Альвийский лес. Часть 1: Путь в лес

Аолли потупилась:

— Сначала было очень плохо, они долго везли меня связанной, я боялась, что руки и ноги не восстановятся. Потом бросили в клетку, не здесь, а там, возле реки, — она показала в ту сторону, откуда пришел Уаиллар, — и не давали еды. Бросали куски животных, сырые и обожженные, и свои порченые плоды. Потом ночью прижали к прутьям толстыми ветками и снова связали. Вытащили из клетки и отнесли сюда, а потом перетащили и клетку. И опять не кормили, давали только воду. А вчера пришел аиллуорро, — она употребила слово, которым назвали воина, пострадавшего в бою настолько, что его надлежало освободить от жизни, — он немного говорит на аиллуэ, он объяснил им, что мы едим, и они стали приносить еду.

— Как ты думаешь, что они собирались с тобой сделать?

— Я не знаю, милый. И мне страшно, за себя и за тебя. Ты воин, тебя ждет пыточный столб. А я не знаю, смогу ли это выдержать.

Уаиллар гордо выпрямился:

— Я справлюсь. Но когда это будет, ты лучше не смотри, не нужно.

Аолли сгорбилась и снова спрятала лицо у него на груди.

Уаиллар прижал её к себе и, чтобы отвлечь, стал нашептывать на ухо стихи, которые сочинил дорогой.

2

Так они провели все утро, а когда солнце залило уже почти весь двор, к их клетке подошли несколько круглоухих.

Двое из них были явно воинами, крепкими, с плавными движениями хищника, увешанные своим странным и страшным оружием. Лица гладкие, только вокруг рта немного шерсти, у одного погуще и с сединой, у второго пореже, но подлиннее, темно-каштановая и слегка вьющаяся. Странные сооружения из мятой шерсти на головах. Кожа каких-то животных, плетеные волокна и блестящие бляхи из перерожденного огнем мертвого камня на всем теле, в несколько слоев. Черные вонючие кожаные оболочки на нижних конечностях, жесткие даже с виду.

Третий был калека-аиллуорро, он полз на обрубках ног, да и на всем теле его видны были следы плохо заживленных ран. Такие раны получают только воины, и только сражаясь с воинами, или у пыточного столба — когти и зубы хищников оставляют совсем другие следы. Аиллуэ дарят воинам с такими ранами быструю и безболезненную смерть, потому что жить им, лишенным возможности сражаться, незачем. Жизнь воина — сраженья, битвы со зверями, походы чести на другие кланы и на круглоухих — что ещё может делать аиллуо, доживший до первого имени? Лишь в старости уважаемый воин может перестать ходить на врага и спокойно доживать жизнь, делясь мудростью и опытом с молодыми. Было странно, что круглоухие не понимают этого и заставляют бесполезных аиллуорро мучиться бессмысленной жизнью. Уаиллара аж передернуло, когда он подумал о такой жестокости.

На калеке не было мертвой кожи, только балахон из сплетенных волокон, и оружия он не нес.

Трое приблизились к клетке, обмениваясь низким и монотонным рычанием, в которое вплетались иногда странные шипящие и свистящие звуки. От них несло острым потом, мертвой и вымоченной в чем-то гадком кожей животных, характерным запахом мертвого камня и почему-то маслом, какое бывает в семенах некоторых растений. Подойдя, они некоторое время разглядывали пленных, по-прежнему порыкивая. Потом тот воин, что постарше, повернулся к аиллуорро и что-то пробурчал. Калека покачал головой сверху вниз, открыл рот — и Уаиллар, хоть его и предупреждала Аолли, едва не упал от изумления: этот обрубок пытался говорить на благородном языке аиллуэ!

Он обратился к Аолли:

— Этот воин, он твоя воин? Он прийти за тебя?

Аолли, взглянув на него со смесью жалости и презрения, коротко ответила:

— Да.

Калека буркнул что-то остальным и сказал:

— Нет страх, вас не убивать. Мы спросить, вы ответить.

