Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

— Это на случай, если вы уцелеете. Всё просто. Вы, ребята, просто ещё дети, не понимаете, что до вас тут жили другие люди. Помню, в девяносто втором были какие-то протестанты, на детских праздниках зациклились. До сих пор помню, потому что тогда ещё мне полагалось присутствовать. Стоят столы, дети сидят, лопают вафли, запивают соком — а тогда ещё дефицит был и инфляция сумасшедшая, за шоколадным батончиком чуть ли не в Петербург ездили — а проповедник раскрыл свой справочник и распрягает про пророка Иоиля. "Дети, вам интересно?" "Интересно!". И опять за еду. Кинополь — это анклав, поэтому кинополец — прирождённый торгаш. Нашего человека так просто не задуришь. У него атеизма побольше, чем у самого Берти Рассела, а жадности наоборот — на тысячу правоверных пуритан хватит. Даже сектанты, которые домики строят, — я больше чем уверен, что эти люди сплошь приезжие. Здесь такие дураки в свободном виде долго не задерживаются — их быстро заставляют строить другие домики.

— Но если мы так недоверчивы, откуда у Церкви Воссоединения столько прихожан?

— А это, девочка, человек так устроен. Чтобы ни во что не верить, нужно обязательно что-то, во что веришь достаточно прочно. Как вбитый гвоздь, от которого никуда. И чем крепче верит, тем легче ему не верить во всё остальное. Как гвоздь, который вбили по самую шляпку. Кто у нас в прививки не верит? Самые верующие и не верят. Потому что вера — материя ценная, её нельзя на всякие прививки тратить. Она — только Богу, который, говорят, даёт всё остальное. А ещё, говорят, он сильно наказывает тех, кто верил, а потом пытается забрать свой капитал. Чуть что — сразу чудища адские.

Раздался рёв. Страшный, механический, железный рёв, похожий на эхо взбесившегося самосвала. Бирюкевич охнул и поспешил в соседнюю комнату.

Лучевский стоял посередине холла, чумазый и совершенно счастливый. С волос свисали волокна пыли, а в руках он держал огромную, размером чуть ли не с контрабас, гитару "Урал" со ржавыми струнами. Лакс был уверен, что такие остались только в фольклоре. Нелепый витой провод, какие он видел только на телефонных трубках, тянулся у полузаваленному книгами красному усилителю — Волченя заметил его с самого начала, но принял за сломавшуюся электроплиту.

Стас не обратил на них никакого внимания. Он был занят круглыми ручками, пытаясь, похоже, крутить их все одновременно

— Надо же... — Бирюкевич почесал затылок, — Я её сколько искал, а ты взял и нашёл. Бывает же...

Лучевский вместо ответа защёлкал чёрными тумблерами на усилителе. Колонки зашипели, словно яичница на сковородке, а потом заговорили громким голосом:

— ...ввиду отсутствия у Платона идеи неизречённого троединства можно сказать, что греки искали бога, а Христос нашёл. Безбожнику это может показаться загадочным — как же может быть так, чтобы искали одни, а нашёл другой? Но ведь и в обыденной жизни такое происходит сплошь и рядом, достаточно вспомнить известный эпизод из "Странствий Винни-Пуха". К тому же, Христос и сам был Богом, что значительно облегчало его поиски. Даже для Бога найти себя, как видите, очень непросто. Поэтому мы должны найти себя в Христе, иначе мы окончательно...

— Как тут это радио отключается?

— Левая кнопка.

— Ага.

Радио умерло. Лучевский ещё раз провёл по струнам и вслушался в рёв. Потом убавил звук и заиграл куплет "Of Wolf and Man" — рвано, но узнаваемо.

— Послушайте, — заговорил он, не переставая играть, — А как у вас в деревне с инди-музыкой?

Бирюкевич задумался.

— Знаешь, я человек отсталый. Как это по-русски называется, можешь сказать?

— Так и называется.

— Нет, ты по-человечески скажи. Вот, например, фолк — это народная музыка, стрит-панк — подзаборная музыка, рэп — стихи под музыку. А инди это какая?

— Независимая.

— Которую слушать невозможно что-ли? Нет, у нас она только по радио.

