Дальнейшее наше путешествие со стороны действительно смотрелось скорее шутливым приключением, чем полугероическим предприятием, требовавшим недюжинного напряжения сил. Две фигуры на велосипедах, катящиеся в лунном свете по дороге, — то еще зрелище. А учитывая, что фигуры эти периодически падали в придорожные канавы и буераки, — так и вовсе обхохочешься (если, конечно, не являешься одной из них). Сил спорить о чем-либо уже не было, поэтому мы с фабрикантом развлекали себя тем, что подсчитывали количество падений друг друга. К несчастью, в этом вопросе я лидировала, а господин Клаус никак не хотел признать, что соревнование нечестно просто потому, что на нем нет многослойной юбки.

Часа через полтора мы сдались и, окончательно обессиленные, пошли по дороге пешком, ведя велосипеды рядом с собой. Кладезь показался перед нами ранним утром в предрассветном тумане. Редкие встречные творили охранные круги, когда наша парочка вдруг выныривала перед ними из дымки, а затем провожали удивленными взглядами. Если бы я знала, чем мне аукнутся эти взгляды, то не пыталась бы ни с кем здороваться.

Дом господина Клауса был первым на дороге, и я честно предполагала, что здесь спутник меня и покинет, предоставив идти дальше в гордом одиночестве. Но нет: фабрикант велел мне подождать пять минут и скоро вывел из ворот рабочую лошадь, запряженную в телегу. Оставалось только гадать, то ли других средств передвижения под рукой не было, то ли хозяин счел, что большего я не заслуживаю. В любом случае, изображать оскорбленное достоинство не было ни сил, ни желания: ноги отваливались, голова гудела — поэтому я почти что с радостью залезла в телегу вместе с велосипедом и прислонилась к бортику. Господин Клаус посмотрел на меня как-то очень хмуро, но ничего не сказал.

Пусть хмуриться, мне бы только до дома добраться: отделить ноги от туфлей (правда, боюсь, для этого понадобится хирургическое вмешательство), снять платье, превратившееся в лохмотья, и ящеркой нырнуть в постель. Я попросила фабриканта остановить телегу подальше от дома, чтобы не перебудить полдвора своим появлением.

— Ну спасибо, что подвезли.

Фраза прозвучала как издевка, пусть таковой и не задумывалась. По-сути господин Клаус домой меня не довез, не стану даже упоминать о "целости и сохранности". Не его в том вина, но благодарность все равно звучала как-то не по-доброму.

— Идите, за вас, наверно, переживают, — на лице фабриканта не отражалось ни одной эмоции.

— Не думаю. Спокойной ночи или, скорее уж, утра, господин Клаус, — я развернулась и покатила велосипед в сторону нашей садовой калитки.

Ага, переживают, как же! Дрыхнут, небось, все! И даже во сне радуются, что больше некому доставать их своими поучениями. Парадная дверь, как и ожидалось, была все еще закрыта, черный вход тоже — слуги пока не проснулись. Похоже, что с попаданием внутрь возникнут неожиданные трудности, а уж о попадании в собственную постель вообще молчу. Оставив велосипед около сарая, я подошла к дому с той стороны, куда выходили окна братьев. Кого бы позвать? Выбор небогат. Если бы Лас был дома, я не раздумывая кинула бы камешек в его с Иваром окно. Наш послушник, конечно бы, начал читать мне нотации, но Лас тем временем по доброте душевной впустил бы меня в дом. А так получается, что я не ступлю на родной порог, пока не покаюсь — желательно прилюдно. От Оськи насмешек не оберешься, да и Ерема будить жалко — он только тогда и похож на нормального ребенка, когда спит, свернувшись комочком в своей кроватке. Остаются Ефим с Михеем.

Я не стала рисковать с камешком, а сорвала с рябины под окном несколько ягодок и запустила одну в окно на втором этаже.

— Фимка!

