| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Он не пришел на службу, он пришел 'на работу'. Страшное какое слово. Потому что так назвался выход в разведку — между собой, там. Это ведь и была его работа. Обычная такая работа — последние пару лет. Просто резать и убивать немцев.
А вот то, что он пребывал в бешенстве — это плохо. Серега сгорел на этом. На этом же сгорит и Шац. Если оставить все как есть. Там он шел без эмоций... Неправильно... — там по-другому было... ненависть, так не застилала глаза. А тут он горел...
Где он? Скажите мне — где или вернее куда, делся наивный и чистый еврейский мальчик — воспитанный в уважении к старшим? Передо мной стоял бешеный волк — готовый порвать любого.
Только вот напротив него сейчас сидел не только его товарищ по фронтовому братству — простой и честный парень Серега. Тут сидела еще и старая умная сволочь, воспитанная прекрасным государством — Советским Союзом. Большой умелец — умеющий играть как словами, так и на чужих чувствах. Хороших специалистов готовили тогда. Не все правда, получались, но многие. Этот был — очень хорошим бойцом идеологического фронта. Он умел слушать...
Он был опытен, стар, умен и хитер — это не отнимешь. Он в спокойной обстановке умел анализировать и учиться на чужих ошибках, а не только на своих. Так его научили.
— Ну! Садись. Рассказывай!
— Помнишь 'трамвайную серию' ограблений?
— Ну, помню...
— Мама, вчера нарвалась...
Наши бандюки из девяностых кичащиеся своим умом, крутостью и выдумкой — ничего нового по-сути не изобрели. Помнится, в одно время прокатилась серия дерзких ограблений автобусов с 'челноками'. Останавливали в пустынном месте автобус и потрошили его по-полной программе. Так вот это были жалкие плагиаторы, а не выдумщики.
С недавнего времени прокатилась по городам и весям Советского Союза волна 'трамвайных ограблений'. Поначалу так и было — от этого и произошло его название. Короче. Тут с общественным транспортом полный швах. Люди — живут рядом с заводом, производством, мастерской... Утренний гудок его знают едва ли не лучше голоса своей жены. Утром гудок сообщает, что пора на работу. До начала смены осталось час-полчаса-пятнадцать минут... Все просто, не то что часы — будильник и ходики, немыслимая роскошь. А выпивший работяга с удовольствием пропьет небольшую и ценную вещь, если наступит запой или там другой какой случай. Вот и сообщали рабочим — когда и что пора. Такой "метроном" — не услышать не возможно. Отмазки — 'Не услышал будильник!', не прокатят. Вот так. Поначалу и меня гудки будили, вызывая утренний зубовный скрежет. Но... тренированное не мной тело, не подвело. На войне ведь спят. Причем совершенно нормально спят когда стреляют. Здоровая дрема происходит под недалекую канонаду. И это поверьте так. Организм... о-о... — это хитрая скотина. Мозги, которыми многие — совершенно не заслуженно гордятся, они вторичная сигнальная система. На войне чуть другие законы. Стресс... и всякое такое. Так вот там оно, чуть иначе. Там, через какое-то время перестраивается всё. И сон в том числе. Вернее, не сон, а слух. Он как бы... отрубается. Сам по себе фильтрует звуки. Канонада, стрельба... — что? Это обыденные звуки, которые тебя окружают. Вот со временем и привыкаешь к этому. Засыпаешь, как привычное бормотание телевизора. А вот звук, который не вписывается в окружающую тебя действительность — страшен. Он несет в себе опасность. И скорее всего смерть. А организм он не дурак, он даже во сне — бдит. И разбудит тебя. Посреди грохота соседней стрельбы, тихий скрип двери блиндажа или шуршание камешка под ногой — разбудит тебя вернее пения горна. Ибо он — звук этот, совершенно не вписывается в окружающую действительность. Конечно это происходит не сразу. Меня к примеру, поначалу убивали все эти долбанные гудки. А потом ничего. На службу исправно будил гудок 'Мясомбината'. Остальные я просто не слышал.
