Армагеддон. Беглецы

— Бумеранг всегда найдет хороший затылок! — произнес вполголоса.

Только теперь семьи пустоцветовцев осознали, что произошло, и тишина сменилась истерическими криками, женскими рыданиями и детскими криками.

На импровизированном митинге успокаивать не стали, а поставили вопрос ребром: или они присоединяются к колонистам с поражением в правах на пару лет или им оставляют минимум необходимого и живите как хотите и где хотите -нам вы не нужны.

Что происходило дальше, наверное, можно сравнить только с сумасшедшим домом, когда психам забыли вколоть успокоительное. Новые истеричные крики, слезы и стенания с проклятиями. Словом, в обратный путь двинулись ближе к обеду. Женщины — существа удивительно практичные, а то, что в одиночку выжить шансы близки к нулю, понимали все. В итоге согласились все, а колонистам досталось семь автомобилей, палатки, горючее — ограниченные запасы которого берегли как зеницу ока и куча добра, подготовленного Пустоцветом для переселения в прошлое...

В лагерь Егор выбрался только в обед и первым делом направился в медпункт — раньше не получилось выбраться.

Спустя десять минут он находился на противоположном конце городка. Егор уже подходил к палатке с красным крестом на стене, когда женская рука откинула брезентовый полог, и он увидел врача:

Анастасию Ивановну в незастегнутом белом халате. Застыла перед входом — судя по виду узнала Егора.

— Добрый день еще раз, я по поводу Али Арипова — это мой друг, — волнуясь, Егор жадно искал в лице врача ответ, но женщина, взгляд скользнул в сторону, досадливо кашлянула, — Он, он в сознании?

Женщина прикусила губу, по-прежнему не глядя в лицо и ответила с некоторой заминкой.

— Егор? Вас кажется так зовут? — он, словно завороженный, кивнул и стремительно побледнел, — Понимаете, медицина не всесильна. Тем более здесь, когда дефицит лекарств и оборудования, да и я далеко не хирург... — женщина собралась с силами и закончила решительно, — Короче... я очень сожалею, но он умер. Легкое...Я была бессильна.

Ее лицо превратилось в маску.

Что? — потерялся Егор, глядя в лицо медику. Почему-то он заметил, что глаза у нее стали какие-то больные.

Умом он понимал потерю лучшего друга, но шокирующий смысл слова умер, не сразу дошел до сознания. Еще миг боролся с охватившей растерянностью потом повернулся и побрел куда глаза глядят. Было больно, словно без наркоза отрезали правую руку. Их дороги давно разошлись, но он знал, что дома его ждет друг, на которого он может положиться ... даже больше, чем на себя самого.

... До позднего вечера он бродил по самым дальним закоулкам их 'крепости' курил, смотрел на небо, где с севера наползала черно-фиолетовая грозовая туча. Внутри клубилась звенящая пустота, но все же он держался. Скорее всего — на чистом упрямстве. Потому что физических сил не осталось.

Когда он пришел домой, отец посмотрел на него и тут же отвел взгляд, словно в чем-то перед ним был виноват и произнес слова утешения, прошедшие мимо сознания.

Подошла мать, с совершенно больными глазами:

— Кушать будешь? — спросила тихо мать тихонько вздохнула и провела шершавой ладошкой по волосам, как когда-то в детстве.

Егору бы разрыдаться, но не смог и только отрицательно качнул головой. Разделся и лег в спальник, лежал, уставясь в темноту сухими глазами. Соскользнул в сон далеко за полночь.

На следующий день Ариповы пригласили Егора и его родителей на поминки.

Он сидел на вкопанной в землю скамейке перед таким же самодельным столом напротив разом постаревших дяди Аббаса и тети Зулы. Как давно... как давно он был в последний раз в доме Ариповых. Лицо у Егора было бледное и словно отсутствующее.

В страшном молчании ели приготовленный тетей Зулой плов. За рекой в огромных тучах догорал тусклый закат. Ухали, ахали многие миллионы лягушек по всей реке.