— Так я и думал. Надо восполнять.

— Хочешь захватить радиостанцию?

— Не-а, — Лучевский доиграл припев, ухватил одну ноту и стал её тянуть, выдавливая трель за трелью, — Лучше концерт. У вас тут народ совсем не охвачен. Что-нибудь лёгкое, вот. Neutral Milk Hotel у вас совсем не знают, я уверен. Я бы сыграл пару каверов.

Это удивило даже Бирюкевича. Лучевский тем временем бережно поставил гитару в угол, подпёр её Большой Советской Энциклопедией, натянул кроссовки и бросился прочь из дома.

Бирюкевич подошёл к гитаре, потрогал её, словно проверяя, не призрак ли это, а потом посмотрел на часы — сперва наручные, потом настенные. Лакс обратил внимание, что вместо кукушки на часах было небольшое окошечко, в котором показывалась текущая фаза луны.

— Надо же, уже два часа, — сообщил Бирюкевич, — Надо к вечеру готовиться. У нас ещё четыре полнолуния.

— Микстуру что-ли пить? — не понял Лакс.

— Тебе не надо микстуру, — отозвалась Копи, доставая из сумочки уже знакомую склянку. Потом отправилась на кухню и вернулась с гранёным стаканом и большим красным чайником. На чайнике сверкнули золотые серп и молот.

Бирюкевич смотрел на эти приготовления почти с презрением.

— Обманывают вас, ребята, — сообщил он, — Глупость эта ваша вытяжка. Твой дядя, парень, конечно, ликантропию копал глубоко, но он физиолог, а не психолог. Поэтому и не понял, что смысла нет в этой микстуре. Мясо сейчас купить не проблема. Старый народный способ всяко лучше.

Не закрывая дверь, он вышел на веранду и перетащил на стол ящик с "Бердяевкой". Он брал банки одну за другой, поднимал каждую на свет и внимательно осматривал.

— Сам настаиваю, — гордо сообщил он, — Лучше ни у кого не найдёте. С ног валит только так. Копи я понимаю, — девочка, твой друг музыкант — он и так может, а вот ты мог бы остаться. Она не вредная почти. Не вредней, чем вся прочая жизнь.

— Я не понимаю, — признался Лакс.

— Поленский приедет. Снова будет убеждать меня, что надо в Коалицию возвращаться — всё менять, переставлять и путать, потому что это уже не Коалиция, а большая стая со младшим Кинелем во главе. А я ему так отвечу: если к нашему Кинелю теперешнему приходишь, то надо на колени падать и лапу подавать, словно ты не волк, а собака служебная. А мне, как волку, неприятно, если про собак напоминают. Поэтому давай-ка лучше ты сам туда пойдёшь, как на картинке "Ходоки у Ленина" и выскажешь все свои соображения. Чего стесняться, если умный. А он мне что-нибудь возразит. И так до вечера. Сразу многое ясно станет. Я ведь пока тебе только про игру говорил, а сейчас ты увидишь, почему она сейчас уже совсем и навсегда закончилась.

Лакс подошёл к столу, взял баночку и осторожно понюхал. Из-под пластмассовой крышки остро пахло спиртом.

— А пить обязательно? — спросил он.

— Конечно обязательно, — Бирюкевич усмехнулся, почти снисходительной к подобной наивности, — Без этого будешь сидеть как дурак, совершенно трезвый и ничего не поймёшь. Сытый голодного не разумеет. А трезвый — тем более.

— Разбираться в истории лучше на трезвую голову.

— А тут всё история, куда не посмотри! Вот например, "Бердяевка" — она как появилась? При Горбачёве как Бердяева переиздали — так сразу водка пропала. У нас весь факультет забурлил, помню. Зайдёшь в общагу, а там только и слышно: русская идея, богочеловеческая духовность, неотчуждаемая глубина, в которой соприкасаешься с трансцендентным из эсхатологической метафизики, из моего сознания на рубеже времени, из томатной пасты, а может лучше из картошки, ведь не из сахарной патоки же гнать, это дрянь жуткая всегда получается, а вот абрикосовые косточки трудоёмкий процесс, но зато потом наступает царство духа и соборность во всех членах... И всё это обсуждают, странички друг другу передают, пока идёт перегонка, головы и хвосты обрубают, чтобы до миллиграмма и спорят — достаточно ли тут феноменологии, или нужно подождать, пока в голову стукнет? То, что на выходе получалось, было уже не напиток, а живое тело истории. Вот увидишь — как вторую нальём, сразу пойдут интеллектуальные споры. Рецептура такая.

