На её зычный крик выглянула баба чисто русской внешности: в длиннющей юбке, темной старой телогрейке, полная, в платке черно-цветастом, в галошах и шерстяных носках. Осмотрела нас критически. Спросила не менее зычно:

— Что кричишь, мамаша? Чай, не глухие живут тута! Что хочешь?

— Да вот, милая, сошли с поезда. Приехали к родственникам, они возле церкви живут, а они, представляешь, в санаторию подались. Обратные же билеты у нас только через три дня. Вот ходим-ищем, у кого бы пожить эти дни. Не сдадите ли комнату бабушке с внучкой? Мы вам хорошо заплатим! Чай, не нищие...

Бабушка так убедительно вещала на простонародном языке, — заслушаешься! И баба в телогрейке "прониклась": поверила, уже более доверчиво нас оглядела, пригласила в дом зайти чайку испить. Но добавила, что ничем нам помочь не может. Сказала, что зовут её Манькой, что "мужик ейный" только что в сарай пошел "скотине корм задать", а она пока нам "обскажет", что к чему.

— Понимаю, люди добрые: вы, поди, решили, что раз дом велик, так и места много? Так оно так, но дом-то этот — не наш: наша хата в пяти домах отсюда стоит, в ней посля проливного дождя крыша рухнула, вот никак новую не настелим... В этот дом нас хозяин ласковый пустил: он гостил в нашем дому раньше, купил здесь самый дорогой дом по дешевке, — хозяева срочно к детям уезжали, и позволил нам здесь пожить, пока у нас ремонт завершится. А на днях тут пожар приключился: у соседей, -Катьки-вдовы да матери ее старой,— хата деревянная выгорела напрочь, еле мы сами Сёмушкин дом отстояли, вон забор весь прогорел...Сегодня сам хозяин приезжал, посмотрел, дал денег на новый забор, и такой уж добрый человек: велел нам сюда Катьку с мамашей её пустить пожить, пока что "не изменится"...А что же изменится-то? Если только в правлении Катьке жильё новое не выделят: она же — вдова фронтовика, сын в армии...Нам-то, конечно, без радости, что тута Катька еще жить будет, но потеснимся как-то...Вас мы бы и рады впустить, но без сговора с хозяином никак нельзя: уважаем мы его, не пойдем против его воли. Вот сейчас "сбираюсь" идти за Катькой Полуляшихой, передам Сёмушкину волю, нехай начинают вещи собирать да сюда перебираются...А Вам, милые, дам адресок людей добрых, которые могут вас приютить на пару деньков. Уж вы не обессудьте...

Манька-толстуха написала нам на желтом клочке газеты адрес и имя хозяев, и мы ушли, якобы "по указанному адресу". Пошли на автобусную станцию, сели на проходящий, идущий до Ростова. Заплатили, заняли места, и только потом начали обсуждать впечатления. У бабушки глаза светились, как у кошки любопытной. У меня, должно быть, тоже...Бабушка спросила тихим голосом, но озорно:

— И что ты обо всём этом думаешь, Зойка? Значит, и здешний дом — ЕГО дом?

Глава 12.

Автобус от Пролетарской до Сальска идёт по-разному: смотря какой автобус. Наш был рейсовый, но отчего-то приспичило водителю возле Маныча остановиться, прямо на обочине встал, заехал в кювет. Вылез водитель из салона, — и пошел с рыбаками договариваться: много их сидело возле проезжей части, с связками рыбы в руках. Видимо, негласная торговля озерными дарами тут постоянно идёт. Но что-то больно долго наш водитель с рыбаками торговался, — бабушка его к спекулянтам причислила, сказала: есть водители, которые свежую рыбу по дешевке скупают, а потом отдают для перепродажи в том же Сальске, или по соседям продают. Зато мы получили прекрасную возможность поговорить: пассажиров не было ни впереди нас, ни сзади, — сидели мы с ней на последних сиденьях в правом ряду.