Вы замечали, что в некоторых неудобных ситуациях у людей вдруг появляется уникальная способность "кричать шепотом"? Иногда эта способность дает просто поразительные результаты...

— Тут он я, чего орешь? — раздался голос за моим плечом.

От неожиданности я подпрыгнула и едва не ударила брата затылком в подбородок. Он вовремя отступил на шаг и попридержал меня за плечи:

— Ой-ей, да тише, тише.

— Ты чего здесь делаешь? — наверняка ведь со своей зазнобой до утра где-нибудь гулял. Вот поймает его фермер — тогда копанием картошки не отделаешься.

— А ты чего?

— Давай я тебе дома расскажу. Михей нам откроет?

— Как же, добудишься его. Я сам нам открою, — с этими словами он вынул из кармана ключ и без тени сомнения направился к черному входу.

— Где ты взял ключ?!

— Сестренка, ты определись: хочешь узнать ответ на свой вопрос или попасть в дом?

Он еще, бессовестный, спрашивает! ... Конечно, хочу знать, где он взял этот ключ! Тот, который принадлежал маменьке, лежит у меня в комнате на общей связке, и так просто его не снимешь, остальные у прислуги. Если кто-то из слуг потерял ключ и не сообщил нам — это проблема, потому что в следующий раз потеря вполне может оказаться в руках грабителей. После прошедшей ночи тема грабителей была мне как нельзя более близка...

Хотя после прошедшей ночи эта тема могла денек и подождать..., поэтому я молча, на цыпочках прошла за Ефимом в дом. Родная кухня встретила нас с братом вязаным тапочком, вылетевшим из противоположного от двери угла. К счастью, вязаные тапочки не рассчитаны на дальние полеты, поэтому сей снаряд упал нам под ноги, так и не достигнув цели. Мы с братом настороженно остановились и вгляделись в полумрак.

— Няня? — осторожно спросила я.

В углу раздался скрип, и старушка поднялась с табуретки во весь свой невеликий рост. В одной руке она держала веник и угрожающе похлопывала им о ладонь другой. Не было произнесено ни слова, но мы с Ефимом, точно моряки, читающие послание с чужого корабля по вывешенным цветным флажками, ни капли не сомневались, что означают эти похлопывания. Их ритм и периодичность сообщали нам дословно следующее: "Где вас носило?! Мошенники вы этакие! Ладно этот обормот, усы еще не успел отрастить, а за каждой юбкой бегает! Но вы, барышня, вы-то уж должны были бы помнить о приличиях! Так позорить собственную семью!! Что соседи скажут! Явилась под утро! А теперь ступай туда, откуда пришла, нам такие не нужны!" — примерно так, если убрать все непечатное.

Прежде чем в нас полетит веник (а в его конструкции как раз была учтена возможность дальних полетов), я воспользовалась единственной возможностью на спасение: закрыла руками лицо и зарыдала.

— Что за леший? — удивленно протянул Ефим и отступил от меня на шаг.

Утешать плачущих, наверно, такой же талант, как музыкальный слух или видение художника. Одни люди могут с упоением гладить страдальцев по голове и даже подставлять свое плечо, чтобы те не стесняясь использовали его в качестве носового платка. Других при виде слез вдруг сковывает внезапный паралич, и все, о чем они могут думать в этот момент — это как бы поскорее убраться из помещения. Порой встречается еще и третий тип, который, не вынеся ваших страданий, вдруг начинает плакать вместе с вами и даже еще горше чем вы, при этом за частую не имея ни малейшего представления о причине концерта. Первый и третий типы — для прекращения потока слез абсолютно бесполезны, я бы сказала, даже вредны. При людях второго типа перестаешь плакать просто потому, что чувствуешь себя в роли палача, применяющего запрещенные пытки.

Няня опустила веник и, судя по виду, с удовольствием бы выскользнула из кухни. У нас к слезам относились с опаской, потому что в нашей семье плакали только маленькие дети, да и то не все (маменька утверждала, что Ерем не плакал с самого рождения, чем очень напугал повитуху). Никто не знал, что делать с хнычущим и шмыгающим созданием — поэтому брат и няня смотрели на меня со священным ужасом.