Время застыло. Тяжелый липкий воздух застревал в груди, мир замкнулся в маленькую коробочку, такую ненужную, незначащую...

Ему казалось, что память, бессмертная и неотвратимая, вновь швыряет его туда, в бесконечную черную пропасть, заставляя опять, в сотый уже раз, пережить забытые ощущения...

Егор и Али сидели за столиком маленького кафе на Ленина, недалеко от центрального парка и ждали заказ. Егор прощался. На следующий день он уезжал в Краснодар. Поступать в военное училище.

— Ты не думай, — горячился Али, — я не иду в училище только потому, что не мое это. Ну не мое! Я мира хочу! В детстве насмотрелся на войну, во! — он провел ребром ладони по горлу.

Помолчали.

— Я понимаю, Али, — Егор примирительно положила руку поверх его тяжело лежавшего на столе кулака.

— Нет, ты не подумай, я Родину люблю и как спасли мою семью русские я помню! И если надо, жизнь отдам за Россию, веришь? Веришь? — он наклонился, стараясь заглянуть другу в глаза.

Подошел официант и они замолчали...

— Ты сдержал свое слово... Прощай, брат... я всегда буду помнить тебя ... — прошептал с горечью, но перед лицом смерти слова показались ему нелепыми и фальшивыми.

В жизни каждого приходит понимание, что ответственность за тех, кому не успел помочь, останется с тобой навсегда. Боль утихнет, но с грузом памяти придется как-то жить дальше. Отныне и до конца жизни тень погибшего друга, воспоминания о нем, будут всегда с ним.

Тетя Зула, напротив, склонила голову в платочке, из которого выбивалась седая прядка. Егор увидел, как на щеке блеснула слезинка, медленно скатилась вниз...

На следующий день, вечером, отец собрал Петелиных и спросил: не против если они примут в семью Михаила Новикова? Никто не возразил. На следующий день он переговорил с сиротой и после его согласия, напротив их палатки общими усилиями установили трехместную палатку Новиковых.

* * *

Сосновый бор — именно так славяне называли растущий на сухой возвышенности бор, походил на море — бесконечностью и могуществом. Только волны не серо-голубые, а ярко-зеленые и вместо чаек — лесные птахи. Изредка плоским зеленым блином промелькивала лесная поляна.

Внедорожник упрямо полз по узкому чреву лесной дороги, высоко-высоко, там, где вековые деревья расступались, жарило солнце.

'Там! Там!' — гремели из динамиков, едва не заглушая приглушенный рокот двигателя. Излюбленный Шварцем шансон, надрывный и до боли патриотичный, заполнял собой все пространство салона.

Шварц коснулся к сенсорной панели и немного убавил звук.

— Не слишком громко? — слегка повернулся к пассажиру на заднем сидении.

— Да нет, Артем Константинович, нормально, — пожал плечами Егор Петелин. Шансон не вызывал у него особого восторга, но и отторжения тоже.

— Не Артем Константинович, а Артем — проворчал Шварц, — ненавижу официоз, — Шварц, не отрывая руки от руля, ладонью другой провел по горлу, — еще в армии официоз задрал. Зови Артем... ладно, сын моего друга, к тому-же в бою испытан — один на один или в бою, я Шварц. По боевому прозвищу.

Не отрывая взгляда от дороги, протянул между сидений назад ладонь с набитыми костяшками. Егор осторожно пожал ее.

Машина, мягко обогнув пологий поворот лесной дороги, вынырнула на просторную поляну и перед взором попаданцев возник мрачный силуэт — высокий, пропитанный сыростью тын деревни кривичей. Той самой куда они ездили в день переселения в Древнюю Русь. Из узких, словно глазницы, и высоких бойниц в частоколе настороженно выглядывали часовые. Справа от ворот четыре прямых бревна, словно четыре ноги, держали сторожевую вышку. Расположение на беспокойной границе с ятвягами, да вся жизнь славянских племен, выковали в кривичах врожденную осторожность. Внутри ограды приземистые дома и строения словно прижимались к земле. И не по неумению вывести стены повыше, а дома — покруче, а с молчаливым умыслом: скрыть от чужого взгляда, что таится за тыном, заставить врага метать стрелы вслепую. Чтобы метать стрелы пришлось наугад. Строили славянские селища в те опасные времена так. Сначала оборонительный тын, а уж потом — дома.

