисес и Гэриньенте, — девушка открыла свою корзину и одну за другой вытащила полдюжины пыльных бутылок. — Три «крови»[80] — Красная, Темная и Черная и три «слезы» — Вдовья, Девичья и Дурная! Блистательный будет пробовать, а недостойная говорить,
— Этим винам нет цены. — О том, что в ручках Мэллит даже пиво из Торки показалось бы ему «Черной кровью», Эпинэ умолчал.
— Цены нет только у любви, остальное можно купить и можно продать.
— Сударыня позволит налить и ей.
— Дети Гоха не пьют вина, но недостойная будет благодарна, если ей дадут воды.
Эпинэ, как во сне, взялся за хрустальный кувшин, благословляя мудрость хозяина гостиницы. Гоганни с благодарностью приняла стакан и слегка сдвинула густые брови, думая, с чего начать. Одетая франимским торговцем, она казалась графу еще прекрасней, чем в отцовском доме, и это мешало сосредоточиться на разговоре.
— Блистательный простит меня, — начала девушка, но талигоец ее решительно прервал.
— Сударыня, вы меня чрезмерно обяжете, если прекратите называть меня блистательным. Меня зовут Робер. Если вы ко мне пришли, значит, вы мне доверяете, как другу, а к друзьям обращаются по имени.
— Робер, — послушно повторила гоганни, — но правнуки Кабиоховы не могут звать первородных по имени.
— Ну, тогда я отказываюсь от этого дурацкого первородства. — Робер поднял бокал: — Я пью за то, чтоб вы, сударыня, называли меня Робером и позволили называть вас Мэллит.
— Я… Я позволяю, но тогда не надо «вы». Это дурная примета.
— Так долой ее!
— Робер, — гоганни слегка запнулась, — все очень, очень плохо.
— Неужели все?
— Пусть блистательный… Робер, не надо перебивать, мне и так трудно. Нужно сказать так много и обо всем, а времени так мало. Хозяин гостиницы…
— Хозяин гостиницы понимает, что пробовать кэналлийское нужно медленно, чтоб не убить послевкусие. Хозяин гостиницы понимает, что между пробами нужно делать перерывы, чтобы не смешать впечатление. Мэллит, если я что-то и знаю, то лошадей и вино. Ты хорошо придумала!
— Я очень долго думала, — тихо сказала девушка, — и поняла, что должна найти… тебя, ведь ты друг первого из первородных. В наших домах есть тайные выходы, храним мы и чужие одежды, ведь детям Гоха порой приходится бежать от жестоких и неправедных.
— А как ты меня нашла?
— Я знала, куда идти, — непонятно объяснила девушка, — а в ночь Флоха правнуки Кабиоховы не покидают спален. Я могла спокойно уйти. Робер, пожалуйста, позволь мне сказать…
Он позволил и выслушал, не перебивая, и даже понял, о чем она говорит, хотя это походило на бред, на страшные сказки, которыми в Эпинэ потчевал слуг старик-садовник. Там таинственные красавицы, высосав жизнь и молодость из доверчивых путников, с рассветом превращались в болотные коряги, короли-отцы направо и налево раздаривали еще не рожденных детей, а убийцы и убитые становились призраками и веками бродили друг за другом по замковым галереям.
Все боялись, а Робер — нет. Он ходил ночью на кладбище, надеясь оседлать кладбищенскую лошадь, и пропадал у омута, дожидаясь появления ундин, — без толку! В одиннадцать лет Иноходец окончательно разочаровался в чудесах и с тех пор не верил ни в слепого всадника, ни в проклятые кольца, ни в крысью матерь, ни в дикий гон. В то, о чем говорила Мэллит, талигойцу тоже не верилось, уж слишком неправдоподобно все это выглядело.
Енниоль сделал так, что, если Альдо изменит данной гоганам клятве, он или умрет, или окажется на магической цепи. Эту связь можно разрушить, Мэллит знает, как, но сейчас принцу нужен щит от чужого колдовства. Есть кто-то чужой и злобный, он был с ними во время разговора с Клементом и пытался читать по крови Раканов, но ему помешала Мэллит. Мэллит и Альдо связаны кровью, она чувствует направленную против него магию…
Голова шла кругом. Единственное, что Робер Эпинэ прекрасно понял и что острым ножом резануло по душе, это то, что Мэллит любит Альдо.
— Робер…
Закатные твари, какие глаза!
— Робер, поклянись ничего не говорить Альдо, но быть с ним рядом. Ты должен сохранить первого из первородных и удержать от опрометчивых шагов и свойственных юности безумств.
Разрубленный Змей, кто бы говорил о юношеских безумствах и кому! Иноходцу Эпинэ! Да ему всю жизнь пророчили, что он по дурости свернет себе голову и не заметит.
Иноходец поцеловал тонкие пальцы.
— Клянусь защищать Альдо Ракана ради Талигойи и нашей дружбы.
— Альдо не должен знать о… обо мне!
— Я ему ничего не скажу, но уже поздно, позволь мне тебя проводить.
— Нет, — покачала головой девушка, — я укрыта от чужих глаз, а глаза правнуков Кабиоховых в ночь Флоха обращены к вечному. Виноторговца не заметят, а за тобой пойдут. Не бойся за меня. Береги Альдо.
