Армагеддон. Беглецы

... До позднего вечера он бродил по самым дальним закоулкам их 'крепости' курил, смотрел на небо, где с севера наползала черно-фиолетовая грозовая туча. Внутри клубилась звенящая пустота, но все же он держался. Скорее всего — на чистом упрямстве. Потому что физических сил не осталось.

Когда он пришел домой, отец посмотрел на него и тут же отвел взгляд, словно в чем-то перед ним был виноват и произнес слова утешения, прошедшие мимо сознания.

Подошла мать, с совершенно больными глазами:

— Кушать будешь? — спросила тихо мать тихонько вздохнула и провела шершавой ладошкой по волосам, как когда-то в детстве.

Егору бы разрыдаться, но не смог и только отрицательно качнул головой. Разделся и лег в спальник, лежал, уставясь в темноту сухими глазами. Соскользнул в сон далеко за полночь.

На следующий день Ариповы пригласили Егора и его родителей на поминки.

Он сидел на вкопанной в землю скамейке перед таким же самодельным столом напротив разом постаревших дяди Аббаса и тети Зулы. Как давно... как давно он был в последний раз в доме Ариповых. Лицо у Егора было бледное и словно отсутствующее.

В страшном молчании ели приготовленный тетей Зулой плов. За рекой в огромных тучах догорал тусклый закат. Ухали, ахали многие миллионы лягушек по всей реке.

Время застыло. Тяжелый липкий воздух застревал в груди, мир замкнулся в маленькую коробочку, такую ненужную, незначащую...

Ему казалось, что память, бессмертная и неотвратимая, вновь швыряет его туда, в бесконечную черную пропасть, заставляя опять, в сотый уже раз, пережить забытые ощущения...

Егор и Али сидели за столиком маленького кафе на Ленина, недалеко от центрального парка и ждали заказ. Егор прощался. На следующий день он уезжал в Краснодар. Поступать в военное училище.

— Ты не думай, — горячился Али, — я не иду в училище только потому, что не мое это. Ну не мое! Я мира хочу! В детстве насмотрелся на войну, во! — он провел ребром ладони по горлу.

Помолчали.

— Я понимаю, Али, — Егор примирительно положила руку поверх его тяжело лежавшего на столе кулака.

— Нет, ты не подумай, я Родину люблю и как спасли мою семью русские я помню! И если надо, жизнь отдам за Россию, веришь? Веришь? — он наклонился, стараясь заглянуть другу в глаза.

Подошел официант и они замолчали...

— Ты сдержал свое слово... Прощай, брат... я всегда буду помнить тебя ... — прошептал с горечью, но перед лицом смерти слова показались ему нелепыми и фальшивыми.

В жизни каждого приходит понимание, что ответственность за тех, кому не успел помочь, останется с тобой навсегда. Боль утихнет, но с грузом памяти придется как-то жить дальше. Отныне и до конца жизни тень погибшего друга, воспоминания о нем, будут всегда с ним.

Тетя Зула, напротив, склонила голову в платочке, из которого выбивалась седая прядка. Егор увидел, как на щеке блеснула слезинка, медленно скатилась вниз...

На следующий день, вечером, отец собрал Петелиных и спросил: не против если они примут в семью Михаила Новикова? Никто не возразил. На следующий день он переговорил с сиротой и после его согласия, напротив их палатки общими усилиями установили трехместную палатку Новиковых.

* * *

Сосновый бор — именно так славяне называли растущий на сухой возвышенности бор, походил на море — бесконечностью и могуществом. Только волны не серо-голубые, а ярко-зеленые и вместо чаек — лесные птахи. Изредка плоским зеленым блином промелькивала лесная поляна.

Внедорожник упрямо полз по узкому чреву лесной дороги, высоко-высоко, там, где вековые деревья расступались, жарило солнце.

'Там! Там!' — гремели из динамиков, едва не заглушая приглушенный рокот двигателя. Излюбленный Шварцем шансон, надрывный и до боли патриотичный, заполнял собой все пространство салона.

Шварц коснулся к сенсорной панели и немного убавил звук.

