Мандаринка на Новый Год

— Ладно, — она поводит плечами, вынуждая его убрать руку со своих плеч. Не то, чтобы хочет его обидеть — просто ей сейчас необходимо больше личного пространства. Ника и так слишком много внутри нее — в голове, в сердце. — Африка — так Африка. Приедешь — расскажешь, правда ли там реки вооот такой ширины. И горы вооот такой вышины. И про крокодилов и бегемотов.

— Это вряд ли, — он возвращается на свое место, напротив нее, усиленно делая вид, что его не задело ее нежелание прикосновений. — Думаю, буду там пахать, не поднимая головы, в госпитале. И не до крокодилов с бегемотами мне там будет, — тут он глубоко вздыхает, словно решаясь на что-то. — Люб, я хочу тебя кое о чем попросить.

— Говори.

— Только ты, пожалуйста, не сердись на меня, — он говорит тихо, но решительно. И за руку все же берет, несмотря на то, что она только что дала понять, что не хочет его прикосновений. — Люба, пожалуйста, сделай тест на беременность и УЗИ.

— Что?! — он снова умудрился ее удивить.

— Я почитал об этом препарате... который ты пила. Одно из возможных последствий его приема — внематочная беременность.

Сначала она просто не может сказать ничего. Ей требуется около минуты, чтобы собраться с силами. Ответить нормально, а не выплеснуть в словах то, что копилось внутри все это время.

— Так боишься, что я от тебя залечу? Да как тебе объяснить, что это не входит в мои жизненные планы — завести от тебя ребенка и таким образом захомутать тебя?!

— Люба, — он качает головой и крепко держит ее запястье, несмотря на все ее попытки вырвать руку. — Внематочная беременность не вынашивается. Это патологическое состояние, которое очень опасно для здоровья. И может быть прекращено только хирургическим путем, а в случае несвоевременной диагностики может привести к кровотечению в брюшную полость и...

Люба бледнеет.

— У меня все в порядке! Нет никакой беременности, все... все наступило, как положено! Тем более, прошло уже столько времени!

— Она может протекать первое время бессимптомно. Люба, пожалуйста. Это очень серьезно. Просто сделай тест и УЗИ. Чтобы мы знали точно — что у тебя все в порядке. Я не хочу... чтобы ты расплачивалась своим здоровьем за мою ошибку. Пожалуйста. Я тебя прошу. Это просто, быстро, не больно и делается в любом частном гинекологическом кабинете. Анонимно можно даже. Раньше надо было, конечно, но я не сразу сообразил. Да и думал, что ты меня слушать не станешь. И... Люба... Ну, пожалуйста... Сделай это. Давай, я оплачу все и...

— Прекрати! Ладно. Я все сделаю. Сама.

— Спасибо. Не сердись. Я переживаю. И мне очень стыдно, что я втянул тебя в это и подверг таким... неприятностям.

А потом притянул ее руку и поцеловал в ладонь. Совсем с ума сошел! В довершение к этой пижонской байкерской куртке, Гумилеву и Африке еще и руки целовать вздумал! Что с ним делать прикажете? Что?! И с собой заодно.

________

Он все-таки умудрился ее напугать, и на следующий день Люба с утра первым делом нашла в Интернете адрес ближайшего к офису гинекологического кабинета. В пяти минутах находится, оказывается. Позвонила. И есть запись как раз на время обеденного перерыва. В общем, Ник оказался прав — быстро и просто. На все ушел час времени.

В два часа дня Ник получили смс-ку: "Я все сделала. Все в порядке". Ответ ей пришел быстро: "Спасибо". А еще через пару часов ему пришла еще одна смс-ка от нее: "Сегодня после работы. До девяти вечера квартира наша". Ответ был еще лаконичнее: "Ок".

________

Она не ждала ничего от этой встречи. Точнее, запретила себе ждать. Только одно. Он уезжает на три месяца. Просто... просто на прощание. Чтобы помнить. Чтобы он помнил. Чтобы самой...

