Закон парных случаев

"Закон парных случаев в действии", — только и успел подумать я, вспомнив, как совсем недавно выбирал между раскладушкой и надувным матрасом, и тут же провалился в рваный, беспокойный сон.

33.

Хотя мы и собирались выехать пораньше, ничего из этой затеи не вышло. Полночи я не спал — так сильно, несмотря на обезболивающее, болело все тело. Ближе к утру мне все-таки удалось заснуть, и Саша решил не будить меня, пока сам не проснусь. Приняв душ и выпив кофе, я почувствовал себя лучше, и мы начали собираться.

По дороге за город решили сделать крюк и заехать в больницу. Даже если б меня и не пустили к маме, я хотя бы мог узнать, как обстоят дела. И меня действительно не пустили. Не только в палату, но и вообще в отделение.

— До особого распоряжения, — сказал лечащий врач, который вышел к нам на лестницу. — Дело в том... Вы не пугайтесь, но кто-то пытался ночью пройти в палату, где лежит ваша мать.

— Но там же охрана! — возмутился я.

— Они приняли этого типа за врача. Они же не обязаны знать весь медперсонал. А он был в белом халате, шел уверенно.

— Вот так, — мрачно сказал Саша. — Можно у палаты целый батальон охраны с пулеметом поставить. А какой-нибудь козел нацепит белый халат и пройдет, посвистывая.

— Так его не задержали?

— Пытались, — вздохнул врач. — Только он как-то вывернулся и сбежал. Одному из охранников он показался странным. Вошли за ним в палату, а он у мониторов что-то колдует. Я не знаю, меня там не было. Вы не волнуйтесь, с мамой вашей все в порядке. Ну, в смысле, не хуже. Все по-прежнему.

— А с охранниками можно поговорить?

— Они уже сменились. Из милиции дали команду никого постороннего в отделение не пускать. Здесь ведь и так посещения не разрешены, но мы иногда делали исключения. Теперь вот будет без исключений. По крайней мере, пока. В реанимационную палату допуск будет разрешен только по списку, этот персонал охрана будет знать в лицо. Вот вам номер моего мобильного телефона, звоните прямо мне, если что. Ваш номер у меня есть. Если состояние изменится, я сразу дам вам знать.

Выйдя из больницы, я позвонил следователю. Он кисло признал, что я был прав. Правда, торжествовать по этому поводу мне как-то не хотелось. Судя по описанию, которое дали охранники, в палату к маме действительно пробрался пучеглазый.

— Не переживайте, Мартин, теперь туда точно и муха не пролетит.

Ага, тоже самое он мне уже говорил. Вернее, про то, что и мышь не проскочит. Я бы предпочел сидеть у двери палаты сам. А еще лучше — в палате. Рядом с мамой. Но кто же мне разрешит? Если б ее уже перевели из реанимации в отделение, там бы я уже добился, чтобы мне разрешили проводить с ней хотя бы день. Но... Для этого она должна сначала выйти из комы.

— Скажите, как ему удалось уйти? — я не смог удержаться от этого вопроса, хотя и понимал, что лучше его было не задавать.

— Охрана отнеслась к своим обязанностям недостаточно профессионально, — сухо ответил следователь. — Такое бывает, к сожалению. Виновные будут наказаны.

— Скажите, а вообще в вашем ведомстве кто-нибудь относится к своим обязанностям достаточно профессионально? — взорвался я. Меня трудно вывести из себя, в этом я похож на отца. Но если уж выведут... Тогда мне уже не остановиться — и в этом я похож на маму. К тому же я — как иностранец — чувствовал лукавый привкус пусть не вседозволенности, но все же некоторой дозволенности того, чего аборигену лучше не делать.

— Что вы имеете в виду? — повысил голос следователь.

— А то, что время идет, убийца разгуливает на свободе, у вас под носом, а вы ничего не делаете. Эх, жаль, что мой отец не был американцем, тогда бы вы точно все летали, как бабочки.

