Реальность третьего рода

Глюк снова звякнул стаканом. Его глаза ненадолго приобрели осмысленное выражение.

— С твоей стороны очень любезно было предложить мне вина. И все же, каков будет твой ответ?

Шу смотрел на Глюка сквозь пламя свечи. На нём была скромная одежда путешественника: плащ из серой шерсти и на плечах — откинутый капюшон.

— Я не приду. Не потому, что боюсь. Я мог бы взять с собой охрану. Да и тебя... казнить прямо сейчас. Но я тебе верю, и потому предложил тебе вина. И всё же, я не приду.

Посланник нахмурился.

— Я не смею оспорить твою королевскую волю, но в чём причина отказа?

Шеннон устало улыбнулся:

— Еще не время нам встречаться. Мой визит ничего не изменит. Это не моя игра, пусть с силами мироздания разбираются те, кто за ними наблюдает и те, кто был втянут в эту историю не по своей воле. Я же не отношусь ни к тем, ни к другим. Передай Ондиону, что я приму его приглашение позже, когда эта история кончится. Через пару недель. Или через месяц. Если она, конечно, кончится хорошо.

— Я передам.

Тин дёрнулся, чтобы встать, но Король положил руку ему на плечо.

— Не спеши, допей вино.

Шеннону очень хотелось спросить про дочь. Но он не имел права. Он не должен был обнаруживать себя, так безопаснее для неё. Впрочем, если Ондион догадался, кто она, ничего не изменится. Потому что он твёрдо верил, что Ондион сдержит слово.

Глюк осушил стакан и поднялся. И, ничего не говоря, вышел. Шу посмотрел ему вслед. "Не заблудился бы", — подумал он. Глюк имел странную привычку, будучи не вполне трезвым, уходить куда глаза глядят, обычно в лес. Иногда он приходил под утро, иногда его находили под кустом где-нибудь неподалёку. Однажды они заперли его в вагончике, но он разбил окно и всё равно ушёл.

Стелла разгладила полоску кожи с вырезанными на ней рунами, воткнула иголки в клубок и тоже тихо вышла. Шу остался один. Песчаный глаз жабы неподвижно смотрел на него, песчинки складывались в сложные структуры и зрачок казался трещиной в скале, ведущей куда-то в темноту. Его не покидало ощущение, что только что он отказался от чего-то важного, что теперь пройдёт мимо. Но при этом он был уверен, что поступил правильно.

Мишель приоткрыл дверь и засунул туда голову.

— Слоон, ты дома?

Тишина была ему ответом. Снаружи свертели* ночные насекомые, но, засунув голову в логово Слона, Мишель оказался отгороженным немного ватной акустикой слонского жилища. Хотя Слона не видели уже пару дней, никого не удивляло, что он мог оказаться в своей палатке в любой момент, независимо от времени суток. Или не оказаться. Особенно сейчас, когда припёрло с ним поговорить.

Ватная тишина не была абсолютна, было слышно, как далеко шумит лес, вскрикивают ночные птицы. Сверчки, опять же... Но всё это было далеко за стенами. Точно так же и свет. Почему-то в комнате не было темно, мягкий свет проникал непонятно откуда.

Мишель огляделся. Он был здесь много раз. Жилище напоминало что-то среднее между большой палаткой и землянкой, но только снаружи и с большого расстояния. Подойдя ближе, можно было понять, что это широкий шатер, наполовину скрытый ветвями ольхи, растущей на склоне холма. Внутри об этой иллюзии, вообще, можно было сразу забыть. Никакого ощущения временности, какое можно было бы ожидать от палаток. Всё было добротно и стационарно. Даже, казалось, чувствовался дух старого дома. Кровать, несомненно занимавшая основное место во всех жилищах жизнепробов, особенно лесных, здесь была как-то стыдливо задвинута в угол и наполовину закрыта огромным креслом. Мишель не помнил, чтобы жабль когда-нибудь скидывал что-либо подобное. Мягкий свет, окутывающий это сооружение, создавал какое-то сказочное ощущение, словно это было не кресло, а трон. Но нет, не короля. Он был слишком пыльный для этого. Может быть, какого-нибудь сказочного колдуна?

