"Ночи Белладонны и другие рассазы"

— Вы в ужасе? Вы не должны бояться. Именно такого состояния требует от нас Меркурий. В том, чтобы быть такими, какие мы есть, нет ни боли, ни дискомфорта. Это далеко не так. Мы наслаждаемся нашей новой силой, нашими новыми смелыми чувствами — нашей стойкостью. Друг для друга мы стали прекрасны. Наслаждаемся энергией дневного солнца и звездным холодом меркурианской ночи. Но зачем заходить так далеко и не пройти весь путь до конца?

— Мне сказали, что ваш переход почти завершен.

— Это правда. — И на мгновение злость, казалось, покинула ее. — От меня прежней почти ничего не осталось — от старого транспортного средства, в котором я передвигалась. Какая польза от легких и сердца на Меркурии? Какая польза от пищеварительной системы? Какая польза от мяса? Все это только и ждет, чтобы что-то пошло не так, чтобы подвести нас. Чтобы подорвать нашу абсолютную, непоколебимую преданность искусству. Поэтому мы с радостью отказываемся от того, от чего боится отказаться коллектив. От плоти. От каждой органической части нас самих. Мы жертвуем наши кости Костяному собору! Здешняя поверхность, Плайя, создана для роботов, Олег, а не для "простых смертных" или их двоюродных братьев. Мы истинные наследники Меркурия — тоталисты!

В этот момент что-то в нем оборвалось. — Другими словами, вы совершаете самоубийство. Вас разбирают на части, пока от вас ничего не останется. Вы не можете стать роботом, как не можете стать воздухом или солнечным светом!

— Что это — проблеск противоречия? Малейшие признаки самостоятельности? Продолжайте в том же духе — возможно, у вас еще есть надежда.

— Дело не во мне. Дело в вас, в том, что вы растрачиваете себя понапрасну.

— Как мало вы нас понимаете. Как вы думаете, за что я цеплялась бы в последнюю очередь? За последнюю, самую неприкосновенную частичку себя?

— За свой разум, — твердо заявил он. — Вы не живете в своем сердце и легких, но без вашего мозга нет перерождения.

— Вы имеете в виду, что без кодирования моей личности, подразумеваемого моей детальной специфической структурой мозга, нет перерождения. Как это может быть? Но эта кодировка не заботится об условиях своего собственного воплощения.

— Я бы так и подумал, — сказал Олег с непоколебимой уверенностью.

— Несколько недель назад, в начале моего второго перехода, небольшие участки структуры моего мозга были продублированы искусственными соединительными структурами, расположенными вне моего тела. Другими словами, машинными схемами. Когда нейронные сигналы проходили через интерфейсы этих объемов мозга, мои коллеги-тоталисты могли свободно выбирать, будут ли эти сигналы продолжать проходить через мою существующую анатомию или вместо этого будут пропущены через экзосоматические структуры. Изменение было внесено, а затем переключено обратно — и вносилось снова, снова и снова! Главное, что я не почувствовала никаких изменений в своем восприятии самой себя, независимо от того, были ли мои мысли внутри моей головы или во внешней сети! Электричеству все равно, по какому маршруту оно движется, главное, чтобы оно попадало в одно и то же место назначения! И так, шаг за шагом, объемы моего собственного мозга менялись — вытеснялись и выбрасывались! Это продолжалось. За несколько недель пятьдесят, шестьдесят, семьдесят процентов моей старой архитектуры было заменено экзосоматическими механизмами. И вот прибыли вы. Сейчас я стою на пороге абсолютной машинности и готова совершить окончательный переход к тотальности. Только последние десять процентов моего разума все еще находится в моей голове. Теперь вы понимаете, почему уже слишком поздно менять то, во что я превратилась?

— У вас внутри еще есть активная мозговая ткань? — спросил он. — В голове, на которую я смотрю, еще есть мясо?