Сказать, что Уаиллар был в недоумении, значило не сказать ничего. То, что происходило — было невероятно и неправильно. Не говоря уже о том, что круглоухие полуживотные могут говорить на аиллуэ, не говоря уже о том, что они смогли захватить его в плен, они ещё и вели себя странно. Плененного воина положено держать взаперти до пыточного столба, его положено кормить и поить — но взрослый аиллуэ никогда не станет с ним разговаривать. Говорить можно с равными себе, а воин, попавший в плен — опозорен уже этим, и разговоры с ним — уарро, запрет!

Чего же они хотят?

Калека начал говорить ещё что-то, но понять его было очень и очень трудно. Он знал на аиллуэ довольно много слов, но самых простых, к тому же не мог произнести их чисто и правильно: путал интонации, из-за чего слова меняли смысл. Да и связывать их калека толком не умел. К тому же говорил он на смеси самого низкого языка и почему-то детского. Все, что понял Уаиллар — речь идет о ком-то молодом (?) или невысоком (?) — эти слова звучат очень похоже — круглоухом. Молодой или невысокий круглоухий 'идти мимо лес, с ним аиллуо'. Калека говорил 'аиллуо' во множественном числе. Какие аиллуо могли идти с круглоухим и не убить его, будь он молодой или невысокий?

Наконец, вмешалась Аолли, предположив, что аиллуо, может быть, тоже круглоухие? Калека обрадовался и снова закивал головой сверху вниз; Уаиллар подумал, что, наверное, это у круглоухих знак согласия. Он даже подтвердил это, произнеся неуместное здесь и очень грубое выражение, означавшее 'да' в общении с безымянными уолле. Затем он обернулся к старшему из круглоухих, и они снова немного похрипели.

Но на этом они опять застряли надолго. Что нужно было от молодого или невысокого, сопровождаемого круглоухими 'аиллуо', ни Уаиллар, ни Аолли так и не могли понять.

Калека заходил и так, и этак, составляя из немногих слов диковинные конструкции. Помогал себе жестами. Старший из воинов тоже пытался помогать ему жестами, при этом они противоречили друг другу. У Уаиллара снова начала болеть голова; в конце концов он почувствовал, что больше не может, отвернулся и ушел в глубь клетки, где и вытянулся, стараясь держаться подальше от грязного угла.

Между тем Аолли, стараясь говорить как можно проще, попыталась объяснить калеке, что в клетке грязно, а вода — плохая. Как ни странно, он понял — видимо, он знал больше слов, обозначающих простые понятия и дела, чем сложные.

Калека порычал-похрипел со старшим из круглоухих и, видно, до чего-то договорился.

— Вы сидеть там, — сказал он, показывая на один из углов клетки. — Круглоухий открыть дверь, достать грязь. Принести новый трава. Вы вылить вода из (тут он произнес что-то невообразимое низким рычащим и шипящим голосом, видно на своем языке). Круглоухий налить новый вода.

Уаиллар напрягся. Если только они откроют дверь... это шанс. Главное, не спугнуть, не насторожить раньше времени. Он был уверен, что даже без оружия сможет убить этих троих, а там будь, что будет. По крайней мере, он умрет в бою, а не у столба пыток, как и следует умереть воину.

Он взглянул в глаза Аолли — и она без слов поняла, что он задумал, и сделала одобрительный жест. Уаиллар почувствовал, как теплая волна прошла через его сердце: всегда, всегда Аолли понимала его, как никто.

И только тут до него дошло, что именно она придумала весь план.

Глава 9. ДОРАНТ

1

Беспорядочная толпа, предводительствуемая ньорой Амарой (которая, несмотря на одышку, решила пройтись до дома Харрана пешком), а также самим Харраном и, разумеется, гильдмайстером Ронде, куда ж без него, в скудном и неровном оранжевом свете факелов и фонарей, двинулась в сторону харранова дома. Что характерно — вместе с женщинами и детьми, так же изнывающими от любопытства, как и храбрые мужчины. Да что дети и женщины — даже слуги наличествовали, в количестве, явно большем, чем было нужно, чтобы освещать дорогу. В толпе мелькнул и армано Миггал с рукой на перевязи и перекошенным, недовольным лицом.