Не бояться? Легко сказать! За кого же тогда прикажете бояться? У девочки отважное сердце, но лед под ней слишком тонок.
Эпинэ не верил в предчувствия, но, глядя на бредущую через площадь крохотную фигурку с огромной корзиной, трясся от страха. Не за себя — за чужую красивую девочку, бросившую вызов всему миру ради любви к чужеземцу, который о ней почти позабыл. Робер знал одно — если б гоганни так произносила ЕГО имя, он бы отрекся от всего — предков, короны, веры, долга — и ушел с ней хоть на край света, хоть за край. С Мэллит он и в аду был бы счастливцем, но дочь Жаймиоля отдала сердце его другу и сюзерену, сюзерену и другу.
…Мэллит давно вернулась в дом отца, а талигоец до утра простоял у окна, сжимая пустой бокал и думая о рыжеволосой гоганни и о том, что в первый раз в своей жизни он, Робер Эпинэ, завидует Альдо Ракану. Завидует светло, горько и безнадежно.
Глава 8
Оллария и Лаик
«Le Dix des Bâtons»[81]
1
Баловник, топнув копытом о мягкую весеннюю землю, радостно заржал, и у Ричарда защипало в носу. Пусть чалый не был лучшим конем подлунного мира, но он родился в Окделле и узнал хозяина, узнал, хотя не видел четыре месяца. Юноша едва удержался от того, чтоб обнять жеребца, он бы и обнял, но рядом был Эстебан со своими подпевалами. Не хватало услышать очередную пакостную шутку, которая надолго испортит настроение. Ричард не показывал, как его задевают оскорбления «навозников», но переживал их очень тяжело.
Эстебан грациозно вскочил в седло, и стоивший десяток Баловников рыжий линарец[82] затанцевал, разбрызгивая жидкую грязь, которая отчего-то летела в сторону Дикона.
— Вот уж не думал, что вы не справитесь с такой смирной лошадкой, — Альберто умело сдерживал вороного мориска невиданной красы, рядом с которым рыжий казался ягненком, а как выглядел Баловник, не хотелось даже думать.
— Я позволил Гогану порезвиться, — быстро, слишком быстро откликнулся Эстебан, — он застоялся.
— Гоганов лучше не распускать, — улыбнулся кэналлиец. — Не желаете наперегонки до ворот?
Эстебан не желал. Проигрывать он не любил, а здесь проигрыш был написан огромными буквами. Дикон не сомневался, что Эстебан с наслаждением прогнал бы коня галопом через огромную, отражающую облака лужу, но связываться с Альберто не решился.
Кэналлиец проводил глазами удаляющихся всадников и повернулся к Ричарду.
— Тебя встречают?
— Не знаю… Может быть… — Кансилльер обещал не выпускать его из виду, но у него столько дел. Знает ли Август, что сегодня унарам разрешено покинуть «загон»?
— Если ты один, можем посмотреть Олларию вместе, хотя чего ждать от города, который построили вдали от моря.
— Так ты с Марикьяры? — просиял Дик. И как он сразу не понял?! Остров в Померанцевом море славился своими моряками. Марикьяры почти не отличались от кэналлийцев, но клейма предателей на них не было[83]. — Я думал, ты кэналлиец.
— Бывает, — засмеялся Альберто и сразу помрачнел, — кэналлийцем был Паоло… Люди не лошади, не стоит судить об их достоинствах по родословной.
— Поговорим об этом, когда назовемся полными именами.
— Вряд ли у нас будет для этого время… Я своего мнения не изменю. Твой любезный Валентин для меня в одной цене с Эстебаном.
— Валентин… — вскинулся Ричард.
— Человек Чести? — перебил Альберто. — Что ж, тем хуже для него. И для тебя, кстати. Благородство предков не извиняет подлости потомков. У нас говорят — знатное имя для мерзавца то же, что красная юбка для старухи.
— Валентин не сделал ничего плохого, не то что Эстебан.
— Придды в опале, Колиньяры — на коне. Было б наоборот, Валентин стал бы Эстебаном, а Эстебан — Валентином. Наши имена, похоже, секрет только для тебя, Ричард. Еще бы, зачем Людям Чести знать, сколько детей у «навозников» и как их зовут. Хотя ты и своих-то не узнал.
— Мне сказали только про Катершванцев и Валентина…
— Человек, который тебя провожал, очень осторожен.
— Я не позволю так говорить о…
— Не тебе решать, о чем мне говорить. Удачной прогулки, … герцог!
Вороной стелющимся прыжком перелетел через лужу, не задев мутной воды даже кончиком копыта, и галопом пошел по дороге. Настроение испортилось. Альберто не должен так говорить про Августа!
Хотя откуда ему знать, что речь шла о кансилльере?! И потом Штанцлер и в самом деле ошибся — не все в Лаик оказались врагами. Отец как-то сказал, что лучше поверить негодяю, чем не поверить другу.
— Какой ты хороший есть, что дождаться нас решил. — Дик вздрогнул — рев Йоганна, как всегда, застал его врасплох. Братцы были тщательнейшим образом одеты и причесаны и вели в поводу могучих левенбергских коней, черного и белого.