Между районами тут ходит, по возможности опять же — общественный транспорт. Возит специалистов — 'IT-шников', инженеров, начальство... Тем — жить рядом с заводом, как-то не очень. Это ведь как всегда. Центр-то — всяко лучше. Только вот своих машин нет.
СОВСЕМ НЕТ! ЛОШАДЕЙ И ВЕЛОСИПЕДОВ — ТОЖЕ практически НЕТ! Ни хрена тут нет... Извозчики — пособники буржуазии! Такси — редкость немыслимая. Это как шанс — подняв на дороге руку, поймать на дороге не 'бомбилу — шахида' на манерной тачке — 'красивий шэстерка — цвэт баклажян', с синими огоньками подсветки, а тормознуть 'Порше' — 'Шеф, подкинь... тут недалеко — плачу триста!'. На работу добираются — либо на заводском; автобусе, грузовике, грузопассажирской телеге. Либо на общественном; трамвае, троллейбусе (Москва и столицы), трофейном автобусе (были и такие чудеса) или обычном грузовике (офигенное счастье).
Не, сказать, что тут все пехом ходят. Грузовики есть и легковухи, и гужевой транспорт имеется. Только вот используется он ТОЛЬКО как государственный. Бензин — 'дэфсит'. И как ни удивительно — подкалымить на машине почти совсем никак. Контроль жесточайший. Мы — милиция, можем или практически обязаны проверить — 'куда, сколько, зачем...?'. И не дай бог — левак. Могут пару лет в легкую припаять. Вот они реалии.
Велики и мотоциклы присутствуют. А как же. И трофейные тоже. Жесть! Велики из водопроводных труб — тяжеленные. Так, проезжают по городу. Раз в час — по улице. Это как — считать, что есть или нет? Камер на велосипеды нет. Дефицит страшнейший. Все ведь для фронта.
Зато тележек полно. Из велосипедов — грузопеды стараются сделать. Мотоциклы есть, но их выводят... э... только по праздникам. Они как... как костюмы — парадно-выходные. Может это только — пока? Это видимо еще и от того, что мы сильно далеко от фронта и от трофеев. Вот такие вот — парадоксы и перегибы истории. Разделите несколько сот машин на сто тысяч населения и получите картинку. Вот и отсюда и такие преступления. А 'граждане бандиты' — быстро подстроились под реалии. Тормозили трамвай и, ... — угрожая водителю, никак не 'предметом похожим на ...', а вполне себе нормальным пистолетом отечественного или импортного производства или простым обрезом, а также различными колюще-режущими предметами, заботливо хранимыми за голенищем сапога или под полой пиджака — просто потрошили транспортное средство. Обирая всех подряд — невзирая на чины и заслуги. Тут все в основном, почти гарантированно — не 'от сохи'. Вот на такой 'гоп-стоп' и нарвалась мама Генриха.
— Её что порезали? — задал я вопрос.
— Нет... скрипнув зубами, ответил Генрих. — Сердце прихватило. — Дай угадаю!? А адресок тебе нужен, чтобы по-свойски поговорить с паханом Форштадтских... и объяснить ему всю гибельность его заблуждений. Так?
Он мрачно кивнул:
— Задавлю суку...
Ну вот и вот пожил в тишине. Судьба выбирает за нас.
Адреса многих паханов я знал. Просто... э... скажем — из чистого любопытства. Оперов-то много знакомых. Все. А воровские малины — мне положено знать по должности. Как-никак — я два месяца тут за это деньги получаю. Подшефный контингент. Мне еще неожиданных неприятностей от разной босоты не хватало. Или где ее искать в случае чего. Стукачками я, опять же обзавелся. Как и другими дополнительными источниками информации — в виде многочисленных сторожих, постовых и разных 'пионеров'. Я ж в кабинете только по необходимости сидел — черт бы взял эти бумаги! А так все больше ножками. А информация, это — 'заблаговременное предупреждение преступлений' и 'профилактика'. А то, что 'Информация — правит миром!' — в меня, да и во всех моих современников вбито накрепко. А тут немного по-другому. Мечтателей многовато. А я... хм... прагматик.
Да и просто — жить охота! Вернее, тупо — не сдохнуть по-дурному. Двух постовых мы похоронили — при большом скоплении народа, духовом оркестре и речах. Только вот покойникам и их семьям от этого не легче. И бандюки здесь злые и приблатнённых и блатных отморозков хватает.