И когда, спустя несколько минут после первого жадного раза, едва у них обоих выровнялось дыхание, его рука скользнула к внутренней поверхности ее бедра, она сжала ноги и перехватила его ладонь.

— Не надо.

— Почему?

— Не хочу.

— Люба... Что я сделал не так? Тебе же нравится... Пожалуйста, — теплое дыхание прямо на ухо, тело мгновенно покрывается мурашками и почти нестерпимое желание развести бедра и позволить ему дать ей то, чего она хочет. Он прав! Хочет. И боится. Боится дать ему слишком большую власть над собой. Каждый раз, когда она так отдается ему, словно какая-то часть ее переходит ему. С каждым разом все больше и больше ее принадлежит ему. И это пугает, реально пугает. Потому что она не представляет, что с этим делать. И как с этим жить, особенно в свете того, что было совсем недавно. И из-за перспектив его скорого отъезда. Нет, инстинкт самосохранения берет верх над собственным вожделением.

— Я не могу.

— Почему?! Ты сердишься на меня? Все еще сердишься?

— Не в тебе дело.

— А в ком?!

— Во мне, — она прячет лицо ему в шею, чтобы он не видел. Не прочитал в глазах что-то, чему она и сама не может дать названия.

— Что случилось, Любава? Что изменилось? Почему?

— Я... — она вздыхает. — Ник, я... Ну, просто, мне нужен настрой и... Мне и так было очень хорошо.

— Люба...

— Правда, все в порядке, — оплетает его руками, ногами. — Давай просто полежим так, ладно?

— Ладно, — со вздохом соглашается он.

_________

Провожать она его не поехала. С чего бы? Лишь за полчаса до времени вылета отправила смс-ку: "Удачного полета". Ответ пришел традиционный: "Спасибо". Пусть летит. В Африку. К черту. К памятнику Пушкину! К крокодилам и бегемотам! Она обойдется прекрасно без него. Подумаешь, три месяца. Подумаешь, одно лето. Как долго. Как же это бесконечно долго.

Глава тринадцатая, в которой на авансцену выходят, по заказу публики — фигура третья, разлучная, а затем Денис Валентинович Батюшко.

Первое время она надеялась, что они будут общаться хотя бы виртуально. Но Ник бывал он-лайн редко, набегами.

Тут кошмарный африканский интернет. Работает на магии вуду, по-моему. И на человеческих жертвоприношениях. И времени реально нет. Я один на пятьдесят детей в среднем. Ничего не успеваю.

...

Не зря заставляют делать прививку от желтой лихорадки.

Да? — не представляет, что еще можно на это ответить.

Господи, Любка, здесь такая грязь, знала бы ты...

Да? — ну что она может еще сказать.

Они вообще не знают, что такое гигиена. Это другая планета. Черт! Опять. Все, убежал.

...

Мне дали африканское имя. Теперь я Тэкле-Никос.

Ну, здравствуй, Тэкле.

Привет. Научил санитара Фикаду ругаться матом.

По-русски?!

Они не понимают, что значит: "Operating room urgently". А когда я ору: "Бегом, на х*й, бл*дь!" — хоть как-то начинают шевелиться.

Трудно?

Очень. Все, исчез.

...

Как дела, Тэкле?

Принимал роды сегодня.

Это же не твой профиль?!

Никого это не интересует, по большому счету. Ну, так вышло, в общем.

И... как?

До сих пор в шоке.

Страшно?

Ой, погоди, я тут с Дарь Санной консультируюсь параллельно.

И все — офф-лайн.

...

Ты там жив вообще?

Условно. Хочу борща. Хочу овсянки. И аппарат УЗИ.

Чего больше?

Не знаю. Зато тут никакой бюрократии. Никто тебя не контролирует. Кроме Бога — так они считают.

Ник... — она не знает, что ему сказать.