Внутренний цензор давно дергал меня за штанину и советовал сбросить обороты, но я его упорно игнорировал.

— Вы ошибаетесь, — хмыкнул следователь. — Мы работаем. И добились определенных результатов. Но вам, господин Кабичек, я о них докладывать не обязан. Тайна следствия. Так что всего хорошего. И, пожалуйста, воздержитесь по возможности от поездок за пределы города.

Я нажал на кнопку отбоя и едва удержался, чтобы не зашвырнуть телефон в кусты.

Тайна следствия! Видали? Если у меня еще и были сомнения, стоит ли ехать так далеко от Петербурга, то теперь они исчезли. Да, врагам назло. А если ему это не понравится, то, как говорит крестная, пусть возьмет пистолетик и застрелится.

34.

— Ничего себе! — сказал Виктор, когда мы сели в машину. — Ты, похоже, нам далеко не все рассказал.

— Не приставай к нему, — посоветовал Саша. — Захочет — сам расскажет.

— А что тут рассказывать? — буркнул я. — Этот псих как-то узнал, что мама выжила. И теперь хочет закончить начатое.

— Так, значит, это не просто случайный маньяк, как ты сказал, а что-то личное?

Я невежливо дернул плечом и промолчал. Саша с Виктором переглянулись, но расспросы прекратили.

Меня трясло крупной дрожью — то ли от вернувшейся боли, то ли от страха, то ли от ярости. По спине текли холодные струйки. Ветер, врываясь в открытое окно, холодил разгоряченную голову, меня начало знобить.

Чтобы отвлечься, я начал думать о Жене. О том, что увижу ее через какие-то пару часов. И вдруг, как по волшебству, дрожь и ярость куда-то ушли. И даже боль утихла. Вообще все темное отступило. Нет, не ушло совсем — на это я и не надеялся, но словно чья-то теплая, нежная рука погладила меня по голове. И как будто чей-то голос сказал, что, несмотря ни на что, жизнь не кончилась и впереди будет еще много светлого.

И я, пожалуй, впервые задумался, как так получается, что одного человека вдруг ни с того ни с сего начинает с бешеной силой тянуть к другому. Я увидел — как наяву! — ее густо обведенные черным глаза, услышал короткий смешок за спиной — в тот момент, когда наклонился погладить бронзового бульдога. Наверно, объективно она не самая красивая девушка на свете, — хотя я решительно отказывался верить в это. И я почти ничего о ней не знал, но было в ней что-то такое очень мое, родное. То, чего не было еще ни в одной девушке, с которыми я встречался, — как бы сильно они мне ни нравились. И мне совсем не хотелось думать о том, что рано или поздно придется вернуться в Прагу. Без нее. Потому что от одной такой мысли становилось мрачно и холодно.

Разговаривать тоже не хотелось, и я притворился спящим. Саша с Виктором тихонько беседовали, приемник напевал какое-то ретро.

Наверно, я и в самом деле задремал. Потому что вдруг вместо Жени увидел перед собой девушку с найденной в книге фотографии. Пестрое летнее платье, расклешенное от груди, падало широкими складками и не могло скрыть округлый живот. "Мама?" — неуверенно спросил я, и она протянула ко мне руки. Я подошел ближе и хотел обнять ее. Странное дело, я стал вдруг совсем маленьким и доставал ей как раз до живота. Почему-то мне было грустно — и одновременно так хорошо... Какой-то шорох раздался за спиной. Я повернулся и увидел пучеглазого. "Мама, беги!" — хотел крикнуть я, но увидел, что она улыбается ему.

Машину тряхнуло на выбоине, и я очнулся. От сна остался легкий привкус досады. Как будто я был очень близок к тому, чтобы узнать тайну, понять то, что до сих пор было скрыто. Как будто разгадка была рядом, но я не успел схватить ее за хвост. То, что мама и пучеглазый знакомы, — это было ясно и так. Но этот сон мог открыть мне что-то еще.

