3. Прогресс
Впереди расстилалась бесконечная плоскость поля — гладкого, словно шахматная доска.
— Нет, злодей Игнациворос, ты не получишь эту девочку!
Свет тысяч разноцветных огней, что разом вспыхнули на первых же словах, перекрыл чей-то силуэт. Тень спасителя плясала в пульсирующем свете, его одежды, бывшие ярче праздничного фейерверка, будто бы сами по себе отгоняли наступающую тьму...но сравниться с Игнациворосом ему было не дано.
А вот и органная музыка, предвестник скорой беды. Разноцветные шары пришли в движение и, пуская снопы разноцветных искр, начали сливаться в единое целое, образуя силуэт — именно силуэт, приближенное подобие человеческой фигуры. Орган почти затих, стоны его теперь оставались едва слышны. Тонко заиграла скрипка, добавляя напряжения. Краем глаза можно было увидеть, как приподнимаются пепельно-серые уши, столь похожие на собачьи. Силуэт принял боевую стойку.
Попытка пошевелиться плодов не принесла. Одно только присутствие врага, от которого пытался защитить ее мужчина, одна только мысль о том, что такие твари и правда есть на свете, обездвиживали намертво. Руки — да что там руки, пальцы — шевелиться никак не желали. Все тщетно.
Опустив взгляд на пол, она рассматривает затухающие осколки. Медленно, по капле, золотой свет покидал их, растворяясь в окружающем мраке, оставляя лишь куски потускневшей, мертвой стали. Украшенная рукоять оружия, помогавшего претерпеть невзгоды и даровавшего надежду в самый трудный час, валялась рядом. Она практически сливалась с землей, и лишь обломки золотой гарды обрамляли ее, выделяя среди такой же насыщенной синевы.
— Ты опоздал, малыш Гокутаро, — безжизненный голос накатывался, казалось, разом со всех сторон. Сгусток энергии постепенно приобретал нечто похожее на человеческие черты — теперь сероватая фигура обладала даже подобием лица. Именно что подобием: вместо глаз — две дыры в космический мрак, на месте рта — неровная линия, что с каждым новым словом изгибалась, закручиваясь в спираль.
— Твоя ненаглядная принцесса проиграла.
Еще один хорошо знакомый звук, знакомый с самого детства. Именно с таким звуком вынимался тренировочный меч из ножен, когда приходило время боя с другими учениками. Как же звали самого настырного? Того, зеленовласого, с тремя...
— Ты ответишь за свои злодеяния, — с надрывом произнес мужчина, поправляя край белого кимоно, расшитого голубыми узорами. На деревянном мече мелькнули какие-то символы. — За все десятки тысяч загубленных тобой душ. И за последнее в мультивселенной клубничное парфе.
— О, мне теперь сдаться на твою милость? — голос налился льдом, глаза же говорящего резко сузились — из образовавшихся щелей хлынул пронзительно-голубой свет. Черный дым застыл, обернувшись массивным, украшенным шипами доспехом. — Для вас уже все кончено, мой малыш Гокутаро. Меча, что впитал в себя надежды, больше нет. Единственное, что могло остановить меня — лежит пылью у ног твоей красавицы. Ее душа вскоре присоединится к сонму моих верных слуг — а тебе я сохраню жизнь, чтобы ты мог узреть мой триумф.
Фигура воина в доспехах цвета золота, что закрывал собою принцессу, сияла все ярче. Двуручный меч с гигантским камнем был подобен маленькому солнцу, что стремительно разгоняло остатки мрака, вновь открывая взору потрескавшийся, когда-то монолитный пол. Шахматные клетки изменили цвет, теперь отливая золотом и серебром.
— Тебе не победить, Игнациворос, — свет становился все ярче, а голос — уверенней. — Ты забыл об одном.
Музыка оборвалась на середине ноты.
— Как же ты жалок, Гокута-
— Я — рыжая! — задорный голосок был переполнен торжеством.
Рогатый шлем покатился прочь. Старец исчез — теперь она была один на один с чудовищным порождением зла.
