F20.Балансировать на грани

   Один из мужчин, как я понял, самый главный, делает шаг вперед, смотрит на меня. Он очень крупный, хоть и невысокий, с огромным пивным животом. Глаза — узкие щелки, полные губы расползаются в улыбке, открывая вид на идеально-ровные зубы.

   — Это тот самый Олег? — спрашивает он, упираясь рукой о мой стол. Киваю, так как в любом случае, я единственный работник в компании с этим именем, но обращаются, по-видимому, не ко мне. Отвечает Сергей, который, кажется, нервничает. Закатывает рукава пиджака, тут же раскатывает обратно, мнется на месте:

   — Да, это он.

   Некоторое время присутствующие пялятся на меня, а я на них.

   — Знаете, при всем моем уважении, но мы бы не хотели сотрудничать с компанией, где столь ответственную должность занимает ненадежный человек, — говорит гость низким голосом, стараясь поддерживать дружелюбные интонации.

   — Я с вами полностью согласен... — начинает Сергей, но гость его перебивает:

   — Думаю, что это прекрасно, если вы, а значит, теперь и мы, помогаем людям с проблемами такого плана, но, понимаете... — делает паузу.

   — Конечно, сегодня же мы его уволим! — горячо заверяет Сергей.

   — Нет, что вы, Сергей Игоревич. Ни в коем случае. Я думаю, что Олегу больше бы подошла должность в отделе клининга. Ему бы самому стало легче. Меньше нервов, напряжений от высокой ответственности.

   — Нина, немедленно подготовь приказ о переводе.

   — А почему вы все говорите так, как будто меня здесь нет? — подаю я голос. Говорю нейтрально, но тут же натыкаюсь на яростный взгляд Сергея, сопровождающийся резкими жестами недвусмысленно предлагающими заткнуться.

   — Сынок, скажи, тебе нравится работать в этой компании? Тебе удобно здесь? — нарочито дружелюбно обращается ко мне гость. Таким же тоном мой отец разговаривает с младшим из детей Кати, которому три года.

   — Хм, — выдавливаю из себя, — меня все устраивает, — вижу знаки Сергея и добавляю: — спасибо, что спросили.

   — Вот и славно, — он треплет меня по голове, я уклоняюсь.

   — А теперь мне, наконец, покажут кабинет святая святых — отдела разработки? — спрашивает гость, после чего они все уходят. Аля на меня не смотрит. Нина, которая покидает комнату последней, пожимает плечами, словно извиняясь.

   Кажется, меня только что переквалифицировали в уборщики.

   Жду Алю до последнего. На часах почти два, я отчаянно борюсь со сном на привычном месте в углу приемной. Голоса из переговорной не утихают ни на минуту. Да сколько можно мусолить одну и ту же тему?! За день, помимо основной работы, я успел очистить свой компьютер от личной информации, подготовить документы и памятки для нового сотрудника. И даже кое-где наклеил стикеры. В общем, издевался над собой как мог. А Али всё нет.

   Когда полчаса назад я попытался заглянуть в кабинет, чтобы спросить, долго ли ещё будет сие собрание мирового значения, она мне махнула выйти, а потом написала смс: "не мешай, они у нас на крючке".

   Больше я не мешал, сидел тихо, ждал.

   Но как же долго, бесы!

   Хорошо, что не принял успокоительные, а то уснул бы прямо на столе.

   Бесконечное ожидание, усталость от столкновения с новым проявлением несправедливости давили. Вот так, за одну минуту я, проработавший здесь больше года, потерял место, потому что не понравился новому клиенту.

   Представляю себе лица наших сотрудников, когда их бывший сисадмин начнет наравне с уборщицами гонять со шваброй по кабинетам. Унизительно. Так не пойдет. Придется искать другую работу. Но какую? Кто меня еще может взять с моей справкой? Если только пойти убираться в другую организацию. Родители Али меня точно возненавидят. Как же хочется вернуть то чувство, которое не покидало после выхода из больницы, а именно — безразличие ко всему миру. На душе было легко и спокойно. От меня никто ничего не ждал, это была настоящая свобода, сродни той, что испытывают живущие на улице бродяги. Сейчас из-за Алечки все иначе. Мне обязательно нужно что-то придумать. Ради нее. Ради нас.

   Двери открываются, и гости высыпают в приемную. Я, как обычно, подрываюсь с места, но подходить не спешу.

   — Алла Константиновна, вы просто чудо. Шикарная презентация, — моей Але целуют ручки. — Мы еще никогда не имели чести работать со столь компетентной и приятной женщиной, — говорит один из мужчин. Раскрасневшийся от удовольствия Сергей стоит чуть позади.

   — Вы меня смущаете, — говорит Аля, оглядываясь.

   — Только мы совершенно бессовестно вас с Сергеем задержали! Вы уж простите нас, дотошных. Мы просто обязаны доставить вас до дома в целости и сохранности. У нас два лимузина.

   — Нет, спасибо, я за рулем, — говорит Аля, мягко забирая руку.

   — Вы очень устали, я категорически настаиваю, чтобы вы приняли наше предложение. Мы вам компанию составить, увы, не сможем, сразу поедем в гостиницу, но вторая машина полностью в вашем, Алла Константиновна, распоряжении.

   Аля в нерешительности смотрит на меня, потом на Сергея, который качает головой, дескать, не вздумай проговориться, что живешь с ним. Несколько секунд она сомневается, потом вздыхает и говорит:

   — Хорошо, спасибо.