— Итак, внученька, что мы имеем в пассиве на твоего отчима? Во-первых, достоверно установлено, что он имеет несколько жилых площадей в разных городах и посёлках страны, и все они записаны именно на него. Думаю, есть и его же жильё, оформленное на других, иначе — подставных лиц, — вот как ваш "армянский" дом в Сальске. Не зря Семён Васильевич стремился дом на тебя записать: чтобы фамилия была другой... С матерью-то твоей у него одна фамилия теперь...Это ему несподручно. Не понимаешь, Зойка? Если он и впрямь нарушает закон, то, в случае его разоблачения, вся его собственность, равно как и собственность его жены, может быть конфискована. Ты же имеешь совершенно другую фамилию, и кровной родственницей ему не приходишься. Будучи совершеннолетней, в состоянии вести отдельное хозяйство, и к тебе не удалось бы придраться, если что... Но, в любом случае, Сёмушка ведёт себя не слишком мудро. Хотелось бы мне с ним по душам поговорить, вразумить и предостеречь, но рано еще нам раскрываться, Зоюшка...Пока тебе стоит продолжать вести наблюдение, и я, старая, помозгую по мере возможности...Интересен вопрос с получением твоим отчимом денег в разных местах. Что за деньги, кто,откуда их ему пересылает, — непонятно. Догадка у меня есть, но рановато ею с тобой делиться, да, может, и не права я. Поживем — увидим.

Слушала я бабушку, — удивлялась: и как это она собирается отчима предостеречь?

Водитель всё спорил с рыбаками, никак не мог прийти к общему знаменателю о цене рыбы. Пассажиры начали недовольство проявлять. Бабушка не выдержала:

— Пойдём-ка выйдем, Зоя, на минутку, а то здесь бензином воняет. Воздуха вдохнем манычского, и на рыбаков с их уловом посмотрим. Зря, что ли, ездили? Вышли.

Некоторые пассажиры тоже столпились у входа в автобус. Мужики курили, женщины приценивались к неорганизованным торговцам. На улице было свежо, легкий ветер дул. Поодаль группками стояли местные рыбаки: фанатики рыбалки, готовые рыбачить в любую погоду, одетые "абы во что, лишь бы тепло", в неповторимых "забродческих" сапогах. Некоторые стояли молча, другие активно уговаривали купить "мою рыбу, самую свежую!" Нам один рыбак более других понравился: весёлый, пожилой, бабушке подмигивал, меня прихваливал, анекдотами сыпал, как из рога изобилия. Вот, например, такой, про "щучий характер": "Почему ты так жадно бросаешься на блесну? — спросила щуку другая щука, — ведь это же просто железка, я-то знаю!" "И я знаю, — ответила первая, жадная щука, — но что поделаешь, если у меня такой "щучий" характер — невыдержанный". Мне почему-то анекдот показался похожим на описание характера иных людей. А другой — так совсем не понравился, и чего бабушка так смеялась заливисто, не пойму...Тот анекдот был о неверном муже: провел "неправильный" рыбак несколько дней у возлюбленной, а жене перед отъездом из дома сказал, что уезжает на рыбалку. Перед возвращением домой заходит в рыбный магазин, покупает живого сома и просит продавщицу, чтобы она ему сома через прилавок кинула. Та, понятное дело, удивилась: зачем, спрашивает? И "рыбак" объясняет: теперь он, мол, сможет жене честно признаться, что поймал эту рыбу...Без обмана...

Бабушка купила трёх огромных живых карасей, осталась довольна. Я не слишком люблю возню с карасями: очень костлявая рыба, но бабушка так умеет жарит, что костей и в помине не сыскать, — пальчики оближешь...

Маны?ч — это водная система на юге Европейской части Российской Федерации, включающая в себя реки Западный и Восточный Маныч и прилегающие озёра. В состав Пролетарского водохранилища на реке Западный Маныч входит озеро Маныч — Гудило и прилегающая к ним система озёр и лиманов. Пролетарское водохранилище, или гидроузел, было достроено в 1941 году; оно простирается от устья реки Средний Егорлык с Северо-Запада на Юго-Восток на целых 430 км. Озеро Маныч-Гудило является местом массовых гнездовых, линных и пролётных скоплений водоплавающих птиц, даже таких редких, как краснозобая казарка, розовый и кудрявый пеликан, черноголовый хохотун. Уникальное по красоте место!