Приходится полагаться только на собственные глаза и уши. У нас тут есть инфекционист Хабаров. Пьет страшно, но не в этом дело. Он мне все говорит: "Развивай клиническое мышление, Николай".

Развивается?

Семимильными шагами. Не расстаюсь с учебником по тропическим болезням. Хорошо, что взял с собой.

Ник...

Лучше тебе не знать, что такое муха Тумбу. Все, ушел. Извини.

И так целый месяц.

Один раз она не выдержала и написала ему в офф-лайн.

Я понимаю, что тебе трудно. Я чувствую. Не знаю, захочешь ли ты это прочитать, но я скучаю по тебе. Очень.

Написала. Перечитала. Нет, не надо ему это видеть. Но палец дернулся на кнопке мышки. Сообщение ушло. Удалить не успела — как по заказу он-лайн. Ответил он через минуту.

Спасибо, что сказала. Я тоже ужасно скучаю. И... мать их! Ушел.

...

Дурак я. Опыта захотелось набраться. Романтики африканской. Набрался столько, что не унести.

Жалеешь?

Хочу домой. Но останусь до истечения срока контракта. Извини, что ною. Все, больше не буду.

Ты не ноешь!

Все, убежал.

...

Потом он будто втянулся, привык там. Сообщения стали еще реже. Сплошное "времени нет", "убегаю", "труба зовет". А затем у нее наконец-то случился запланированный и долгожданный отпуск, который она собиралась провести с Соней. Шенген, серебристый "Фольксваген Гольф" и две синеглазые брюнетки внутри. Трепещи, старушка Европа! Только вот настроение было не особо боевое. Но не подводить же Соню? Тем более, что они планировали совместный отпуск еще с осени. Ударить автопробегом по Бургундии, Оверни и Лангедоку. А потом — по Каталонии и Валенсии. Там, в Валенсии, и планировали недельку пожариться на пляже. А потом обратно — Каталония, Лангедок, Овернь, Бургундия, Париж. Отличный план. Еще бы с настроением что-нибудь сделать.

________

— Любашкин, так не честно! Бедный Серхио истомился твоей холодностью, на него даже мне жаль смотреть.

— Ну и не смотри. Было бы на что.

— Как это — "было бы на что"? Взор горящий, щетина брутальная, пресс кубиками. Что тебе еще надобно, капризная ты моя?

— Ничего, — Люба лениво переворачивается на живот, стряхивает песок с ног. — Вот именно что — ничего.

— Люба! А как же я?

— А что ты? Воркуй с этим... как его... Фелипе.

— Люба! Не притворяйся, что не понимаешь. Их двое. Нас двое. Ну, хотя бы разговор поддержи.

— Языками не владею.

— Сейчас подзатыльник получишь! Твой испанский на порядок лучше моего.

— Вот и тренируй свой испанский.

— Любка!

— Не хочу.

______

— Ну что ты там пытаешься увидеть, Любовь Станиславовна? Другой берег моря? Там нет ничего. Там за морем — Африка.

— Угу. Помашем ручкой Кольке?

— Какому Кольке?!

— У тебя много знакомых Колек?

— Самойлов, что ли?! — Соня соображает несвойственно ей долго. — Что он делает в Африке?

— Работает.

— Вот же оригинал, — Софья звонко смеется. — Чудак он все-таки. Смешной. Неужели так буквально воспринимает сказку о докторе Айболите? Он в Африке, он в Африке под пальмою сидит, — с чувством продекламировала сестра, — и на море, и море без отдыха глядит. Не едет ли в кораблике доктор Айболит?

— Наверное, — деланно безразлично пожимает плечами Люба, загребая ступнями песок.

— Вот насобирает он там приключений на свою рыжую задницу.

— Почему — рыжую?

— Понятия не имею, — сестра зеркальным жестом пожимает плечами. — Голова рыжая же? Может, у него и задница — рыжая и волосатая? Я как-то особо не задумывалась на эту тему.