— Я на вас удивляюсь, Генрих. Такой порядочный молодой человек, и такой грубый. Скажите мене Геня. У вас в кармане оттопыривается бутылка? Или все-таки — это граната?
— Не твое дело! Так что скажешь адрес? — он мрачно уставился на меня, продолжая сверлить взглядом.
— Нет, — я сложил ладони на груди как у святых и состроил настолько же постную морду. — Не скажу... — и тяжело вздохнув, почему-то вполголоса добавил совершенно непонятную ему фразу: — 'Нет, ребята... пулемет я вам не дам'. — Какой пулемет? Сука ты! И мне... — он вскочил. — Мне — больше не друг!
— Сядь!!! — рявкнул я. — Старшина... Баран ты, а не разведчик! Охренел тут!
Расслабился. Ты что 'выходы на работу' — разучился планировать?! Сядь!
Он уселся на стул, катая под кожей лица тугие желваки ненависти. — Ты, что это... — решил, что ты самый умный? — почти шепотом, мягко и интимно поинтересовался я. — Бросишь гранатку в окно — и все? Проблемы решены...? Ну, говори... Просто расскажи мне — чего ты хочешь?
'Ну вот и всё. Отговорить его от мести — тухлое дело. А отпустить одного — подписать ему приговор. Спалится он. Он — боевик, а не преступник. Другие реалии. Я тоже не бог весть, какой 'доктор Мориарти'. Но все-таки другой опыт и знания. И нет тут линии фронта — где встретят и обогреют. Нет тут: 'Там — наши, а тут — враги'. Да и свое я продумал все. Судьба... Пора и рассчитаться....'.
Он на секунду задумался и катнув желваки ответил:
— Я хочу... отомстить. Хочу, чтобы эта мразь знала, что не останется безнаказанной. А кроме страха они ничего не понимают. Фашисты они замаскированные.
— Эва как? Они же наши советские люди... Может немного заблудшие, но обычные советские граждане.
— Советские?! — прошипел он, — Эти суки, те же — предатели. Мразь блатная.
— Значит, ты хочешь крови?
— Да! Хочу! ...дашь адрес? — в каждом слове звучал вызов. 'Допекло видать его. Любовь к маме — трансформировалась в ненависть к тем, кто ее задел. И цель естественно появилось... Ловить мелочь — ему не интересно. Он выбирает цель повыше. Вот только работают пока у него только эмоции. Надо сбить у него накал. Попробовать достучаться до разума. Иначе сгорит он не за понюх табаку. Сядет и покатится...'
— Ты так ничего и не понял... Хочешь расскажу тебе одну притчу или легенду?
— Да пошел ты!
— Я-то пойду. Только ты сядешь...
— Плевать! — прошипел он. — Мертвые не расскажут!
— Мертвые... — нет, — я паскудно ухмыльнулся. — А вот живые свидетели — запросто. Кстати, как там мама? — очень участливым тоном лучшего друга беспокоящегося за близкого человека, задал вопрос я. Мозг Генриха со скрипом провернулся — переключив внимание на другую проблему. — Мама плохо...
— А что доктор говорит? Может лекарства, какие надо? — мой тон был полон искреннего участия.
— Сказал, что покой нужен. Уколы какие-то прописал...
Он сбился с настроя — 'бежать и резать всех подряд'.
— А если сына посадят — это ее наверняка убьет, — все тем же ровным и участливым тоном продолжил я.
— А ты что, предлагаешь утереться? — уже спокойно задал он вопрос. — Ну зачем же... Ты за кого меня держишь? Я вовсе не против. Только по-уму все сделать надо. Вдвоем пойдем. Ты не против?
Он испытующе уставился на меня:
— Тебе-то это зачем?
— Шац! — я перешел на обычный наш 'разговорный' тон. — Боюсь я, шо Эсфирь Соломоновна, как порядочная еврейская мама — меня таки не поймет. И проклянет...
Я делал паузу.