— То, что от меня осталось, можно сжать пальцами, как горсть влажного серого песка.

— Тогда где же остальное от вас? Выполняете работу внутри одной из этих машин? Уже в роботе и ждете, когда возьмете управление на себя?

— Вы неправильно поняли. Девяносто процентов меня уже завершили переход. И сто процентов меня уже под контролем. Мое тело робота не "ждет" меня. Я уже почти полностью в нем. И мы уже встречались.

Он отвернулся от круглой головы, осознавая, что робот, который привел его сюда извне, все еще там. Он с новым восхищением посмотрел на симфонию мерцающих цветных огней.

— Я должен был догадаться. Вы так и не назвали мне своего имени.

— И вы никогда не спрашивали, — сказал робот, кивая. — Но вот она я. Это я. Меня зовут Роун. То существо, с которым вы разговаривали, — это просто место, где я раньше жила.

— Вы могли бы дать мне свой ответ снаружи.

— Я подумала, что вам будет легче, если вы поймете. Теперь я готова, как видите. Но эти последние десять процентов меня — не буду притворяться, что не испытывала колебаний. Я могла бы завершить переход несколько дней назад. Оказавшись на грани, дрогнула! По глупости не смогла заставить себя полностью подчиниться. Последнее жалкое подергивание мяса! Но вы были тем стимулом, который мне был нужен. Только за это, Олег, я вам бесконечно благодарна.

— Я ничего не сделал!

— Вы пришли, и теперь можете наблюдать. Потерпите один полезный момент в своем жалком существовании. Вы готовы?

— К чему?

— Чтобы засвидетельствовать. Чтобы задокументировать мое становление. Через минуту последние остатки моей живой нервной ткани перестанут выполнять какие-либо полезные функции. И я превзойду саму себя. — Но когда он подумал, что она, возможно, закончила, Роун добавила: — Вы можете поблагодарить своих хозяев, Олег, за их любезное предложение. Я все равно плюнула им в ответ. Конечно, они пришли слишком поздно, но ничего бы не изменилось, если бы они отправили вас много лет назад. Я слишком долго была на этом пути, чтобы так думать. Я всегда чувствовала тягу к целостности, даже до того, как осознала это в себе. Чем больше я отказываюсь от мяса, тем больше оно вызывает у меня отвращение.

— И однажды, — сказал Олег, — вы тоже почувствуете необходимость выйти за рамки этого. Это в вашей природе.

— Что может быть лучше, чем совершенство воплощения в роботе?

— Еще большее совершенство невоплощения. Безупречное состояние небытия.

— Вы хотите сказать, что я покончу с собой.

— Я уверен, что вы это сделаете. Вы никогда не сможете принять себя такой, какая вы есть, Роун. Это просто не в вашем характере.

В голове робота зажегся новый огонек. Он был бледно-зеленым, его яркость то увеличивалась, то уменьшалась, но ни разу не погасла полностью. Олег был совершенно уверен, что раньше он не включался.

— Даже сейчас? — спросила она.

— Даже сейчас.

— Что ж, вы ошибаетесь. Но ведь вы всего лишь человек. И теперь, когда мой второй переход завершен, я чувствую свою убежденность сильнее, чем когда-либо прежде. Мы еще посмотрим, кто из нас неправ, не так ли? Я надеюсь, что у вас хватит терпения, не говоря уже о серьезном медицинском плане. Вы — мешок с клетками, срок годности которых истек. Некоторые части вас уже начинают разлагаться. Мне же потребуются столетия, чтобы начать исчерпывать возможности тотальности.

— Затем вы достаточно быстро сгорите. И что потом?

— Что-то за пределами этого. Но не смерть. В смерти нет искусства, Олег. Только высшее отрицание искусства.

Он тонко улыбнулся. — Мир с интересом будет ждать вашего следующего шедевра, Роун. Даже если он никогда не покинет Меркурий.

