10. Пряный кофе

— Мужчина дал! Подарил, слышишь? А ты мне завидуешь! Крысятина ты, вот ты кто! А я актрисой буду, он мой голос хвалил и говорил, чтоб я подошла к ночи на премьеру, и уж он тогда меня обязательно хозяину...

Мэри не дослушала девицу — наотмашь отвесила ей пощёчину.

— Дурой ты родилась, дурой и помрёшь, — в сердцах произнесла монахиня уже тише. Девица так и стояла недвижимо, только моргала часто-часто. — А ну-ка, сымай эту свою клятую шаль, надевай плащ и пойдём-ка со мной. Покажу тебе одну такую дурёху... И покуксись у меня тут, покуксись! Я и не так задам! Ишь, актрисой... в ночь прийти... Вот мерзопакостный кобель, ужо я ему задам...

Бросив на меня настороженный взгляд, но не переставая причитать, сестра Мэри подхватила всхлипывающую девицу под локоть и буквально поволокла её за собою — бедняжка едва успевала ноги переставлять.

— Святые Небеса, — вырвалось у меня еле слышно.

Отец Александр виновато покряхтел — и произнёс вполголоса смущённо:

— Вы плохого не думайте, леди Виржиния. Мы тут детей не поколачиваем... Просто очень уж у сестры Мэри за Флоренс сердце болит. Мать-то Флоренс тоже из нашего приюта была, — ещё тише признался он и скосил на меня глаза. — Да Мэри за ней не уследила. Та в четырнадцать лет возьми да и окажись, это... на сносях, — неуклюже закончил он.

— Тоже актрисой хотела быть? — негромко спросила я. Сердце у меня отчего-то сжималось.

— Певицей, — ворчливо отозвался он. — Оперной. Ей хремпрессарио кривозубый голову задурил. А она возьми и помри потом родами... Её так же звали, леди Виржиния, — добавил он надтреснутым голосом. — Флоренс. И волос у ней тоже светлый был... А, что я вам говорю. Пойдёмте за Лайзо. Его, небось, дети уже совсем уморили.

Отец Александр развернулся и медленно пошёл через холл, сгорбив плечи и немного прихрамывая. Я смотрела ему в спину и чувствовала, как под платье пробирается сырой, затхлый холод. Истории Флоренс и Мадлен Рич были похожи, как два отражения одного человека в разных кривых зеркалах. А сколько ещё таких девочек попадало в сети большого города...

Задумавшись, я не заметила, как мы добрались до большой тёплой гостиной, где Лайзо развлекал детей. "Уморённым" он, вопреки опасениям отца Александра, не выглядел. На плечах у него сидела совсем маленькая девочка, отдалённо похожая на меня — с гладко зачёсанными волосами цвета кофе и серо-голубыми глазами. Лайзо сосредоточенно рисовал что-то в альбоме цветными карандашами, которые Мэдди подарила приюту ещё в прошлый раз. На том же столе, поджав ноги, сидел мальчик лет шести, черноволосый и смуглый, и сосредоточенно закрашивал что-то жёлтым цветом в углу листа. Остальные дети толпились вокруг — кто-то улыбался восхищённо, кто-то взахлёб просил добавить "башенки" или "дерево вон тут", кто-то просто молча наблюдал, уплетая пирожок, а Лайзо умудрялся отвечать каждому ребёнку, не прекращая рисовать:

— Башенку? Тут? Сейчас дорисую. А какую крышу сделать? Мост, говоришь? Будет мост...

А я внезапно вспомнила, как отец отсылал меня из кабинета со словами: "Иди, поиграй, я занят. И не беспокой леди Эверсан, у неё мигрень".

Конечно, тогда мне это не казалось ужасным. Ведь все дети, которых я знала, росли под присмотром нянек и гувернанток. Наоборот, было удивительно, что леди Милдред так часто проводила время со мною. А визиты с отцом к маркизу Рокпорту и вовсе становились волшебным праздником... Но сейчас это "я занят" вместо "побудь со мной" и "леди Эверсан" вместо "мама" казалось мне таким пронзительно... холодным? Болезненным?

Пожалуй, и то, и другое.