Приехали в Сальск после обеда. Бабушка, довольная, побежала своему Вовчику рыбу жарить. Мне велела придти вечером, взять жареной рыбки и еще немного поговорить, вдруг что путное ей в голову придёт. Пошла я к родителям. Как-то стыдно мне было после нашего с бабушкой разведывательного путешествия отчиму в глаза смотреть. Слишком активно я в его "вторую" жизнь вмешиваюсь...

Отчим, похоже, приехал давно. Расспросил меня кратко о походе в церковь, куда еще ходили. Пришлось немного импровизировать: описала ему службу, как свечки ставили, как ходили к бабушкиной знакомой чай пить. Что за общие дела у бабушки с той знакомой, — не знаю, не посвятили... За время нашего с отчимом отсутствия мама кролика потушила. До сих пор многие сальчане, живущие в частном секторе, держат в домах значительное количество кроликов. Хорошим подспорьем является их мясо в наши дни "мясного дефицита". И вкусные они, эти кролики...

Готовится блюдо просто: нашпигованного овощами и вымоченного в маринаде кролика нужно разрезать на крупные порции, опустить их в большую кастрюлю, — еще лучше старый чугунок, в нём вкуснее выходит, — посолить, полить растопленным маслом, добавить несколько горошинок чёрного перца, — только не молотого! две репчатых луковицы, потом недолго обжарить мясо, после добавить бульона и долго тушить на медленном, нежарком огне. В конце приготовления блюда можно еще добавить сметанки, но это — на любителя. Хорошо еще для аромата добавить трав: укропчика, петрушечки, хмели-сунели, сушеной мяты или что кому нравится. Маме вот листья лавра и черной смородины по душе...На гарнир нам подали жареную картошку, хрустящую и прозрачную, посыпанную укропом...

Ела я так, что за ушами хрустело. До чего люблю покушать! А всё худая...Бабушка смеётся, что меня "сглазили" : надо, мол, меня в институте научном по винтикам разобрать, и узнать, что за вещество мешает мне поправляться... Потом можно специальные таблетки из этого вещества продавать, — толстых людей много...

После еды отдохнула немножко, книжку почитала: Константин Циолковский, повесть "Вне Земли". Интересная, скажу, вещь! Слов нет. Удивительна судьба Циолковского, ученого и писателя: родился в селе Ижевское Вятской губернии в семье лесника, являвшегося, однако по происхождению — польского дворянина. В детстве маленький Костя почти полностью потерял слух и с 14 лет учился самостоятельно; но в 1879 году сумел экстерном сдать экзамен на звание учителя, всю жизнь преподавал физику ...Просто героический человек, даже Островского напоминает. И сколько мудрости!... Мне про Циолковского отчим рассказывал, сравнивая его почему-то с Леонардо да Винчи, которого я прежде считала только художником. И книжку тоже отчим дал. Нередко он меня даже удивляет своим желанием угодить, сделать приятное. И тогда мне отчаянно хочется просто с ним поговорить по душам, высказать свои сомнения, задать вопросы. Не может моя комсомольская совесть бесконечно таиться да подсматривать!

Ближе к вечеру, часу в шестом, родители засобирались куда-то идти. Без конца Семён Васильевич маму то в кино ведёт, то в ресторан. И вот что удивительно: мама сама сказала, что всю свою достойную пенсию, до копейки, отчим ей отдаёт на "хозяйственные расходы", однако, за все развлечения он сам платит, из семейного бюджета ни копейки не берет. Мать думает, что у него на книжке за долгую жизнь скопилась приличная сумма, вот он на проценты и "роскошествует". Правда, у меня иное мнение, только несколько размывчатое. Допустим, он может сдавать своё жильё разным людям и жить на доходы с аренды. Откуда мне знать, сколько у него всего квартир? Может, их много?