Говорила, почему-то не открывая при этом рта.
— А значит, души у меня нет! Можешь взять девичьей честью — если найдешь, конечно! И если хватит сил ей воспользоваться!
А руки? Почему сквозь них...
— Бесполезно!
Весь мир, казалось, содрогнулся от этого вопля...
— Бесполезно, бесполезно!
...и пошел в пляс вместе с фигурой Игнацивороса, что каждый миг изгибалась в немыслимых корчах.
Пола больше не было — только непроглядная тьма. Откуда-то из нее на поверхность вынырнул золотой гигант: его мощное, бугрящееся мышцами тело, светилось ярче любого солнца. Свет изливали наружу даже золотые волосы. Даже ободок с розовым сердечком.
— Бесполезно! РИИ-И-И-И-И!
Оглушительный визг не оставил миру и шанса, расколов его на клочки вместе с последними мыслями.
"Я что..."
"...сплю?"
Отодрав лицо от смятой подушки, Гин несколько раз моргнула, позволила себе глубокий вдох, а затем — другой, третий...ошалело глядя по сторонам — глаза быстро привыкали к темноте — стерла пот со лба...
Сон, всего лишь сон, пусть и насквозь дурной. Вот и пол никуда не делся. И футон на месте. И скомканное одеяло. И вообще...
Сон, всего лишь сон. Если часа четыре кряду держать себя перед телевизором, еще и не такое приснится, особенно когда скачешь с новостей на аниме и обратно, по пути получая по мозгу удар за ударом от вопящей на все лады рекламы.
Сон, всего лишь сон. Который, интересно, вечер она так поступает? Который год?
Экономические новости. Два часа занудной болтовни об автомобилях. Телемагазин. И, наконец, проклятые мультики. Все, что угодно, лишь бы только забить голову перед сном до отказа. Все, что угодно, лишь бы к моменту, когда этот самый сон, наконец, заключит ее в свои объятья, голова была уже не способна соображать — и шансы на то, что из глубин сознания поднимутся к поверхности те, другие сны, уменьшились бы хоть на полпроцента. Все, что угодно, только бы не...
Сны о крови не пугали — ее Гин и наяву навидалась порядком. Сны, где присутствовал огонь, были чуть хуже, но и от них она никогда не просыпалась в холодном поту, хриплым дыханием и сдавленным от страха сердцем. Сны о смерти — сущий пустяк, но был еще один, был...
Тот единственный сон, который она не могла объяснить ни лет в пять, когда он явился к ней впервые, ни сейчас, годы и годы спустя, стоил того, чтобы отгонять его всеми силами. Пусть даже голова после этого — проклятые мультики — набита такой кашей, что хоть иди ее отпиливай. До сих пор в ушах что-то звенит, чем-то напоминая телефон.
Постойте-ка. Телефон?
Взгляд Гин упал на электронные часы, что стояли на полу рядом. Двадцать одна минута пятого.
Только не в Новый год. Пожалуйста, только не в Новый год. Пожалуйста, пусть этот звон окажется просто кусочком сна, который сейчас, вот в эту самую секунду, возьмет, да и прервется.
Ну пожалуйста. Почему, в конце концов, она?
Телефон продолжал надрываться.
-Доброй ночи, с вами говорит ничтожная и недостойная проснуться днем или хотя бы утром Мизукава Гин, и я безмерно рада вашему своевременному звонку, — вскочив с пола, она рванула трубку на себя с такой силой, что со столика на пол едва не полетел сам аппарат. — Чем могу услужить вам, господин Ониши, в столь ранний час второго января?
— Район Нака. Возьмешь такси. Записывай адрес...
Ни приветственных слов, ни ожидаемого ответа на ее собственные. Вся язвительность испарилась куда-то следом за сном — дернув со стола вчерашнюю газету и карандаш, она принялась выводить слова, что вырвались из трубки.
— Насколько все паршиво?
— Придется поработать.