Люба молчит. А могла бы сказать, что задница там совсем не волосатая. Гладкая, упругая очень аппетитная. И Люба бы весьма шокировала сестру, если бы сказала это вслух.

Даже вообразить себе не может, чтобы рассказать Соне о том, что у нее с Ником. Потому что точно может представить сто и один вопрос, который задаст ей сестра. Но не представляет, как на них отвечать.

_______

*Первая и единственная, спустя десять лет, запись в девичьем дневнике Любы Соловьевой*

Покатилось красным шаром лето. Мне тебя не хватает. Это кошмарное лето — я теперь это точно понимаю. Как будто что-то было, а потом прошло. Что это "что-то" - мне трудно описать. Попробуй додумать сам.

Подземелье лета. Не лето, а Лета. Забытое время. Не хочу о нем вспоминать.

Я жду сентябрь. А сейчас только лишь проклятый август. Все-таки это лето — как след от бича, выжженная солнцем пустыня на моей разумной, но глупой планете. Ты знаешь, это такое страшное солнце — без жалости и пятен.

Беспощадное, пыльное, сухое, убивающее лето. Если дождь — то заливает до потопа. Если жара — то выжигает клеймо загаром, снимает кожу, обдирает до сердца, на котором пляшут канкан огненные черти.

Моя маленькая, глупая планета, ты не тоскуешь по своему прохладному полуледниковому состоянию, по сумеречным, вечно сумеречным облакам? Да и потом не будешь плакать под бичами лучей безжалостного солнца? Впрочем, жалеть о содеянном — признак слабых и глупых.

Черт, пишу какой-то бред. С дневниками надо завязывать еще в школе. А литератор из меня никудышный, маминого таланта нет. Просто я очень скучаю по тебе, Ник. И, кажется, ненавижу тебя за это.

_______

Надо завязывать писать всякий бред на бумаге. Надо завязывать думать о нем постоянно. Надо. Легко сказать. И если старый школьный дневник можно затолкать подальше в письменный стол, то от мыслей так просто не избавишься. И она все же сдается на их обманчивую милость.

Лежать перед сном и представлять, точнее, мечтать. Что вдруг он сейчас каким-то чудом окажется рядом, в одной постели с ней. И она вот сейчас почувствует это невероятное и сладкое — горячую тяжесть. Как он вжимает ее в матрас. Тяжелый. И ей это нравится. Наверное, это как-то неправильно, но это приносит ей самое настоящее наслаждение — чувствовать его на себе. Все его килограммы, она теперь знает, сколько именно, спрашивала — девяносто шесть. И чтобы вдавливал ее, вжимал в себя и наполнял собой. Возможно, дело действительно в его крупногабаритности. Или откуда это чувство фантастической цельности, когда он в ней? Даже не верится, что раньше было больно. Больно — теперь, когда он черт знает где. Больно от того, что нельзя прикоснуться. Нельзя запах вдохнуть — совершенно сумасшедший коктейль разгоряченного мужского тела, детского мыла и талька. Многое бы отдала, чтобы сейчас почувствовать этот запах. И услышать его тяжелое хриплое дыхание в такт движениям внутри. И...

Когда-то, как ей сейчас представляется, давно, в иной жизни, она как-то сказала ему, что, кажется, фригидна. Люба невесело усмехается. Нет, ее диагноз иной. Она чертова нимфоманка!

________

Иногда, когда он совсем уставал — от этой чужой страны, больше похожей на чужую планету даже, от бесконечности проблем, каждый день новых, от тяжелых и непривычных моральных дилемм, он позволял себе. Вспомнить. Помечтать.

Как она выгибается под ним. Кожа шелковая, нежная. Везде. Прогибается так, что касается сосками его груди. И их прошибает до озноба обоих от этого. И подсунуть ладонь ей под поясницу, прижав еще плотнее к себе. И упиваться тем, какая она — нереально узкая, тугая и... и идеально ему походящая. И ей хорошо с ним, он просто знает это, знает — и все.