Когда родители ушли, собралась и я к бабушке. Правда, не очень идти хотела: как-то замёрзла немного в поездке, что ли...Но делать нечего: набросила пальтишко драповое, — из тонкого драпа, демисезонное, приталенное, с большим красивым воротником, — пошито по фигуре, нечего сказать, — на голову повызала шарфик пуховый, сама вязала, — и пошла обуваться в коридор. Нелепая привычка: искать обувь без света, еще с послевоенных лет осталась, — и на сей раз свет не включила, и как споткнусь о крохотную трехногую табуретку! Кто её притащил сюда из кухни, — непонятно: наверно, сидя на ней, шнурки завязывали. Да только я как полечу через эту малую "дровеняку" в другой конец коридора, — и растянулась на полу. Не сказать, чтобы сильно расшиблась, — нет: только синяки набила на обеих коленках и ладошку правую, которой уперлась в пол, — свезла до крови. А так — ничего. Но при падении задела подставку для обуви, занавешенную ситцем, чтобы "красивее" было. Подставка, разумеется, тоже полетела, перевернулась, обувь вся высыпалась на пол. Пришлось свет включать, собирать. Ты себе торопишься, случай — себе...

Поставила на место мамины озорные полусапожки, отчимовы туфли, несколько пар домашних тапочек. Кое-что вызвало интерес: в несколько газет тщательно были завёрнуты отчимовы "крокодиловые" туфли, наверно, собрался нести их в мастерскую. Бездумно начала я их снова складывать в разлетевшиеся по сторонам газеты, снова глянула на странную подошву. И точно, гвоздик один набоечный отлетел, часть набойки отошла в сторону, виден из отверстия кусок бумаги зеленоватой. Попыталась вытащить, — не тут-то было, — слишком мала бумажная частица, что показалась на поверхность. Какие-то знаки на шуршащей бумажке виднеются, — но не видно ничего толком в полусумраке коридора. Рукой махнула, поспешила к бабушке.

Она тоже меня кормить пыталась, хотя я и отнекивалась отчаянно: почему-то аппетит убежал. Карасики хорошо пожарились, хрустели и благоухали. Бабушка еще и хлеб заставила меня скушать, над душой стояла, пока я целый кусок не одолела. Очень ей хочется видеть меня пухлявой, как колобок или плюшка...

После еды я бабушке, шутя, пожаловалась, как спикировала падающим бомбардировщиком в коридоре и чуть не протаранила стену. Бабушка захлопотала надо мной, принялась синяки разглядывать да йодом мазать. Пытаясь от её заботы отмахнуться, рассказала ей про полёт обуви по коридору, и добавила, что видела у отчима туфли странные. С подошвами, набитыми изнутри бумагой. Тут бабушка даже йод бросила, замерла и рот приоткрыла. Что её так удивило, понять не могу. Стала спрашивать о качестве увиденного краешка бумаги: плотная или тонкая, мягкая или хрустит. И о цвете. Так ничего и не объяснила. И я спать пошла.

Глава 13.

На другой день с утра я себя неважно чувствовала: голова побаливала, кружилась немного, и ком где-то в груди встал. Будто и не больна, а нехорошо. И слабость такая сокрушительная, как у древней столетней старушки. Совсем Зойка расклеилась. Но на работу пошла: нельзя же каждый месяц больничный брать, иначе скажут, — и справедливо! — "халявщица ты, Зойка!"

С утра посадили на выдачу переводов и посылок. Пришла самой первой, точно к открытию почты, одна старушка, с виду милая, скромная, сутулая, с кокетливой клюкой с набалдашником, — наверно, из девятнадцатого века палка родом, — и она так меня истерзала, что начавшее было формироваться чувство юмора временно улетучилось: приспичило ей перевод отправить в город Куйбышев, "внучечке на денёк рождения", ровнёхонько в сто один рубль. Пыталась я старушку убедить, что принято ровные суммы отправлять, этот её 101 рубль выглядит странно, и со сдачей будут проблемы: в кассе еще пусто. А старушка и говорит: "я, мол, завсегда отправляю и деткам, и внукам ровно сто один рубль! Ни больше, ни меньше!" Имела я глупость у неё спросить: "бабушка! Почему же так?" А она и отвечает, что сейчас ей семьдесят, но мечтает дожить ровнёхонько до сто одного года. Логики, признаться, я не уловила...