Нет, в вещие сны я не слишком верил. Да и крестная часто говорила, что лучше не поверить вещему сну, чем принять за него бесовский морок. Зато я верил в то, что во сне можно понять нечто, наяву ускользающее от разума. Как поэты находят во сне никак не дающуюся рифму. Как математики видят решение сложной задачи. Как, в конце концов, Менделеев увидел во сне свою Периодическую таблицу — если, конечно, не выдумал это для красивости.

А тот странный сон, который приснился мне в ночь, когда умерла бабушка? Был ли он вещим? Ведь я увидел двор моего раннего детства — и то место, где через несколько дней погибнет отец.

Я потряс головой, отгоняя эти мысли. Нет, Мартин, хватит мистики. И так все слишком непонятно и запутано, чтобы приплетать сюда еще и тонкие материи. Просто допустим, что это все тот же закон парных случаев. Два странных сна с непонятным, ускользающим смыслом.

И тут мне в голову пришла такая мысль, что я удивился, как не подумал об этом раньше.

А что, если до того, как познакомиться с отцом, мама была беременна от пучеглазого? Может быть, даже еще до окончания школы? Может, тогда он еще не был таким уродливым психом, и они любили друг друга?

Почему-то я думал сейчас о маме отстраненно, как о совершенно постороннем человеке, неожиданно холодно, без эмоций. Как будто речь шла не о самом близком существе — мне просто надо было решить абстрактную логическую задачу.

Допустим, все это действительно так. Но что стало с тем ребенком? Мама родила его? Или сделала аборт — вернее, если судить по платью, это могли быть уже искусственные роды?

А ведь это многое могло бы объяснить. Когда я только нашел фотографию в книге, предположил, что мама могла забеременеть совсем юной, но никак не связал это с тем, что произошло после бабушкиных похорон. Если мама избавилась от ребенка, его отец теоретически мог от переживаний повредиться рассудком и захотеть отомстить.

Нет, нет, что-то тут не так. Откуда тогда его мог знать отец? Ведь он явно узнал своего убийцу. Разве что предположить, что пучеглазый преследовал маму не один год?

Но как тогда быть с бабушкой? Точнее, с их разрывом отношений?

Ну что ж, и это, в принципе, объяснимо. Десятый или даже девятый класс, любовь до потери чувства реальности и вполне предсказуемый результат. Дальше, правда, не совсем понятно — почему дотянули до такого срока. То ли мама была такой наивной дурочкой и не понимала, что с ней происходит. Но в это мне трудно было поверить. То ли решила рожать наперекор всему ("Мама, папа, у нас с моим другом будет ребенок, когда я закончу школу, мы поженимся") и специально тянула со своим потрясающим известием до момента, когда делать аборт уже поздно.

Так или иначе, что-то или кто-то вынудили ее все же избавиться от ребенка. И я полагал, что это были именно родители. Или, может, она все-таки родила его и оставила в роддоме? Ладно, это уже не принципиально. Я вдруг почувствовал к ней такую острую жалость, что сердце болезненно сжалось. Да, я всегда считал, что аборт — это убийство. Но много ли таких, кто в подобной ситуации сможет выстоять под давлением родителей?

И что дальше? Мама закончила школу, поступила в университет. Родители уехали в заграничную командировку, оставив ее одну. А дальше все повторяется. Мама знакомится с отцом, и... Почему только они были так беспечны? Опять наступить на те же грабли? Или... Или, может, мама, помня о том, первом ребенке, забеременела не случайно?

Что ж, горько усмехнулся я, можно представить себе реакцию бабушки с дедушкой. Девочка из приличной семьи — и второй раз потенциальный бастард. И папочка бастарда — такой же голодранец. Ну прямо как принцесса Монако с ее хронической страстью к охранникам. Только вот на этот раз заставить маму избавиться от ребенка не удалось. Она родила меня.

Я прислушивался к себе: что я чувствую. Выходило, что, в общем-то, ничего такого, кроме жалости. И сожаления, что я не знал этого раньше. В чем только ужасном не подозревал родителей. Эта тайна отравляла всю мою жизнь. Хотя... пожалуй, я понимал родителей. О таком не рассказывают детям. И я бы на их месте не рассказал.