Егор, хоть и бывал не раз в этой деревне, или веси, как говорили славяне, каждый раз не мог сдержать изумления. Прежде всего — тын! Он был сложен из заостренных обрубков стволов, каждый из которых достигал более полуметра в ширину! Конечно, вокруг хватало деревьев-гигантов, но, чтобы ствол был более полуметра в диаметре, какова же должна была быть высота этого древа? (дерево, три века и более могло вырасти до 18 м.) И как кривичи, с их примитивными инструментами и дефицитом не то что стали, а обычного железа — Егор лично видел деревянные лопаты, лишь окантованные железом — как они повалили этих лесных исполинов, распилили их и доставили многопудовые колья в весь?

— Ну вот и приехали, — проворчал Шварц. Ворота дрогнули, заскрипели и медленно открылись. Кривичи давно привыкли к 'железным повозкам' пришельцев с Урала и уже не прятались за стенами, как в первые их посещения.

Егор увидел в проеме юношу, не старше шестнадцати лет, судя по безбородому лицу — лишь легкий пушок пробивался на подбородке, с копьем в руке. Машина въехала внутрь, и Алексей поймал на себе непривычно хмурый взгляд сторожа.

Задумчиво почесал шею. В прошлый раз их встречали с неподдельным радушием. Тронул Шварца за плечо.

— Артем, что-то мне не нравится этот сторож...

— Да видел я, — Шварц отмахнулся небрежно и бросил на сиденье рядом АКС-74У (автомат Калашникова складной 1974 года укороченный)

— Прорвемся! Только оружие держи под рукой.

Егор вытащил из креплений оружие и бережно положил на колени. Не просто экспериментальная винтовка, а рожденная в разросшейся до небольшого заводика мастерской Архиповича ожившая легенда, воплощенный в металле и дереве дальний потомок 'оленибоя'. От прародителя — кремневой массачусетской винтовки XVIII века винтовка взяли нарезной ствол, изготовленный по старинной кустарной технологии. Приклад со вполне современным пистолетовидным выступом, шарнир и фиксатор, цевье только длинное, почти до дульного среза — только этим винтовка внешне и отличалась от охотничьей одностволки, ставшей ее конструктивной основой.

Токарные станки из опустошенных городских автомастерских позволили аккуратно подрезать торец ствола и расточить патронник и выточить толстостенные гильзы. Архипович клялся, что многоразовым гильзам сносу не будет, и пары десятков на ствол хватит на целую вечность. В его планах уже зрел пистолет того же типа и под тот же патрон.

Индицирующее вещество для капсюля (взрывчатое вещество, которое обладает большой чувствительностью и взрывается от незначительного теплового или механического воздействия) — смесь бертолетовой соли с красным фосфором в небольших количествах изготовила профессор Кононова. При всех ее пацифистских бреднях и мечтах о всеобщей любви, значение оружия она понимала. Процесс был прост до гениальности: бертолетова соль добывалась электролизом и обменной реакцией с поташем из золы, а фосфор — из фосфата костей и рыбьей чешуи.

Они медленно проехали по утоптанной дороге, ведущей вглубь веси -мимо хаотично разбросанных длинных и низких, довольно убогих изб, полувкопанных в землю — стена едва достигала плеча — крытых на два ската густо смазанными глиной снопами камыша. Мимо потемневших от времени амбаров на столбах, чтобы мыши не забирались, конюшен, и коровников.

Егор покачал головой. Бедность. Какая беспросветная бедность! Как они здесь выживают? А потом подумал: 'Мы — их единственный шанс на лучшую жизнь!'