— Я... подожду на улице, — вырвалось у меня. — Что-то голова кружится. Мистера Маноле не торопите, пусть дорисует.

Растерянно улыбнувшись отцу Александру, я вышла из комнаты с неприличной поспешностью. Почти не осознавая, как, выбралась на улицу и замерла на крыльце.

С неба сыпал, как через сито, мелкий дождь, колючая водяная взвесь; он налипал на лицо маской, и кожа немела. Голые ветки яблонь зябко тянулись к сумрачному небу — чёрные, изломанные; ветви плакучих ив беспомощно клонились к земле, и с каждым порывом ветра слегка раскачивались, словно пытаясь себя обнять — так же, как раскачивались и обнимали себя душевнобольные. От Смоки Халоу отчётливо тянуло гарью, и весь Бромли, смутно угадывающийся за дождевой пеленой, напоминал заброшенное, отсыревшее по осени пожарище.

— ...Виржиния?

Я вздрогнула и обернулась. Лайзо отдёрнул пальцы от моего плеча, как вор, застигнутый на месте преступления, но не отвёл взгляда, а посмотрел мне прямо в глаза.

— Мы же договорились, что вы не будете пока звать меня по имени, — напомнила я и попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

— Вашего чудовища пока нет рядом, значит, можно и не бояться расплаты, — ответил Лайзо неожиданно серьёзно. — Что с вами, Виржиния? Вы в последнее время — что то пёрышко. Куда ветер дунет, туда и летите — то к печали, то к радости.

— А раньше было иначе? — На сей раз улыбнуться уже почти получилось.

Вместо ответа он легонько дотронулся кончиками пальцев до моей щеки. Я вздрогнула — прикосновение было огненным. Мы стояли и смотрели друг на друга — кажется, бесконечно, и даже тихий скрип двери не мог заставить меня очнуться от странного полузабытья.

— Я хочу, чтоб вы на меня полагались, Виржиния, — произнёс Лайзо вдруг негромко, но ясно. — Без уловок и масок. Мне ничего взамен не надо, правда.

— Когда люди говорят, что им ничего не надо взамен, это значит, что им нужно всё без остатка, — откликнулась я механически, вспомнив слова леди Милдред, и тут же сама смутилась. — Впрочем, довольно. Мне пора в кофейню. Извольте пройти к автомобилю.

Прозвучало это настолько неестественно и смехотворно, что Лайзо не выдержал и фыркнул, да и я сама улыбнулась — наконец-то искренне.

Уже подъезжая к "Старому гнезду", я спохватилась и поинтересовалась, что такого Лайзо рисовал в приюте. Он коротко ответил: "Дом", но пояснять ничего не стал, а расспрашивать мне было неловко.

"Дом".

Звучало, как мечта — не моя.

... — А о чём ты мечтаешь? Тоже актрисой быть?

Голос звонкий и немного манерный. Тень на стене изящно изогнута; над ней парит призрачный венец, принцессина корона, и капли на отсыревшей стене переливаются жемчугом.

Вторая тень, изломанная и тонкая, качает головой:

— Не-а. — Голос её другой, более глубокий, и есть в нём нечто пленительное — изобилие оттенков, полнота и скрытая страсть. — Нужно оно больно, актёрство это. Морока одна. Я дом хочу свой. Вот скоплю денег и куплю. Во дворе посажу пионы и жасмин, много-много кустов. Чтоб летом запах стоял густой...

Первая тень начинает дрожать и расплываться; издали волнами набегает смех, как прибой — на каменистый пляж. Свет искажается и желтеет, появляется запах гари.

— Пионы! Вот придумала тоже. Так и знала, что ты дурочка. Ну купишь ты себе этот дом, а потом как жить будешь? Может... — голос коварно затихает — ...поклонника найдёшь? Я могу тебе своего старого одолжить, всё равно он мне надоел.

Жемчужные капли начинают сползать по стене и тускнеть.

Вторая тень мотает головой.

— Не надо мне чужих и старых. На что жить буду... а там посмотрю. Плохо без дома, тягостно так.

— А ты-то откуда это знаешь? — Голос грубеет. Свет делается уже не жёлтым, а оранжевым, и дымом пахнет сильнее. — У тебя же никогда не было его. Ты шваль приютская.