У правого подлокотника выгибался стальным изгибом затейливый поворотный столик. На нем лежала серая коробка закрытого компьютера, а на ней сверху толстая старая книга. Мишель оглянулся в поисках вместилища книг. Ведь, если есть одна книга, то, скорее всего, должны быть еще, хотя он не помнил, чтобы у Слона был книжный шкаф. Но в этот раз он его нашёл. Он стоял у самого входа, за дверью, неровно набитый множеством книг. Ему бросился в глаза огромный белый корешок, лежащий поверх остальных, потому что книга такого размера не влезала на полку вертикально. На нем было написано синими печатными буквами "для тех, кто пьет". Мишель, заинтересовавшись, потрогал корешок и заметил, что одна палочка у буквы П замазана белой краской, и раньше, похоже, было написано "шьет". "Зачем Слону книги по шитью?" — Подумал Мишель, но, подняв глаза, и увидев Достоевского вперемешку с детективами и технической литературой по постройке клизмотронов, перестал удивляться. Он точно знал, что Слон ненавидит детективы (разве что, исключая рассказов про Шерлока Холмса) и никогда их не читает, значит, подумал он, все остальные книги тоже достались ему как-нибудь по наследству и совсем ему не нужны, а зная его легендарно раздутую жадность, трудно представить себе Слона, который выбрасывает книги. Впрочем, здесь Мишель ошибся, Слон, действительно читал все эти книги, кроме, разве что, детективов.

Мишель вернулся к креслу и старой книге в золотом переплёте.

"Салат для слона с оркестром", — прочел он заголовок. Потом небрежно пролистнул пару страниц и сразу углубился в середину:

"Так случилось, что пролетающий жабль сбросил маленький вагончик на этом месте. Может быть этому способствовал некий Демон, заставив его (водителя жабля) нажать на рычаг именно здесь. Кто их, этих демонов, знает..." — "Занятно, — подумал Мишель. — Небось Слон тут в дневник про нас пишет." Хотя, нет, страницы были старые и отпечатаны старомодным шрифтом.

...таким образом, вышеизложенную теорию можно понять как расширение антропного принципа в слабой формулировке до размеров вселенского континуума применительно к универсальной личности. То есть, если бы мир был устроен иначе, то Бог не мог бы созерцать вселенную как часть себя и сам вопрос об устройстве мира некому было бы задать... Это противоречие говорит об ошибочности теории, по крайней мере в личностной формулировке, т.е. всеобщий закон не может являться личностью, иначе он будет стремиться познать и разрушить сам себя.

"Бред какой-то богословский. Шу бы разобрался. Он у нас богослов хоть куда..."

Мишел перевернул щепотку страниц.

Отдавать себя, но быть отвергнутым — судьба мужины.

Искать всю жизнь, но не найти — судьба женщины.

"А это вообще восточная поэзия. Красиво. Но не бесспорно."

Дальше шел текст на неизвестном ему языке. Шрифт, без сомнения в основе своей имел латиницу, но множество точек и черточек над и под строчками придавали ему вид, схожий с арабскими письменами.

Мишель почувствовал чей-то взгляд. Нет, ерунда, взгляд, конечно, нельзя почувствовать. Что-то в его поле зрения (или других ощущений) изменилось. И это что-то потенциально могло иметь возможность наблюдать за ним. Он захлопнул книгу и поднял голову.

— Ну как? — Слон сидел в кресле так, словно был здесь все это время. И немного лукаво смотрел на него. На нём был синий старомодный камзол с отворотами на рукавах и золотыми пуговицами. Похоже, его шутка удалась, и он мысленно тащился от этого, стараясь, однако, не подавать виду. Все знали, что Слон обычно ходит бесшумно, и даже сигнализация в закрытых распихусьских конторах на него не срабатывает. Но все же... Мишель не верил, что он тихо пришел и сел в кресло, пока тот разглядывал книгу.