— Не слишком громко? — слегка повернулся к пассажиру на заднем сидении.

— Да нет, Артем Константинович, нормально, — пожал плечами Егор Петелин. Шансон не вызывал у него особого восторга, но и отторжения тоже.

— Не Артем Константинович, а Артем — проворчал Шварц, — ненавижу официоз, — Шварц, не отрывая руки от руля, ладонью другой провел по горлу, — еще в армии официоз задрал. Зови Артем... ладно, сын моего друга, к тому-же в бою испытан — один на один или в бою, я Шварц. По боевому прозвищу.

Не отрывая взгляда от дороги, протянул между сидений назад ладонь с набитыми костяшками. Егор осторожно пожал ее.

Машина, мягко обогнув пологий поворот лесной дороги, вынырнула на просторную поляну и перед взором попаданцев возник мрачный силуэт — высокий, пропитанный сыростью тын деревни кривичей. Той самой куда они ездили в день переселения в Древнюю Русь. Из узких, словно глазницы, и высоких бойниц в частоколе настороженно выглядывали часовые. Справа от ворот четыре прямых бревна, словно четыре ноги, держали сторожевую вышку. Расположение на беспокойной границе с ятвягами, да вся жизнь славянских племен, выковали в кривичах врожденную осторожность. Внутри ограды приземистые дома и строения словно прижимались к земле. И не по неумению вывести стены повыше, а дома — покруче, а с молчаливым умыслом: скрыть от чужого взгляда, что таится за тыном, заставить врага метать стрелы вслепую. Чтобы метать стрелы пришлось наугад. Строили славянские селища в те опасные времена так. Сначала оборонительный тын, а уж потом — дома.

Егор, хоть и бывал не раз в этой деревне, или веси, как говорили славяне, каждый раз не мог сдержать изумления. Прежде всего — тын! Он был сложен из заостренных обрубков стволов, каждый из которых достигал более полуметра в ширину! Конечно, вокруг хватало деревьев-гигантов, но, чтобы ствол был более полуметра в диаметре, какова же должна была быть высота этого древа? (дерево, три века и более могло вырасти до 18 м.) И как кривичи, с их примитивными инструментами и дефицитом не то что стали, а обычного железа — Егор лично видел деревянные лопаты, лишь окантованные железом — как они повалили этих лесных исполинов, распилили их и доставили многопудовые колья в весь?

— Ну вот и приехали, — проворчал Шварц. Ворота дрогнули, заскрипели и медленно открылись. Кривичи давно привыкли к 'железным повозкам' пришельцев с Урала и уже не прятались за стенами, как в первые их посещения.

Егор увидел в проеме юношу, не старше шестнадцати лет, судя по безбородому лицу — лишь легкий пушок пробивался на подбородке, с копьем в руке. Машина въехала внутрь, и Алексей поймал на себе непривычно хмурый взгляд сторожа.

Задумчиво почесал шею. В прошлый раз их встречали с неподдельным радушием. Тронул Шварца за плечо.

— Артем, что-то мне не нравится этот сторож...

— Да видел я, — Шварц отмахнулся небрежно и бросил на сиденье рядом АКС-74У (автомат Калашникова складной 1974 года укороченный)

— Прорвемся! Только оружие держи под рукой.

Егор вытащил из креплений оружие и бережно положил на колени. Не просто экспериментальная винтовка, а рожденная в разросшейся до небольшого заводика мастерской Архиповича ожившая легенда, воплощенный в металле и дереве дальний потомок 'оленибоя'. От прародителя — кремневой массачусетской винтовки XVIII века винтовка взяли нарезной ствол, изготовленный по старинной кустарной технологии. Приклад со вполне современным пистолетовидным выступом, шарнир и фиксатор, цевье только длинное, почти до дульного среза — только этим винтовка внешне и отличалась от охотничьей одностволки, ставшей ее конструктивной основой.

Токарные станки из опустошенных городских автомастерских позволили аккуратно подрезать торец ствола и расточить патронник и выточить толстостенные гильзы. Архипович клялся, что многоразовым гильзам сносу не будет, и пары десятков на ствол хватит на целую вечность. В его планах уже зрел пистолет того же типа и под тот же патрон.