Шварц снял ногу с акселератора, повернул руль влево. Машина плавно остановилась у потемневшего от времени колодезного сруба. Повернулся к Егору.

— Давай помогай, — и, поправив кобуру с пистолетом, вышел из машины.

Попаданцы выгрузили на утоптанную до каменного состояния землю, самодельный железный лемех — люди Архиповича сняли его с многокорпусного плуга будущего и укрепили его на деревянной раме. Теперь привыкшие к деревянным боронам кривичи смогут глубоко и качественно обрабатывать пахотную землю. Это не было подарком — за лемех аборигены заплатили трудом на стройках колонии.

Спустя несколько минут обычно пустынный и сонный 'центр' веси был туго набит людьми. Плотная стена тел заслонила бревенчатые стены ближайших изб. Люди молчали. Не меньше двух сотен пар глаз, мужских, женских и детских, буравили незваных гостей кто с нескрываемой враждебностью, кто с интересом, но все с ожиданием: что-то будет? В тишине было слышно, как ветер настороженно шелестел листвой и ворошил камыш на крышах.

— Интересно девки пляшут, ловко сиськами крутя! — едва слышно пробормотал Шварц. Егор, краем уха услышав его слова, невольно дернулся, сдерживая смех.

А Шварц задумчиво потер ладонью щетинистую щеку и рявкнул так, что звук, казалось, ударился о бревенчатые стены изб:

— Будьте здравы мужи — кривичи, — он слегка наклонил голову, проинструктированный Егор синхронно поклонился, — Тут окоянные людишки из наших мест налетели на нас, да все костьми полегли! Один, правда, вор... ну, по-вашему бзырь (гуляка по-древнерусски) удрал, так не пытайтесь его сами ловить — у него наша палка громовая, положит ею вас бессчетно! Лучше нам скажите где он прячется. Сами возьмем его. А осенью присылайте к нам чад своих! Будем учить, холить, лелеять, даром дарить знания! И обедом кормить за наш счет!

Из толпы вынырнул едва тронутый пушком первой бороды юнец. Румянец языками пламени плясал на щеках. Пожалуй, что и не женатый еще. Едва созрела девушка, а у парня закурчавилась первая бороденка — пора женится. Трудись, плоди детей, дабы не прервался Род славянский. А если сердце возжелает, никто не возбранял взять в дом и вторую жену.

Юнец остановился напротив машины и вперил в Шварца вызывающий взгляд.

И разразился бранью, лаясь на древнерусский манер. В голосе, надрывном и хриплом, звучала неприкрытая гордыня и высокомерие: мол, из-за них, пришельцев, война опалила землю их! Гром, словно небесная кара, перунов гнев, распугал всякую живность, и в том — тоже вина чужаков уральских!

Толпа, подхватив порыв, поддержала смельчака невнятным, но одобрительным гулом, шум крепчал. Молодежь взревела, словно потревоженный улей: 'Не будь ваших огненных палок, мы б вам показали, гости незваные!'

— Се право! (правильно это, по-древнерусски) — выкрикнул юнец и сложил мускулистые руки на груди.

Взрыв одобрительных криков прокатился по веси.

Рука Егора невольно скользнула к кобуре. Отношение кривичей к попаданцам разительно изменилось. Ушла настороженность первой встречи, уступив место почти детскому любопытству, но враждебность не было ни разу.

Шварц лишь сощурился и пренебрежительно махнул рукой, будто окружающая толпа — не более чем пыль под ногами. Будто за счет одной численности кривичи не сомнут пришельцев и оружие на такой дистанции не поможет. Лицо у него вдруг стало неприятное. Повернувшись к машине, вытащил и показал забияке стальной прут, примерно сантиметрового диаметра. Поднатужился, лицо побледнело. Скрипнул насилуемый металл и, под единодушный удивленный вздох толпы скрутил прут в узел, будто это не сталь а веточка.