Между прочим, эта версия объясняет и внезапную мамину религиозность. Я слышал, что многие женщины, сделав аборт и осознав, что натворили, приходят к Богу. Причем часто не сразу, а после рождения другого ребенка. Когда смотрят на него и понимают, что и тот, первый мог бы вот так же бегать, смеяться и говорить "мама".

Правда, не совсем понятно тогда, почему к церкви обратился отец, ведь его вины в этом не было. Ну что ж, и такое бывает, сначала начинает верить один из супругов, а за ним и другой.

Эй, Мартин, ты бы особо не увлекался. Это всего лишь версия. Очень правдоподобная версия, но пока ничем не подкрепленная. Пока мама не может ничего рассказать, я должен буду каким угодно образом найти ее родственников и, может даже, школьных подруг. Даже если родственникам ничего неизвестно, — ведь от них могли всю эту неприглядную историю скрыть — подруги-то скорее всего знали, с кем встречалась мама.

35.

— Ты хоть примерно знаешь, куда ехать? — спросил Виктор, поворачивая от Волхова на Старую Ладогу.

— Ну... — задумался Саша. — Только очень примерно.

— Прекрасно. И телефон не берет. Ты серьезно думаешь, что мы ее найдем?

У меня моментально пересохло во рту, а сердце выдало барабанную дробь: неужели я не увижу Женю?

— Не дергайся, — оптимистично посоветовал Саша. — Сейчас соображу. Женька мне рассказывала, как добраться. Не доезжая Старой Ладоги, будет поворот на Виковщину. Уж не знаю, что за зверь, наверно, деревня. А потом первый же поворот вправо, в лес.

К загадочной Виковщине вела разбитая грунтовая дорога. Съехав с асфальта, машина заскакала по ухабам. Наверно, во время дождя эти ямы наполняются водой, и тогда дорога становится непроходимой. Пару раз я ударился головой об крышу и больно прикусил язык.

— Да, здесь только на танке и проедешь, — ворчал Виктор. — Если застрянем, вытаскивать сами будете.

— Не застрянем, — возразил Саша. — Сейчас сухо.

Не успел он это сказать, как машина с ходу влетела в густую жирную грязь и прочно завязла. Мы с Сашей вышли и попытались вытолкнуть ее из ямы, но ничего не получилось. Мотор натужно выл, колеса крутились, черные брызги летели нам в лица. А машина даже с места не сдвинулась. Не помогли и ветки, которые мы пытались подкладывать под колеса.

— А ведь я говорил! — бурчал Виктор. — На брюхо села, теперь все, труба. Откапывать надо. Или вытягивать.

Кончилось все тем, что после очередного толчка плечом я чуть не потерял сознание.

— Мартин, отвали! — рявкнул на меня Саша. — Все, хватит. Сами мы ее не вытянем. Придется или загорать здесь, пока кто-нибудь не проедет мимо, или пилить в деревню. За трактором. По дороге километра три. Даже если учитывать твою инвалидность, за час дойдем.

— Вот и идите, — Виктор вышел из машины и демонстративно уселся рядом с ней на травке. — А я позагораю.

Мы с Сашей пошли по дороге, которая становилась все уже и запущеннее. Было очень тихо, но тишина эта была особая — лесная. Тоненько звенели над ухом комары, ветер трогал вершины деревьев, где-то выпевала незамысловатую песню птица. Казалось, что мы в какой-то невероятной глуши, где нет человеческого жилья на сотни километров.

— До города всего ничего, — словно прочитал мои мысли Саша, — а как будто в диких дебрях. До Волхова, я имею в виду. Хотя... Какой это город — так, поселок. А Старая Ладога и вовсе деревушка. А когда-то была столицей Руси.

Мы прошли молча еще немного, и вдруг стена деревьев вдоль дороги стала реже, за стволами мелькнула странная черная вода с синим отливом.