— Что "ну как"?

— Книга, конечно. Ты чего-нибудь понял?

— Почти ничего. Да я, правда, не сначала читал.

— Аналогично. Я тоже. А это не имеет значения. Хоть с начала, хоть с заду. Там все вперемешку. Ведь это же салат. Забавно. А мне сразу название понравилось. Вроде как, для меня... Да еще и с оркестром.

Не найдя, что ответить, Мишель снова взглянул в книгу. На странице был изображен предмет, похожий одновременно на подсвечник, кубок и яйцо Фаберже. Овальное гранёное тело вращения* венчала небольша корона. Впрочем, по рисунку трудно судить об истинных размерах. Под картинкой был стихотворный текст.

Они изменили орбиты планет,

и звездам теперь не избежать столкновения

Танцующий бог смеялся и плакал, —

он забылся в экстазе от восхищения...*

— А ты будешь сегодня играть? Надеюсь, твоя лютня с тобой? — Спросил Слон. — Ты давно прибыл? Своей комнатой доволен?

— Да вот, только что... — Растерялся Мерик. — Даже комнату еще не видел. Да у меня и вещей с собой нет, ты же знаешь.

— Ну ты бы переоделся, может, даже сам Король к нам заглянет. Пойдём. — Ондион встал и направился к двери. Мишель последовал за ним. За дверью оказалась узкая лестница, которая привела в большой зал. На столах горели свечи и несколько людей расставляли блюда.

— Так что, ты и лютню не взял? Не похоже на тебя.

— Тут столько всего произошло. После того разговора с тобой я в этом трактире так и не был. Лютню, небось сломали уже об чью-нибудь голову.

— Нет, я Вэру, трактирщику её отдал. Сказал тебе передать.

— Эх... А может, у тебя тут есть?

— Есть, но тебе не понравится. Впрочем, Тин сейчас в столице, да и трактир еще не закрыт.

— А как он узнает? Голубиная почта?

— Хуже! Намного хуже! — С издёвкой ответил Слон. — Чёрная магия.

Она чувствовала себя неуютно. Вроде бы, она была на сотне пиров, с тех пок как родители посчитали её достаточно взрослой. И потом, когда умерла мать, Шеннон вообще перестал её в чем-либо ограничивать, как ей казалось. На самом деле обычно несколько незаметных шпионов отца почти всегда готовы были прийти ей на помощь, где бы они ни была. Но это ни разу не пригодилось, потому что в городе бывала она нечасто.

Она вдруг поняла, что, как спящая красавица, проспала несколько веков, что вокруг уже давно всё другое: родной замок покрылся паутиной, отец заметно состарился, мать давно умерла, а она всё еще не может осознать это.

Это конечно то место

Только время не это

Не то время года

Не то время суток

Было так интересно

Мама, папа и лето...

Мне кажется я все вижу

Но не могу проснутся

Я знаю живут своей жизнью вещи

Когда не следишь за ними

Мир за спиной подвижен

Стоит лишь отвернуться

Вот я на миг отвлеклась

И все вокруг стали другими*

Почему-то, чтобы понять это, ей понадобилось оказаться одной посреди ночи, в странном живом лесу, в незнакомом замке, со странными людьми. Со странным человеком, который сейчас смотрел на неё через стол и пламя свечей.

В этом замке не было тайных защитников, но она не чувствовала опасности, скорее какую-то обиду. Её посадили за боковой стол, пятой от главы стола. Не очень далеко, однако, она расчитывала на почётное место рядом с хозяином. И вот она сидит в стороне, прислушиваясь к разговору, в то время как сёстры, и кузнец, и Тин сидят с ним рядом. Сидящий справа от неё человек, закутанный в жёлтые одежды, старается быть любезным, но беседа не клеится. Напротив, и чуть правее — молодой человек, которого соседи зовут Мерик. Тонкие пальцы выдают музыканта, и позади него, прислонённая к стене стоит лютня. Но он пока не играет, время для песен еще не пришло. Он кажется ей знакомым, как будто она была рядом с ним с детства, словно он был её братом. Но у неё, вроде бы, не было брата.