— Что ж, что-нибудь да случится. Вас это удивляет? И вы будете его хранителем.

— Не понимаю.

— Это... традиция... среди приверженцев тотализма. Во время нашего второго перехода мы создаем новое произведение искусства. Празднование перехода, если хотите. Работа начинается до начала перехода и не завершается полностью, пока переход не закончен. Я... задумала такую работу. Называю ее "Карта Меркурия". Это второстепенный элемент в общем плане вещей. Почти ниже моего достоинства. Но раз уж вы приложили столько усилий, чтобы найти меня, я сочту уместным, если именно на вас, великий и славный Олег, ляжет обязанность привлечь внимание общественности к этой работе.

— Новое произведение Роун?

— Именно так, — гордо ответила она. — Это новое произведение Роун. И, насколько известно внешнему миру, последнее. Нет, я не собираюсь отказываться от искусства. Но сферы, в которые я рассчитываю проникнуть... они вскоре окажутся за пределами вашего концептуального горизонта. Вы не только не сможете распознать мое творчество как искусство, вы вообще не сможете понять, что это такое. Но это последнее произведение искусства будет моим подарком вам и вашим мясным собратьям. Вы найдете его понятным. Передайте его своим хозяевам. Пусть дерутся за него, как собаки. Я с удовольствием понаблюдаю за спазмами вашей юпитерианской экономики.

— Это не то, что они просили, — сказал Олег.

— Но они не будут недовольны вами?

— Нет, — предположил он. — Я пришел за вами, но никогда особо не надеялся, что вы согласитесь на это предложение. Я полагаю, они передадут эту луну кому-нибудь другому. Но возвращаться с новым произведением Роун... это никогда не входило в мои планы. Думаю, они будут довольны.

— А принесет ли их удовольствие пользу вам? Вы тоже выиграете от этого?

— Могу себе представить.

— Значит, мы все довольны. Вы вернетесь в коллектив? Отложите свой отъезд на пару дней, и работа будет упакована и доставлена вам. На самом деле это сущий пустяк.

Она не преувеличивала, подумал Олег.

Он отодвинул еще часть упаковки. Теперь была видна верхняя четверть карты Меркурия. Но все, что находилось ниже, было скрыто тонким слоем защитного материала с вырезанным в нем круглым отверстием. Он провел пальцами по слою, пока тот не начал отделяться. Он стал неосторожным. Если он повредит материал, то всегда сможет сказать, что так оно и было, когда он его нашел.

Кроме того, он начал подозревать, что его хозяева вряд ли оценят это подношение, в каком бы состоянии оно ни было доставлено. Это было совсем не то, на что они надеялись. Да, это была поздняя Роун. Но глобус? Карта Меркурия?

Что-то настолько буквальное?

Слой освободился. Теперь он мог видеть большую часть шара. На самом деле, в этом было что-то странное. Вместо того, чтобы сохранить форму сферы, которую он ожидал, объект начал выпячиваться в одних направлениях и загибаться внутрь в других. Нужно было выбросить еще упаковочный материал. Он отодвинул его со все возрастающей настойчивостью. На одной стороне уже не совсем сферической штуковины открылись две полости. Над этими полостями виднелась тонкая выпуклость надбровной дуги. Под впадинами — глазницами — виднелись прорези на месте носа, а еще ниже — зубастый полумесяц верхней челюсти. Нижней части не было.

Он вытащил все это из коробки. Цвета верхней части, имитирующие особенности поверхности планеты и ее текстуру, повторялись во всех ее частях. Здесь были охра и оранжевый, а также оттенки нефрита и бирюзы. Он отливал тонким металлическим блеском, усыпанный миллиардом звездных пылинок. Это было одновременно и прекрасно, и ужасно.

Карта Меркурия.

Так оно и было на самом деле. Она не солгала. И это произведение — эта ее часть — ни в малейшей степени не повредит репутации Роун. Неудивительно, что ей понадобилось несколько дней, чтобы подготовить его. В начале их разговора десять процентов ее души все еще находилось в этом черепе.