— Дурак ты Генрих. Кто ж тебя одного-то отпустит? А — разведка? Не боись — прорвемся! Ты, как я понимаю, от своей цели не откажешься? — Нет.
Я посмотрел ему в глаза. Там плескалась темная водица легкого безумия. Безумия отрешения от своей жизни и застывшей ненависти...
Он опять вернулся на войну. Это навсегда. Она ведь вечно с тобой — там внутри. Тот, кто воевал — знает это. Это состояние можно пригасить, забыть... но вот избавится от него — это никогда.
— Расскажу я тебе одну историю...
— Бля-а...! Ты что считаешь, что мне сейчас не хватает для полного счастья выслушать от тебя библейскую притчу о всепрощении?!!! Или о Юдифи? Или... — Геня, 'слово изреченное — есмь ложь'?
— Мысль изреченная — есть ложь, — автоматически поправил меня Генрих. — Ты что со мной тут пришел Библию обсудить?
— Ну начнем с того, что пришел ко мне ты... А историю я тебе расскажу. Ты читал 'Черную стрелу' Стивенсона?
— Нет.
'Черт, как-то я и забыл что с литературой тут тоже некоторый напряг'. — Ладно, я расскажу тебе одну историю. Пойдем, прогуляемся. Ты передай мне пока гранатку... У меня в сейфике полежит.
Шац отрицательно покачал головой.
— Дай! Я обещаю тебе после разговора вернуть!
— Слово?
— Слово!
Он достал гранату и протянул мне... 'ЭТО'. Я слегонца опешил, увидев сей девайс. Оно не на что виденное мной раньше не походило. Кусок разделочной доски с кусками тола и приделанной сверху него 'рубашкой'*. Запал крепился на рукояти, перед расширением доски.
— Скажи-ка мне Генрих что это?
— Граната...
— Я вижу, что оно не яблоко. Откуда сей... раритет?
— Нашел...
Отчего-то ответ Генриха прозвучал один в один, в духе Саида из 'Белого солнца пустыни': 'Стреляли...'.
— А ты уверен, что это она?
— Да!
— Ну тогда пойдем, сначала я поведаю тебе кое-что, а потом ты мне. Я убрал гранату в сейф, только вот почему-то вертелось у меня в голове фраза из того же 'Белого солнца': 'Гранаты у него не той системы...'. Мне кажется, я знаю, откуда эта фраза в фильме и что она значит — скорее всего, сценарист когда его писал, посмотрел на 'ЭТО'.
*Посмотреть на подобный девайс можно в иллюстрациях.
Глава 3.
Что бы о тебе ни думали, делай то, что ты считаешь справедливым.
Некто Пифагор.
Информация неизвестная Николаю...
Решение Политбюро ВКП(б) 'О развитии сети пивных в СССР', в просторечии именуемых 'Голубой Дунай', принятое в 1945 году, было не афишируемой альтернативой. Альтернативой созданию различных клубов по интересам. Решение было принято на самом верху. Ибо озабоченность, чем занять массу демобилизованных и снять социальную напряженность, была достаточно большой. По всему Советскому Союзу от Прибалтики до Владивостока... повсюду были открыты 'культурные' заведения — для отдыха трудящихся.
В это же время принято негласное политическое решение о запрете всех ветеранских организаций. Не получили поддержки даже такие, как например, 'Совет четырех маршалов'.
На период 1945-47 годов приходится пик социальной поддержки товарища Сталина в народе.
Мы вышли из здания и уселись неподалеку в скверике. Сели прямо на пыльную, пожухлую от жары траву, возле дерева — того что побольше, из последних двух оставшихся там карагачей.
Генрих был явно на взводе. Я же напротив, являл собой образец безмятежности и довольства жизнью. Я вальяжно уселся — оперевшись спиной о дерево, потянулся и, прищурившись, уставился в небо.
— Вот скажи мене Геня, — на секунду оторвавшись от его созерцания, задал вопрос я: — Вот что ты хочешь?
— Да достали меня, веришь?
— Верю... Вот только надеюсь, что ты не станешь мне втирать тут про беды несчастного еврейского народа, который загнобили гои. Я сам такой же 'еврей'. Тебе задали вопрос... Что именно ты хочешь?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