Ответ уже вертелся у нее на языке, но по ту сторону остались лишь гудки, которым он был явно не очень интересен. Швырнув трубку, Гин усталым взглядом обвела свое жилище, сама толком не зная, что хотела найти. Футон, смятое одеяло, старые газеты и одежда, ворохом рассыпанные по полу. Еще более старый диван, прижавшийся к стене, маленький холодильник, пустые коробки из-под дешевой еды, полные воды — пока еще — пятилитровые бутыли...неважно, сколько месяцев и даже лет могло пройти — квартира, казалось, намерена была стоять до конца в своем нежелании приобретать черты обжитой. Становиться чем-то, что можно было, не кривя душой, назвать домом.
Дом. Такое имя не дашь месту, с которого ты готов в любой момент сорваться и бежать, куда глаза глядят. Дом. Нечто большее, нечто, дающее опору, стабильность...спутывающее по рукам и ногам.
"У тебя есть одежда, так что ты не замерзнешь. У тебя есть меч — ты сможешь защитить себя и добыть еды. Зачем тебе желать чего-то еще? Чего-то, что лишь привяжет тебя к себе?".
Сказавший ей это и сам почти не имел личных вещей — большой дом его был всегда полупустым, полумертвым. Сказавший это снова и снова учил ее — не привязываться, не тяготиться. Сказавший это никогда не желал иметь даже могилы — и, едва прах был развеян, не оставил более ничего в этом мире после себя.
Кроме мечей. И имени, что взяла она, страстно желая расстаться с собственным.
На ходу одеваясь, она заскочила в ванную, ополоснула лицо ледяной водой. Принимать душ времени не было — да и испачкаться всерьез все равно еще только лишь предстояло...
Сквозь запотевшее стекло пробивались, то и дело хлеща по глазам, алые вспышки проблесковых маячков. Трубка с характерным гулким щелчком заняла свое место на рычаге — выбравшись из таксофонной будки, Ониши Казуо быстрым шагом направился прочь, к линии оцепления.
Нескольких человек не хватало.
— Я просил подождать, — сухо произнес он, вытягивая из кармана смятую сигаретную пачку. — Я просил дождаться специалиста, Момотаро.
— А я просил не давить мне на мозги просьбами, — полное, землистого цвета лицо офицера полиции скривилось от раздражения. — Это наше дело.
— Конечно, конечно, — без спешки закурив, Казуо столь же неторопливо затянулся. — Я здесь лишь потому...
-...что у меня сегодня удивительное терпение.
-...что если что-то пойдет не так...
— Этого не будет. И вообще, лучше бы тебе занять место там же, где остальные гражданские. За оцеплением.
— Да мне, в общем-то, и тут неплохо...
Углубляться в спор офицер не стал — одного взгляда на него, совершенного с достаточно близкого расстояния, было достаточно, чтобы понять причину. На форменной одежде, помимо снежных хлопьев, было полно каких-то крошек, и даже третья за последние десять минут мятная жвачка не могла отбить запаха алкоголя. Собеседника Казуо изрядно мутило, и каждое слово, которое приходилось проговаривать, было для него жесточайшей пыткой.
— Специалист прибудет минут через пятнадцать, — вместе с дымом выдохнул Казуо, поглядывая на вглухую оцепленный высокий дом, точнее говоря — на окна верхних его этажей. — Лучше забудь о самодеятельности, Момотаро.
— Я при исполнении. Обращайся как положено, ч-черт, — потерев вспотевший лоб, офицер вновь скривился. — У тебя ничего от головы нет?
— От головы? — Казуо чему-то улыбнулся, запуская руку в карман. — Как знал, что пригодится. Держи.
— Благодарю, — приняв от собеседника небольшую баночку, офицер вытряхнул себе в ладонь пару таблеток, быстро проглотив и сопроводив в путь водой из полупустой бутыли, поставленной на крышу полицейского автомобиля. — Вот не сиделось им, да? Обязательно в Новый год. Обязательно, мать его, в мое дежурство...