Я же разошлась вовсю: то ли боги не обделили актерским талантом, то ли сказывалось нервное напряжение минувшей ночи. Чтобы не чувствовать себя совсем уж идиоткой, я сквозь слезы рассказала им о своих злоключениях. Наверно, не стоило делать это в лицах, потому что Ефим уж очень проникся и даже под руку проводил меня до спальни, а няня принесла мне горячего молока и заставила выпить целую кружку перед сном, невзирая на то, что я его ненавижу.

Утром (или, если быть совсем уж точной, поздним утром в районе обеда) я проснулась семидесятилетней... по ощущениям. Тело ломило, в особенности нижнюю его часть, передвигаться удавалось только при поддержке стен и предметов обстановки. А ведь и правда так когда-нибудь будет: просыпаетесь, а вам семьдесят: за стенкой басовито похрапывают внуки, хотя, казалось бы, еще вчера вам было столько же, сколько и им.

Я помотала головой и, одевшись, мужественно поковыляла к выходу из комнаты. Если когда-то и буду старушкой, то очень бодрой старушкой из тех, что до самой смерти задают перца своим родственникам. На пороге комнаты я обнаружила мнущегося Оську. Неужели бережет мой покой?

Не тут-то было.

— Там к тебе посетитель! — выпалил мальчишка и, еще немного помявшись, решил уточнить. — Мужчина!

С этими словами братец в буквальном смысле сбежал, как бы застеснявшись чего-то. Надо же, что это с ним? И что за мужчина? Может быть, расчувствовавшиеся поутру няня и Ефим решили на всякий случай послать за доктором?

Эммм... ни за что на свете не покажу сэру Мэверину место, которое сейчас у меня болит больше всего, будь он хоть сто раз врач и тысячу дипломированный.

Но в гостиной меня ждал отнюдь не доктор.

— Добрый день, господин Клаус! — приветствие получилось удивленным, на тон выше, чем обычно. — Присаживайтесь.

Я взяла себя в руки и постаралась сесть как можно естественнее, но движения все равно выходили словно у деревянной игрушки, а уж выражение моего лица при этом было очень далеким от светского. Фабрикант тоже сел, и я не без удовольствия отметила, что гость, похоже, в полной мере разделяет мои страдания. Хотелось выразить ему свое понимание и сочувствие по этому поводу, но я держала себя в руках, так как осознавала, что без некоторого ехидства сделать это не получится.

— Судя по вашей улыбке, леди Николетта, вы должны были уже догадаться о цели моего визита, — отчего-то крайне недовольно начал фабрикант.

Я же еще даже сказать ничего не успела, а он уже сердится и смотрит так, будто это я вчера украла его лошадей.

— К сожалению, не имею ни малейшего понятия, — моя улыбка тут же спряталась. — Наверно, хотите поговорить о вчерашнем происшествии.

Я небрежным движением положила правую руку на подлокотник кресла так, что поддернувшийся рукав во всей красе открыл запястье, на котором багровели три отпечатка пальца фабриканта. Да-да, смотрите, господин Клаус, это мне сейчас полагается быть не в настроении и бросать на вас хмурые взгляды.

При виде моего запястья гость стал мрачнее тучи, встал со своего места — хотя это явно доставило ему массу неприятных ощущений — и принялся расхаживать по комнате. Что вообще происходит? В чем я опять провинилась?

— Леди Николетта, мы с вами знакомы не так давно, — начал издалека фабрикант, меряя шагами коврик и не глядя на меня. Лучше бы уж сидел: ковер у нас ветхий, так и дорожку протоптать недолго. — Но у меня сложилось впечатление о вас как об относительно здравомыслящем и рассудительном человеке...

Интересно, "относительно" чего или кого? Я приподняла брови от такого вступления. К чему он клонит?