— Я же не всегда бродяжкой была. — Вторая тень не обидчива.

— Вот врать чего? Думаешь, год служанкой у леди проходила и теперь учёная стала? Говоришь как по-писаному? А-а-а-а... — тянет вдруг она длинно; то ли вздох, то ли стон. — Я поняла. Ты вообще всё врёшь. На самом деле хочешь вместо меня быть звездой, да? Он ведь тебя хвалил...

Свет становится красным; воздуха не хватает, и гарь дерёт горло. Жемчужные капли на стене с шипением испаряются, и первая тень прорастает язычками пламени, а вторая сереет и сыпется, как обугленный лист на ветру.

— Хвалил только за то, что я пьесу наизусть знала... Да какая из меня актриса. А ты сердишься, что я согласилась?

— Нет.

Стену испещряют трещины, чёрные и глубокие, а за ними — всё та же огненная бездна.

— Ну миленькая, ну не злись! — Голос умоляет, звенит, чарует, но вторая тень — огненный силуэт? — лишь разгорается ярче. — Я же не хотела! Он сказал, что скандал будет, если совсем никто... Видишь, тебя уже не мутит, значит, вечером ты на спектакле будешь...

Колючие искры взмывают снопом.

— Какая я тебе миленькая! Молчи! Ты мне должна за всё, слышишь? — Она всхлипывает. — Ты меня предала, да? Это ты мне подсыпала чего-то? Твои штучки уличные?

— Неправда! — От второго силуэта остаётся один намёк, зыбкое воспоминание, пепельный контур на растресканной стене. — Да я лучше умру, чем тебя предам! Ты ведь меня спасла... Ну не сердись, миленькая, ну пожалуйста... я что хочешь сделаю...

— Ну так умри.

Вспышка.

Я очнулась резко и окончательно. Сна не осталось ни в одном глазу. Сквозь ставни пробивался болезненно-бледный осенний свет.

А в руке у меня был зажат бархатный цветок — тот самый, из каморки под театром Уиллоу. И я не могла вспомнить, когда и как достала его из шкатулки в столе.

Всё утро я была сама не своя. Даже Клэр заметил это и спросил, спокоен ли был мой сон, не мешали ли мне порывы ветра — верх деликатности с его стороны, учитывая, что обычно он бы с изысканной ядовитостью добавил, что-де правильный, лично им подобранный супруг, не позволил бы мне так прискорбно подорвать здоровье.

В ответ, к сожалению, я проявить любезность не смогла и коротко признала, что да, спала плохо, но это не совсем то, о чём дорогому дядюшке следует беспокоиться. Леденцовый взгляд Клэра стал тогда на мгновение ледяным.

— Вижу, вы действительно скверно себя чувствуете, милая племянница, — вздохнул Клэр и опустил ресницы. — Жаль, старой графини Эверсан-Валтер сейчас нет с нами. Она наверняка смогла бы помочь.

Меня настигло странное чувство, что он имел в виду гораздо больше, чем сказал, и крылось некое второе дно в простых словах, но переспросить я отчего-то не решилась. Клэр, очевидно, считал, что мне известно, о чём идёт речь, и обнажать собственное незнание было бы не слишком разумно.

"Зачем он вообще приехал в особняк так надолго?" — промелькнула мысль в голове.

Вспомнился некстати его рассказ о том странном случае с Кеннетом и Чарли. Был то случай обычного лунатизма? Маловероятно. И ещё эта тень за живой изгородью — женщина с тёмным провалом вместо лица...

...вместо лица...

— Что вы делаете, Виржиния?!

Дядя Клэр изумлённо воззрился на меня с другого конца стола. Не менее удивлёнными выглядели и Паола Мариани с Юджинией, и только Лиам, увлечённый разговором с мальчиками Андервуд-Черри, кажется, только сейчас заметил, что произошло, а потому не успел испугаться.

— Ничего, — ответила я ровным голосом и бросила в лужицу кофе на столе смятую салфетку. Осколки тончайшей фарфоровой чашки белели среди коричневых потёков, как первый лёд в ноябрьской грязи, лопнувшей под тележным колесом. Между большим и указательным пальцем багровел росчерк глубокого пореза. — Мне пора в "Старое гнездо". Юджиния, проследите за тем, чтобы скатерть почистили.