В этот раз Казуо промолчал. Солнце еще не успело взойти, ветер был тих, а снег, летящий с серого неба — без меры легок. Постаравшись, за тревожными криками, топотом ног и напряженными голосами участников оцепления можно было различить еще что-то. Что-то, исходящее сверху. Из-за тех самых окон, которые отсюда, с улицы, были для взора непроницаемы.
Часть была завешена. Часть — замазана чем-то, в предрассветной тьме казавшимся почти черным. Ни одного окна на шестом этаже, не защищенного с той стороны тем или иным образом от любопытных взглядов, не осталось.
И все же, что-то было. Едва слышный...стук, скрип?
Стекло то и дело проверяли на прочность.
Из подъезда наружу бил тоненький людской ручеек — сонные, полуодетые, иногда и вовсе успевшие лишь накинуть рубашку или даже одеяло поверх белья, жильцы покидали дом, один за другим скрываясь во чреве поджидавшего их автобуса. Ручеек уже иссякал, когда от сопровождавших их людей в форме отделился один, подскочивший к Казуо и его собеседнику — подтаявший снег при этом забрызгал последнему всю куртку.
— Инспектор Момочи, докладываю, — если офицер, говоривший до того с Казуо, все время тянул слова, то этот — тараторил как заведенный. — С первого по пятый всех вывели, кто отозвался, проходы на шестой перекрыты, включая пожарную лестницу. Сейчас разбираем баррикаду...
— Не стоит, Момотаро.
— Последний раз тебя предупреждаю, умолкни, — прогудел офицер, после чего быстро повернулся к коллеге. — Скажи им, пусть отъезжают. Начинаем через две минуты.
— Не стоит. Поверь мне, не стоит.
Хлопнули двери, автобус тронулся с места, оставляя первые в новом году следы на занесенной снегом проезжей части. В который раз взглянув на здание, на окна — словно боясь пропустить нечто до боли важное, что вот-вот должно было случиться — выдохнул сизо-серый дымок.
— Это Кита, мы на шестом, — сквозь треск помех из рации пробился наружу напряженный голос. — Тут черт знает чего наворотили, завал до самого потолка.
— Вам...прислать кого-нибудь? — откашлявшись в рукав, выдохнул Момочи.
— Нет. Уже разбираем. Но вы бы видели, сколько барахла этот поехавший навалил — сдается мне, не из одной квартиры...
— Держите связь, только потише, — в который раз промокнув вспотевшее лицо — в этот раз все тем же рукавом, в который до того кашлял — с усилием вытолкнул наружу офицер. — Выживших не наблюдается?
— Да мы звали уже, — затрещала рация. — Тишина сплошная.
— Предупреждаю последний раз, — сминая дошедшую до фильтра сигарету меж пальцев, холодно проговорил Казуо. — Ты совершил почти все возможные ошибки. Не делай последней. Уводи...
— Завал снят, мы заходим, — скрыть тревогу, которой до краев был налит этот голос, не смогли бы никакие помехи. — Осторожнее, тут скользко. Что-то разлили...
— Слушай, может, перестанешь уже на меня так таращиться? — поймав очередной донельзя тяжелый взгляд Казуо, взорвался офицер. — Не знаю, что там эта ошибка природы выпила или чем укололась в честь праздника, но мы тоже, знаешь ли, не только штаны просиживать умеем.
Казуо ничего не ответил — заглянув в сигаретную пачку и убедившись в том, что та ныне пуста, вновь задрал голову, обратив взгляд на окна шестого этажа.
— Ты меня слышишь вообще, нет?
Ответа не было. Казуо не шевелился, почти не моргал, и даже дышал, кажется, едва-едва — взгляд его был до того сосредоточен и напряжен, что странно, как еще глаза не вытекли, полопавшись, из своих орбит.
Ответа не было. И молчание с каждой секундой становилось все невыносимее.
— Послал трех человек, — стараясь скрыть нарастающее чувство, которое отчаянно не хотелось называть ни страхом, ни паникой, выдохнул вместе с паром Момочи — просто чтобы не молчать и дальше. — Сейчас его возьмут.
— Нет, Момотаро, — поправив очки, сухо бросил Казуо. — Твои люди уже мертвы.