Индицирующее вещество для капсюля (взрывчатое вещество, которое обладает большой чувствительностью и взрывается от незначительного теплового или механического воздействия) — смесь бертолетовой соли с красным фосфором в небольших количествах изготовила профессор Кононова. При всех ее пацифистских бреднях и мечтах о всеобщей любви, значение оружия она понимала. Процесс был прост до гениальности: бертолетова соль добывалась электролизом и обменной реакцией с поташем из золы, а фосфор — из фосфата костей и рыбьей чешуи.

Они медленно проехали по утоптанной дороге, ведущей вглубь веси -мимо хаотично разбросанных длинных и низких, довольно убогих изб, полувкопанных в землю — стена едва достигала плеча — крытых на два ската густо смазанными глиной снопами камыша. Мимо потемневших от времени амбаров на столбах, чтобы мыши не забирались, конюшен, и коровников.

Егор покачал головой. Бедность. Какая беспросветная бедность! Как они здесь выживают? А потом подумал: 'Мы — их единственный шанс на лучшую жизнь!'

Шварц снял ногу с акселератора, повернул руль влево. Машина плавно остановилась у потемневшего от времени колодезного сруба. Повернулся к Егору.

— Давай помогай, — и, поправив кобуру с пистолетом, вышел из машины.

Попаданцы выгрузили на утоптанную до каменного состояния землю, самодельный железный лемех — люди Архиповича сняли его с многокорпусного плуга будущего и укрепили его на деревянной раме. Теперь привыкшие к деревянным боронам кривичи смогут глубоко и качественно обрабатывать пахотную землю. Это не было подарком — за лемех аборигены заплатили трудом на стройках колонии.

Спустя несколько минут обычно пустынный и сонный 'центр' веси был туго набит людьми. Плотная стена тел заслонила бревенчатые стены ближайших изб. Люди молчали. Не меньше двух сотен пар глаз, мужских, женских и детских, буравили незваных гостей кто с нескрываемой враждебностью, кто с интересом, но все с ожиданием: что-то будет? В тишине было слышно, как ветер настороженно шелестел листвой и ворошил камыш на крышах.

— Интересно девки пляшут, ловко сиськами крутя! — едва слышно пробормотал Шварц. Егор, краем уха услышав его слова, невольно дернулся, сдерживая смех.

А Шварц задумчиво потер ладонью щетинистую щеку и рявкнул так, что звук, казалось, ударился о бревенчатые стены изб:

— Будьте здравы мужи — кривичи, — он слегка наклонил голову, проинструктированный Егор синхронно поклонился, — Тут окоянные людишки из наших мест налетели на нас, да все костьми полегли! Один, правда, вор... ну, по-вашему бзырь (гуляка по-древнерусски) удрал, так не пытайтесь его сами ловить — у него наша палка громовая, положит ею вас бессчетно! Лучше нам скажите где он прячется. Сами возьмем его. А осенью присылайте к нам чад своих! Будем учить, холить, лелеять, даром дарить знания! И обедом кормить за наш счет!

Из толпы вынырнул едва тронутый пушком первой бороды юнец. Румянец языками пламени плясал на щеках. Пожалуй, что и не женатый еще. Едва созрела девушка, а у парня закурчавилась первая бороденка — пора женится. Трудись, плоди детей, дабы не прервался Род славянский. А если сердце возжелает, никто не возбранял взять в дом и вторую жену.

Юнец остановился напротив машины и вперил в Шварца вызывающий взгляд.

И разразился бранью, лаясь на древнерусский манер. В голосе, надрывном и хриплом, звучала неприкрытая гордыня и высокомерие: мол, из-за них, пришельцев, война опалила землю их! Гром, словно небесная кара, перунов гнев, распугал всякую живность, и в том — тоже вина чужаков уральских!

Толпа, подхватив порыв, поддержала смельчака невнятным, но одобрительным гулом, шум крепчал. Молодежь взревела, словно потревоженный улей: 'Не будь ваших огненных палок, мы б вам показали, гости незваные!'