— А разве нельзя спорить без рецептуры?

— Нельзя, — Бирюкевич выставил на стол две банки и потащил ящик обратно, — Потому что окончание спора — тёмная ночь с полной луной и перекидоном. После обычного спора может до того дойти, что ты оппонента своего лапой. А после бердяевки такого не бывает. Метаболизм-то у волка какой? Бешенный, сам знаешь. После перекидывания сразу же всё связывается, что только могло. Так что даже если сонный был, хочешь-не хочешь, будешь бегать, словно факел под хвост засунули. А если бердяевки принял, то ничего такого не будет. По мозгам даже не стукнет, а окутает их, словно плёночкой. Брыкнешься лапами кверху и будешь так лежать, Луну рассматривать. Очень удобно.

— А может, вы сначала скажете, что нам делать?

— Реализовывать свободу, как Сартр прописал, — Бирюкевич гремел огуречными банками, — Я, слава Луне, уже десять лет как не в Совете Коалиции. Пускай штаб без меня заседает, а я в тылу посижу. Если накроет, то накроет всех сразу и по уши. А я, если что, собираюсь погибнуть в первых рядах. Так быстрее!

Лакс отправился проведать Копи. Апраксина уже убрала склянку в рюкзак и теперь рылась в книжной полке, пытаясь отыскать, должно быть, что-то французское.

— Помогай, помогай красивым девочкам, — Бирюкевич сложил тарелки и понёс их на кухню, — Только девочки уходят, а полнолуния остаётся. Мальчику вообще волком быть вредно. А девочке — особенно.

Лакс подошёл к Копи и осторожно дотронулся до плеча.

— Ты чего?

— Как ты? Больше не трясёт?

Копи развернулась к нему и посмотрела, немного нахмурившись.

— Да всё нормально! Это только в первые два дня так...

— У меня есть предложение. Пошли на свежий воздух!

— А... зачем?

— Подальше от интеллектуальных разговоров.

— Тут волки, — Копи поджала губы.

— Волчица боится волков?

— Они чуть мне хвост не отгрызли!

— Я с тобой, — он взял её за руку, — и обещаю, что прежде, чем они отгрызут тебе хвост, я отгрызу им голову. Вот честно!

XIV. Вспоминая Кукулькана

Они шли вдоль кладбища, но не в сторону опасной чащи, а к лесополосе, параллельно деревне.

Чистое небо было сапфирово-синим, а на западе, где уже начинало темнеть, можно было различить белую монетку полной Луны. Она была на месте и ждала своего часа, чтобы снова вытянуть их тела, покрыть их густой серой шерстью и зажечь глаза диким огнём.

Прислушавшись к себе, Волченя подумал, что волк никуда не пропадает и когда он остаётся человеком. Там, внутри, по-прежнему спал готовый волк, а в сознании всё так же тянулись тонкие и прочные цепочки волчьих инстинктов, в любой момент готовые натянуться и бросить тебя по совсем другой дороге.

Копи молчала, и Лакс принялся складывать в голове общую картину расклада противоборствующих сил. Он увлёкся этим давным-давно, когда вычитал из одной известной книги мысль о том, что преследуемый грызун часто ищет спасения у ног более могучего хищника. Теперь он сам, несмотря на ночные хвост и зубы, был на положении такого грызуна. И поэтому хотел представить и взвесить всех хищников, которые могли бы ему угрожать.

Коалиция была живым лесом. Небольшая тёмная роща, плотно сдвинутые стволы — а в их тени прятались тайны. Лес кормил, укрывал, и медленно разрастался. В случае опасности надо было бежать в его сторону. Если приглядеться, то можно было различить поваленные, словно бурей, стволы, уже заросшие мхом — они погибли на войне Бурых и Ельника. А на самом краю рощи возвышался пень от только что срубленного ствола — Антона Триколича. Было очень горько, что он так и не вскарабкался на это дерева — оттуда он бы увидел окрестности куда лучше. Из огрызка ствола текла чёрная кровь.