Не было заметно разве что Маиссии.

Дорант приотстал и ухватил за рукав Самира:

— Покойных-то хоть догадались убрать?

— А как же, ваша милость, я сразу распорядился. В дом отнесли, положили пока в малом зале, где мы обедаем. Я и кровь велел подтереть во дворе, сейчас уж, должно быть, всё прибрали.

— Наши точно все убиты, может, ранен кто?

— Не знаю, ваша милость, не успел посмотреть. Там Фанор занимался, а мне не до того было: альва надо было вязать, да в клетку, а потом я сразу сюда побёг.

— Как же вы альва в клетку-то засунули, что самка не вырвалась?

— А мы её тремя рогатинами в углу приперли, дверь быстро открыли, этого туда — она и вывернуться-то не успела.

— Калле, а ты что делал?

— Мы с Сеннером спать уже собирались, я завалился, а он ещё сидел, допивал. И тут крики, шум... Он сразу выскочил, я, пока в штаны, пока в сапоги, да меч взять — отстал от него. Я толком и не видел, что случилось, вышел, когда уже альва подшибли. Смотрю — Сеннер лежит, в боку копье. А тут Самир кричит — вяжи его, да в клетку! Ну, как закинули зверюгу, Самир говорит — побежали, надо хозяину скорей рассказать.

— Ясно, — сказал Дорант. Погиб, значит, Сеннер. Жаль. Добрый воин был, и друг хороший, с ним — и с Калле — за спину свою можно было не опасаться.

Дорант за свою жизнь видел много смертей, и соратников терял, и друзей, и близких хоронил. Жизнь вообще такая: никто не знает ни дня, ни часа. Смерть рядом ходит, не от стали, так от болезни, не от огня, так в воде... лишь бы не от веревки. Но жалко, жалко Сеннера, и как теперь без него? Много лет были они вместе, через очень многое прошли, прикрывая друг другу спины...

Тем временем они дошли, слуги Харрана открыли ворота настежь, как днем, и пестрая толпа, негромко переговариваясь, стуча по камням каблуками и шурша дорогими тканями — на бал же собирались — втянулась во двор. Там тут же забегали с факелами (по стенам заметались тени, прячась от трепещущего света), осветили угол двора с клеткой, и толпа, распределившись, вытянулась полукругом, с ньорой Амарой, хозяином дома и гильдмайстером в центре. Пробился к ним и Дорант.

Альва сидела в дальнем углу клетки, опершись спиной на прутья и поджав ноги. Альв лежал на боку, головой на её бедрах; альва водила руками ему по затылку, гладила. Когда приблизились люди, она на мгновение подняла голову, окинула их взглядом — и снова склонилась над самцом. В дальнем закуте видно их было плохо, несмотря на факелы.

Ньора Амара выслушивала Харрана, который, видимо, всю дорогу, да и здесь отвечал на её вопросы. Она была не в курсе подробностей истории с покупкой альвы. Увидев подошедшего Доранта, она повернулась к нему:

— Каваллиер, так зачем она все-таки вам понадобилась?

Дорант безмолвно взвыл, но, собравшись, ответил — словами Харрана:

— Милостивая ньора, так это ж забавно: ни у кого нет живой альвы, а у меня есть.

Харран с недоумением поднял на него глаза, но, по счастью, от комментариев воздержался. ньора же Амара, знавшая Доранта весьма поверхностно — и прежде всего как дворянина столичного, а значит, по определению легкомысленного и мотоватого — объяснение приняла, но не удержалась, чтоб не подколоть:

— Ну так это ж будет недолго, альвы в неволе не живут.

На что Дорант возразил:

— Нам удалось выяснить, почему. Оказывается, они могут есть только те плоды, которые растут в Альвиане, а их тут все мясом кормить пытались.

Изумленная до глубины души ньора проглотила крючок и съехала с опасной темы, закидав Доранта вопросами. Он с удовольствием рассказал ей про Асарау, сына Кау, сына Вассеу, его необычную историю и роль в спасении альвы от голодной смерти. Присутствующее вокруг общество затихло и потянуло к ним уши едва ли не длиннее, чем у лесных убийц.