— Вы не боитесь работы, хотя ваши решения порой...хм..., — гость замялся, видимо, подбирая более тактичный эпитет, — экстравагантны и нетипичны... Именно поэтому я тешу себя надеждой, что вы будете небесполезны для моего дела...

Мне надоело слушать его сбивчивый монолог, поэтому я решила перебить и расставить все на свои места:

— Господин Клаус, иными словами, вы делаете мне предложение...

Фабрикант закашлялся и отчего-то сконфуженно вытер лоб рукой:

— Да-да именно предложение...

— ...работать на вас?

Но мои мысли дальше не побежали, потому что гость сконфузился еще больше и выдавил из себя:

— Нет, предложение... выйти за меня замуж...

Тут уже пришла моя очередь кашлять. Я, конечно, иногда бываю очаровательна, но не до такой же степени! Или это сон? Тот разбойник на дороге огрел-таки меня дубинкой, и на самом деле мое тело сейчас смирненько лежит под каким-нибудь кустиком с сотрясением мозга?

— Я знаю, ваша семья не богата и много предложить вы не сможете, — вдруг поспешно заговорил господин Клаус, все также продолжая расхаживать по комнате, не глядя на меня. — Но того куска земли, который ваша матушка использовала в качестве залога, будет вполне достаточно в качестве приданного. Можете не беспокоиться, впоследствии я не упрекну вас ни словом, ни делом.

Некоторое время я была слишком поражена, чтобы говорить, но потом взяла себя в руки и задала единственный вопрос, который не давал мне покоя на протяжении всей его речи:

— Что...что здесь происходит?

Фабрикант замолк и наконец-то посмотрел на меня, будто впервые увидел.

— Я делаю вам пред...

— Это я поняла. Почему вы его делаете?

Как ни крути, но даже самая самовлюбленная особа решила бы, что господин Клаус похож скорее на приговоренного к эшафоту, нежели на сраженного внезапным чувством человека.

— Леди Николетта, вы еще не видели никого из знакомых, после того как вернулись? — осторожно спросил мой собеседник.

Я едва успела вздремнуть, какие уж тут знакомые. Свой велосипедный тур и криминальную обстановку наших дорог я буду описывать позднее. Думаю, на мои выступления можно будет даже продавать билеты.

— Нет, а что-то случилось?

У фабриканта был такой вид, словно он готов меня ударить.

— Что случилось?! Вы возвращаетесь на исходе ночи вместе со мной, в подранном платье, с отпечатками пальцев на запястьях! У соседей может быть только один ответ на вопрос, что случилось!!!

— И ты ему отказала? — воскликнула Алисия, вся вытянувшаяся в струнку, словно гончая на охоте.

— Что я могла еще сделать? К тому же, не ты ли сама об этом просила?

— Да, но совсем при других обстоятельствах! И что он ответил?

— Он вздохнул... глубоко... от облегчения...

— По крайней мере, это было благородно с его стороны.

— Я бы сказала, глупо.

— Одно другому не мешает.

— А что ты конкретно ему ответила? Почему не захотела даже подумать о браке? Ведь такая ситуация...

— О чем тут думать! Я вообще сначала решила, что господин Клаус предлагает мне работу у него на фабрике! Если бы я согласилась, это было бы все равно что собственноручно отдать себя в рабство. Собственно, почти что это я ему и сказала...

Тут не выдержала и вмешалась мать Алисии, которая до этого усиленно делала вид, что занята вышиванием, но на самом деле сосредоточилась на нашем разговоре. Пусть слушает, надо же будет потом кому-то разнести по округе мою версию событий.

— Николетта, ты и впрямь не понимаешь, что происходит.

— Ошибаетесь, леди Карин, прекрасно понимаю. Я получила письмо от леди Рады, где она упрекала меня за то, что я такой неблагодарностью ответила на ее благосклонность, а также в красках, на пяти листах расписала мне, что ожидает девиц слишком вольного поведении. Как будто это не разбойники напали на меня, а я на разбойников!