Церковь Воссоединения он представлял себе пирамидообразной раковиной, которая казалась пустой и неподвижной, но упорно тянула свои щупальца под землёй и по поверхности.

Между ними вертелся юркий и опасный, словно кинжал, шакальчик непринятой стаи. Он тоже был хищником, но хотел пробраться в рощу, встать на задние лапы и окаменеть, превратившись в ещё один живой ствол. Но деревья стояли плотно и не пускали пришельца.

А в небе ползла чёрная дымка угрозы. Где-то там, ближе к горизонту, была тоненькая струйка, питавшая её, но откуда она исходила, было не разгадать. И Луна, подруга волков и собак, светила сквозь тёмный дым, даже сейчас не в силах бросить на произвол судьбы своих подопечных.

Лаксу картина очень понравилась. Он добавил небольшой овражек, в который поместил себя и Копи. Овражек был укрыт небольшими деревцами, а он и Копи были детьми, которые в нём спрятались. Для полноты и точности, он добавил в чащу небольшую избушку, где могут ночевать лесники или лесорубы — она олицетворяла Мантейфель. А потом пригляделся к картине повнимательней.

Он знал, что на охоте люди и звери ведут себя почти одинаково. Для него не было разницы, гонится ли человек за зверем или зверь за человеком — и там, и там была всем известная пара из хищника и жертвы, и стратегией хищника было гнаться за жертвами, а стратегией жертвы — прятаться в тенях других хищников, укрываясь на чужой территории.

Эта стратегия была, должно быть, старше позвоночных и пронизывала природу сверху донизу и со временем он начал находить её повсюду. Хищника, чтобы прятаться рядом, каждый выбирал себе сам — причём для людей это обычно были призраки. Самым честным из этих жертв Лакс считал своего бывшего одноклассника Шабалинкина, который к десятому классу окончательно свихнулся на почве колдовских обрядов древних индейцев майя. Они часто болтали на переменах, причём самые интересные разговоры стали получаться уже после того, как Шабалинкину официально дали справку о частичной невменяемости и порекомендовали сменить школу.

— Вот ты посмотри, — объяснял Шабалинкин, не переставая скручивать пальцами невидимые верёвочки, — Одни угрожают, что Советский Союз заново соберётся, и тогда они всем что-то непонятное покажут, а недовольных повесят. Другие — что приедут танки НАТО, наступит какой-то им самим непонятный рай, а всех, кто мечтает о Советском Союзе, повесят. Видишь — и те и другие сходятся на том, что надо вешать, а ещё на том, что как повесят, начнётся что-то непонятное. Но зачем ждать непонятного? Непонятное уже происходит! Поэтому я думаю, что лучше ждать прихода Кукулькана и приносить ему кровавые жертвы уже сейчас. Тут преимуществ куча! Во-первых, жертвы угодны небу. Во-вторых, с виселицы можно сорваться, а с пирамиды не свалишься, она более устройчива. В-третьих, можно приносить жертвы заранее, потому что придёт Кукулькан или не придёт, а жертвенная кровь всё равно угодна Солнцу и обеспечит нам хорошие урожаи. В-четвёртых, пирамида очень хорошо вписалась бы на большой площади... на Красной, к примеру. Мавзолей убрать, разумеется, он слишком маленький. А там, где каток делают, поставить памятник Каверзневу, который кодексы майя расшифровал. То есть уже в-пятых — новое слово в архитектуре и культуре, миллионы людей со всего мира приезжают, чтобы посмотреть на новомодные обряды. Ну и в-шестых — я не понимаю, откуда у этих людей такая страсть к непонятному раю. У нас и так всё уже непонятно! А значит, Кукулькан близок! Крылатый змей уже расправил свои перья и готовится спланировать на всех нас. Поэтому нечего ждать непонятного. Надо каждому читать Пополь-Вух! Тогда всё понятно станет. Пополь-Вух — это очень большое бревно для подпорки нашего общего дома!