Олег невольно улыбнулся. Это было не совсем то, за чем он пришел, и не совсем то, к чему стремились его хозяева. Но что такое искусство без аудитории? Она сделала его своим свидетелем и проявила искусство, и все еще была там, на Меркурии, дважды совершив переход.

Умная, премудрая Роун.

Но затем Олегом овладел странный озорной порыв. Он снова вспомнил их разговор. Многое из того, что она говорила о нем, было правдой. Он был пассивен. Пытался и потерпел неудачу в искусстве и позволил себе стать слугой сил, для которых он был не более чем инструментом. Стал бесхребетным. Делал то, что ему говорили, — точно так же, как сейчас исполнял желание Роун.

Инструмент. Орудие.

Машина, сделанная из мяса.

Немного погодя в борту космического корабля Олега открылась маленькая дверца. Это был люк для сброса отходов, который служил ему свалкой. В вакуум выплеснулась маленькая серая туманность. Туманность на мгновение засияла отражающими свойствами и цветами, которые не были полностью серыми.

Затем она рассеялась, и корабль продолжил свой веселый путь.

ЖЕНЩИНА С ВОЛШЕБНОЙ КОСТЬЮ

Ее высадили на единственном открытом месте в округе. У нее была карта в пластиковой упаковке, очки ночного видения и GPS-приемник военного образца, который должен был работать даже в густом лесном покрове. Более того, у нее были знания. Она посвятила годы своей жизни общению с коренными народами в этой части бассейна Амазонки, изучая язык и культуру.

Народы тапурукуара, урукара, кукуи.

Теперь организация хотела, чтобы она выступила перед манакапуру. Они знали ее, она знала их. Тридцать месяцев с ними, больше четырех лет.

Женщина с волшебной костью, как назвал ее вождь.

Она без труда добралась до них. В какой-то момент почувствовала, что осталась одна, окруженная только деревьями и растениями и теми животными, которые не разбежались при ее приближении. Затем ее окружение озарилось изумрудным светом, и в нем появились четверо охотников манакапуру. Они были похожи только своими прическами в форме чаш, украшениями на теле, оружием и одеждой, которую носили. Двое из них были братьями, третий — мужчина чуть старше, четвертый — подросток, которого она изучала во время его обряда посвящения два года назад.

Все мужчины ростом с ребенка были вооружены луками и духовыми трубками.

Две из них были нацелены на нее.

— Я женщина с волшебной костью, — сказала она на диалекте манакапуру и подкрепила свои слова прикосновением к амулету, который носила на шее и благодаря которому получила это имя. — Вы знаете меня. Я была здесь пять больших дождей назад. Отведите меня к Айкане.

Наступил напряженный момент. Один из братьев и мужчина постарше что-то пробормотали друг другу. Подросток выплюнул зеленый комок на землю. Где-то вдалеке закричала обезьяна.

Духовые трубки поднялись к древесному навесу.

— Следуй за нами, — сказал пожилой мужчина.

К тому времени, как они добрались до места, она была вся в поту. Оказалась не в лучшей форме, спотыкалась там, где манакапуру продвигались вперед без особых усилий. Как будто никогда не делала этого раньше.

Деревня не изменилась за время ее отсутствия, за исключением пары новых хижин. Она узнавала лица, когда ее вели мимо отдаленных хижин, мимо "деревенской ратуши" и окруженного камнями круга, где старейшины рассказывали свои истории, а знахарь исполнял свои танцы. В деревне, конечно, были женщины и дети. Дети выросли за время ее отсутствия, но она все еще могла назвать имена самых старших. Она узнала обрывки цветных пластиковых украшений на некоторых мальчиках и девочках и грязную розовую футболку с изображением танцующего персонажа японского мультфильма, которую носил малыш.