— Се право! (правильно это, по-древнерусски) — выкрикнул юнец и сложил мускулистые руки на груди.

Взрыв одобрительных криков прокатился по веси.

Рука Егора невольно скользнула к кобуре. Отношение кривичей к попаданцам разительно изменилось. Ушла настороженность первой встречи, уступив место почти детскому любопытству, но враждебность не было ни разу.

Шварц лишь сощурился и пренебрежительно махнул рукой, будто окружающая толпа — не более чем пыль под ногами. Будто за счет одной численности кривичи не сомнут пришельцев и оружие на такой дистанции не поможет. Лицо у него вдруг стало неприятное. Повернувшись к машине, вытащил и показал забияке стальной прут, примерно сантиметрового диаметра. Поднатужился, лицо побледнело. Скрипнул насилуемый металл и, под единодушный удивленный вздох толпы скрутил прут в узел, будто это не сталь а веточка.

Смерил юнца, с глазами как плошки, пренебрежительным взглядом и швырнул металлическую закорючку ему под ноги. Шагнув вперед, толкнул грудью. Крикун, потеряв равновесие, отлетел в толпу и рухнул на землю.

Выкрики смолкли, словно обрубленные. Толпа настороженно затихла.

— Что обдудонился? — рявкнул Шварц и добавил, обращаясь к толпе, — Вот если разогнете, тогда и потолкуем насчет подраться без громовых палок!

— Что, Вторак? — голос девушки, похожий на звон хрустального колокольчика, разбил на осколки гнетущую тишину, — Молодець среди овечь, а супротив молодеца и сам овечь (Молодец среди овец, а против молодца и сам овца)?

Взрыв хохота прокатился по площади, и словно по мановению волшебной палочки, ощущение угрозы, чего-то плохого, буквально разлитое в воздухе, рассеялось словно на ветру дым костра.

Егор облегченно выдохнул сквозь зубы. Смеются — значит, до драки не дойдет. Напряжение по капле выходило из тела.

— Тихо, комони (жеребцы по-древнерусски) и жеребые кобылы (беременные кобылы по-древнерусски), — из толпы, мерно постукивая посохом по земле, вышел старик. Был он тощ, по-стариковски когтист, мощное некогда тело ссохлось, от старости уменьшилось, но стать осталась. Желто-белая борода лопата лежала на оголенной распахнутым косым воротом груди. Ниже бороды падали усы, и в них на удивление еще змеилось несколько черные прядей.

Толпа замерла, притихла, ожидая.

— Тихо родовичи! А силу свою лучше в поле покажите, да на охоте. — старик повернулся морщинистое лицо к попаданцам, — Осенью решим, отправлять чада извыкать (учиться, познавать, по-древнерусски). И кривичи, как один, закивали, будто марионетки на ниточках, — А вы, уральцы, зла на молодь не держите. Придет время — помудреют.

Несколько мгновений Шварц пристально смотрел в лицо старца, потом почтительно склонил голову.

Глава 7

В тот же день у портала встали двое вооруженных автоматами караульных. А выход из него заминировали мощным зарядом. Так что попытавшегося самовольно проникнуть, непременно разнесло бы на куски.

Остатки дня для Александра Петелина прошли в нешуточных хлопотах по размещению новых колонистов и инвентаризации трофеев. Не забыли съездить в ближайшую деревню кривичей и предупредить, чтобы ни в коем случае не пытались задержать убежавшего бандита — с автоматом он способен натворить больших бед.

А утром на следующий день пошел дождь.

Александр, проснулся и сначала не понял, в чем дело. Потребовалось определенное усилие, чтобы осознать, где он на самом деле. Сначала что-то нерешительно постукивало по крыше и стенкам палатки, потом зачастило; торопливая дробь в какой-то момент захлебнулась, и на лагерь попаданцев и Днепр с окрестностями лег ровный шелестящий гул вертикально падающих струй. Вроде бы уже и не заснешь, но вставать было откровенно лень.