Кроме обычного шума над столами висит едва заметное чувство тревоги, настороженности. Тин и сёстры возбужденно беседуют, Пони чертит пальцем на столе какие-то знаки, изображает что-то руками...

— Ну вот, вы когда-нибудь пускали мыльные пузыри? Миры — они как пузыри. Причем мир — это не то, что внутри пузыря, а его тонкая оболочка. Кажется, что они хрупкие и могут лопнуть в любой момент, но нет, они прочнее, чем кажется. Так вот, что произойдет, если два пузыря вдруг сблизятся на опасное расстояние?.. Сначала они коснутся в точке, затем начнут слипаться, образуется небольшая круглая область, принадлежащая сразу двум мирам, а затем возможны варианты. Натяжение плёнок не даст мирам остаться в этом неустойчивом состоянии. Они могут слиться в один, они могут лопнуть, разбившись на мелкие брызги, которые дадут начало новым мирам.

— И что, ты хочешь сказать, что наш мир может лопнуть? — Сказал дрогнувший голос её сестры.

— Да. В любой момент. Сейчас как раз то состояние, когда пузыри коснулись друг друга. И это состояние неустойчиво!

— А что мы можем сделать?

— Почти ничего. — Сказал Ондион.

— Почти? — Значит, всё-таки что-то можем?

— Не знаю. Оно внутри нас. Вы не чувствуете?

Принцесса вспомнила, как они плыли на лодке, как шли через лес. А еще раньше — как тащили по просеке большой железный мотоцикл. Это не казалось ей странным. А еще она помнила город. И... большую землю. Поезд в метро, толпу, разделявшую их, и "подари мне слоника"... Отца, стоящего на вершине лестницы в парадных одеждах и короне, и мать, лежащую в чёрном гробу.

— Нет, не чувствую, — сказала Рыжик. — Всё вокруг как-то странно, но во мне всё по-прежнему. Только тревога.

— От нас многое зависит... но только не от того, что мы делаем, а от того, что у нас внутри. От того, какие мы.

— Да, но только, то, что мы делаем, зависит от того, какие мы и наоборот. Хотя и не напрямую. — Возразила Пони. — А в остальном ты прав. По большому счёту, не важно, что мы сейчас делаем. Важно как.

Слон посмотрел на ведьму, и увидел, что она сидит, опустив голову. Ему даже показалось, что она незаметно стёрла слезу.

— Мишель, сыграй уж что-нибудь. Принцесса скучает, сыграй для неё.

Виночерпий, похожий на пилота жабля, наполнил её кубок. Она подняла глаза. Мерик взял лютню, взял дрожащий аккорд, остановился и стал тихо подстраивать струны.

— Так не бывает, — мрачно сказал Индре, — если это вокруг нас, то и решение должно быть у нас в руках.

— Бывает. Я не верю в Вечную Бессмысленную Сущность. Ты идеалист, Дэн. Ни в одном мире нет справедливости, её придумали мы. Может быть так, а может — по-другому. Закономерности есть, но они не имеют ничего общего с нашим понятием справедливости. Мир устроен не для нас — это существа устраиваются в мире, потому он и кажется им логичным.

— Кто знает... — Индре поднялся.

— Ты далеко?..

— Пойду на двор прогуляюсь, душно здесь, Чё-то сердце прихватило. Пойдешь?

— Не. Прихвати там мой плащ по дороге, что-то меня тоже колбасит.

Ондион обошел стол и сел рядом с принцессой.

"Если кончится вода — будем пиво пить тогда," — пел Мишель, но весёлая песня казалась резкой и неуместной, и он, не допев второй куплет, перешёл на какой-то бесформенный лирический перебор.

Слон осторожно коснулся принцессы.