Доранту пришлось клятвенно пообещать, что в самое ближайшее время он обязательно посетит дом гуасила, приведет Асарау, и они расскажут всё подробно. На этом общение с ньорой ему удалось свернуть, публика потянулась обратно к выходу со двора, а Дорант, наконец, добрался до малого зала, где лежали убитые — и с ними его верный боевой слуга.

Погибших уже разоблачили, сняв с них все, кроме исподнего. В тусклом свете единственной свечи кровавые пятна на рубахах казались черными. Дорант прошел вдоль скорбного ряда — тела были разложены у длинной стены, ногами к стене, головами к проходу — беззвучно читая прощальную молитву. Он знал не всех, у Харрана в команде было уже больше новых людей, чем тех, кто служил его отцу, но уважения заслуживал каждый, кто пал в бою или даже во сне. Новые, старые — они были СВОИ.

Дойдя почти уже до двери, Дорант вдруг понял, что Сеннера в ряду покойников нет. Он огляделся, но в зале — из живых — был он один, спросить было не у кого. Каваллиер прошел обратно, вглядываясь в лица — Сеннера не было.

Дорант почти выбежал из зала. Во дворе занимались чем-то двое слуг; он кинулся к ним.

— Где Сеннер?

— Сеннер?

— Мой боевой слуга. Где он? Среди мертвых его нет, а Самир сказал, что он погиб.

— А-а, так это здоровый такой, в кожаном колете ещё был? Так он живой, только поранен. У него снутри колета пластины железные пришиты, так когда этот его копьем двинул, оно между пластинами застряло, вглубь не пошло. Повезло вашему Сеннеру, Фанор говорит, жить будет, если рана не загноится.

— А ещё выжившие есть?

— Нет, ваша милость. Он же, альв-то, сначала на крыше людей порезал. Подбирался к спящим, и насмерть. И во дворе, когда уж наши выбежали, с оружием, Гайла и Перца убил сразу, они в одних рубахах были, а Хакору, он в кирасе дежурил, в горло над кирасой нож воткнул. Ваш Сеннер сначала нож словил, тот тоже в колете застрял, а потом альв его копьем в бок ударил. Фанор говорит, чудом не убил, ещё бы на два пальца глубже вошло бы — и не жить ему.

— Где он сейчас?

— Да знамо, у Фанора в лечебне, вон там, от кухни направо, ваша милость. Туда завсегда раненых сносят, Фанор там с ними и возится.

В лечебне у Фанора стояло пять лежанок. На одной, застеленной чистым, лежал голый Сеннер, его грудь была замотана белой тряпкой с большим кровавым пятном слева. Фанор дремал, сидя за столом; рядом с ним примостился Асарау — на одной из лежанок, тоже сидя и опираясь спиною о стену. Сеннер тяжело дышал, его лоб был покрыт крупными каплями пота, черты лица заострились.

Дорант хотел уйти, чтобы не мешать спящим, но Фанор проснулся, встал и, подойдя, жестом показал Доранту на выход. В коридоре Фанор пояснил:

— Он спит сейчас. Много крови потерял. Но рана хорошая, чистая. Думаю, выживет. Лишь бы не нагноилась. Дикарь ваш всё под руки лезет, не выгонишь. Что надо ему?

— Он сам немного лекарь. У них в племени есть искусство — они зовут его опохве. Залечивает раны, останавливает кровь. Меня самого так вылечили. Ты его пусти к Сеннеру, на пользу будет. По крайней мере, у них раны никогда не гноятся.

Фанор с сомнением посмотрел через дверной проем на дремлющего Асарау, подумал и кивнул:

— Пущу, раз так. В конце концов, Сеннер твой человек.

— Может, нужно что? Снадобья какие?

— Да нет, всё есть у нас. Хозяин на раненых не скупится.

— Возьми вот, — Дорант протянул Фанору горсть золотых.

Тот отвел его руку:

— Не надо. Я служу Харрану. С ним говорите.

— Спасибо тебе. Я твой должник, если Сеннер выберется.