Я вышла из столовой шагом, непозволительно размашистым для леди, и замерла в коридоре, прислонившись спиной к стене.

Вчера, перед самым сном, мне привиделся в углу у окна тот же самый силуэт — женщина с темнотой на месте лица. И сейчас, чем дольше я об этом думала, тем сильнее прояснялось воспоминание. Та темнота была иной, чем в снах о леди Милдред. Лицо моей бабушки словно скрывала пелена, наподобие вуали, а у той женщины вчера оно было...

...тёмным само по себе?

— Абени, — проговорила я тихо, точно пытаясь одним именем подчинить себе страшное видение. — Абени. Та самая, что учила леди Милдред.

Могла ли Абени явиться к Кеннету и Чарльзу, увести их из дома?

Да, могла. Если сон о леди Милдред был правдив, то сил у Абени хватило бы и не на такое.

Но почему тогда она не увела их, а только напугала? Ведь в итоге Клэр, который, похоже, что-то знал о талантах леди Милдред, пришёл за защитой для мальчиков ко мне... И почему она явилась вчера? Связан ли мой последний сон с её появлением? Ведь сама я точно не доставала того лоскутка и не засыпала с ним...

"Да она ведь меня учит, — обожгла разум пугающая мысль. — Учит. Как Лайзо совсем недавно учил, как распознать в Паоло Бьянки — Паолу, переодетую женщину. Но... зачем?"

Ответов было два, и оба до крайности неприятные.

Во-первых, Абени могла действовать самостоятельно. Тогда, скорее всего, она хотела вылепить из меня вторую леди Милдред. Для того чтобы я могла защититься от седого чудовища, или для того, чтобы я попыталась его уничтожить — неважно. Ведь в любом случае мне пришлось бы... вновь столкнуться с ним лицом к лицу.

При воспоминании о единственной встрече с седовласым по спине пробежал холодок. А если бы тогда рядом не оказалось Лайзо?..

Второй ответ звучал ещё хуже.

Седовласый хозяин сам мог приказать Абени испытать меня... или... или... подобраться ко мне через Кеннета и Чарльза?

— Леди Виржиния?

Я опустила взгляд. Передо мною стояла до смерти перепуганная Юджиния, баюкая на сгибе локтя шкатулку с медицинскими принадлежностями.

— Как плохо ничего не знать о своих талантах, — вырвалось у меня. — Чувствую себя так, словно руки связаны.

— Простите, леди Виржиния... — совершенно потерянно пробормотала Юджиния. — Я ничего не понимаю... просто ваша рана...

— Ах, да, — тихо откликнулась я, переведя взгляд на окровавленную ладонь. Порез едва ли болел, но кровоточил очень сильно. — Спасибо, Юджи.

Рану обработали быстро. А потом, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поднялась в кабинет и принялась отвечать на письма. Они были аккуратно рассортированы Юджинией: приглашения, счета, деловая переписка, просьбы о посещении кофейни, отчёты от мистера Спенсера и его помощников... Взяв стопку приглашений, я принялась проглядывать их. Некоторые были уже просрочены; другие рассылались явно без надежды на ответ; на третьи следовало ответить вежливым отказом...

Тут внимание моё привлёк надушенный розовый конверт, к которому подклеилась пригласительная карточка четы Уэстов на очередную выставку. Письмо было от Хаббардов, точнее, от леди Хаббард. Она, рассыпаясь в многословных любезностях, словно бы сплошь переписанных из пособия по этикету, просила меня не отказать в чести посетить "благородный поэтический вечер миссис Скаровски, представляющей новый венок сонетов в классическом романском стиле".

С трудом поборов желание поискать в справочнике, чем обычный венок сонетов отличается от романского, я собралась уже было отложить письмо Анны Хаббард в сторону, когда вспомнила вдруг о поручении Эллиса... Точнее, о том, что родной сестрой леди Хаббард приходилась леди Уотермилл. Та самая, в чьём домашнем театре и блистала сейчас мисс Барнелл, одна из бывших актрис Уиллоу.