   — Вот и чудесно.

   Они покидают приемную, гася за собой свет. Я остаюсь один и в темноте.

* * *

   Я на нее не обижаюсь. Отметаю даже мысль о возможности подобного, которая возникает во время анализа получившегося инцидента.

   Аля поступила именно так, как требовал от нее здравый смысл. Все в порядке.

   Я иду по ночному городу, руки в карманах куртки, смотрю на асфальт перед собой, другими словами, куда иду — не вижу.

   Нет, разумеется, я не обижаюсь. И телефон я выключил не потому, что не хочу слышать ее голос, я всегда рад ее звонкам. Просто, мне нужно побыть одному, подумать.

   Происходят слишком резкие перемены в жизни. Утром у меня была работа и женщина. Наверное, я был вполне счастлив.

   Холодный осенний ветер покалывает уши и лицо. Чувствую, как закладывает нос, что является предвестником простуды. Чихаю.

   Возвращение происходит слишком быстро, чересчур удачно все складывается. Находясь в клинике, я планировал потратить на адаптацию как минимум полтора года. А тут бах! — неплохая должность. Бах! — гражданский брак. Я удачливый сукин сын, однако. Так мне сказал один из врачей, когда я пришел в себя после ударных доз транквилизаторов и умудрился вспомнить, а потом рассказать обо всех ужасах содержания в больнице прокурору.

   О том, как в "камере смертников" кровати стояли вплотную друг к другу, врачи не имели возможности подойти к пациенту при необходимости. О том, что некоторые пациенты спали на раскладушках в коридоре, потому что в состоянии рецидива они требовали к себе круглосуточное внимание, особый уход, а коридор, в отличие от палат, легко проглядывался на дальнее расстояние. О тумаках, о тухлой пище, которой нас кормили, о воровстве личных вещей из передач родственников.

   Это были мои собственные круги ада, через которые я был обязан пройти, чтобы измениться. Чтобы захотеть снова жить.

   Ноги сами приводят к "трущобам, в которых невозможно жить". Обычная хрущевка, расположенная в спальном районе, каких в нашем городе сотни. В окнах моей бывшей квартиры горит свет. Счастливчики.

   Но спать где-то нужно, поэтому я направляюсь в сторону ближайшей гостиницы. Я бы взял такси, но наличных у меня нет, а по пути, как назло, ни одного рабочего банкомата.

   Перед уходом домой Нина зашла в мой уже теперь бывший кабинет и сказала, чтобы я пару дней не появлялся на работе. Не маячил на глазах перед клиентами и Сергеем. Они с Алей собираются попробовать уговорить директора передумать.

   Хорошо, что обязательный минимум лекарств у меня всегда с собой, поэтому я засыпаю быстро. Сил нет даже на изложения. Да и кто их теперь будет читать? Почему-то раньше в написании своих мыслей я видел какой-то смысл помимо того, чтобы рассказать о них Але.

   Она, кстати, мне не звонила. Я включил сотовый перед сном.

* * *

  Просыпаюсь поздно — у меня же выходной. Брожу по городу, перекусываю фастфудом и орешками, которые купил в супермаркете.

   Аля не звонит, а я не звоню ей. У нас обоюдное молчание. Очень медленно, с трудом шевеля остатками извилин, понимаю, что меня, кажется, бросили.

   Сижу на лавочке в парке несколько часов, практически не шевелясь, обдумывая последние месяцы своей жизни. Пытаюсь понять, что именно я сделал не так, почему ее чувства резко изменились. Вероятно, новым клиентам удалось сделать то, что не получилось ни у начальства, ни у друзей Али, ни у наших с ней родителей — донести до девушки весь ужас отношений с психом.

   Внутри пусто. Придется в любом случае увольняться, потому что видеть ее каждый день и оставаться беспристрастным не в моих силах.

   Разве я могу ее оставить? Как же она без меня?

   А, может, я ошибаюсь и у нее все хорошо? Сам придумал ей осложнения от стрессов, потчевал таблетками, а девушка абсолютно здорова. Может, мне хотелось думать, что ей нужна помощь? Для того, чтобы было не так мерзко от собственной неполноценности.

   Если мы останемся вместе, то вся наша жизнь будет походить на события последней недели. Моя аудитория — детки-эмо, которые еще не поняли, что жить чудесно, а умирать страшно. Мои друзья... хм. Никто из моих друзей не стремится со мной общаться, правда, я тоже не стремлюсь, но это же понятно почему. Практически у всех семьи, дети. Я непредсказуем, могу быть опасен. Я не хочу ставить кого бы то ни было в неудобное положение. Аля всегда будет тянуться к здоровым людям, к нормальному общению.

   Нужно взять себя в руки, чтобы не поехала крыша. Не допустить рецидива.

   Когда я планировал свою реабилитацию, и мысли не допускал об отношениях с женщиной.

   Так или иначе, но я еду к ней домой на автобусе. Мне необходимы лекарства и дневники. Хотя бы последний. Думаю, остальные вещи можно будет забрать позже. Просто мне жизненно необходимо почитать изложения, чтобы лучше проанализировать последние события.

   Кажется, мне становится хуже.

   Я должен еще раз поразмыслить над ситуацией, чтобы окончательно понять, что у нее все будет хорошо без меня.

   Аля выходит меня встречать в прихожую, молчит. Выглядит грустной. Кажется, ей неприятно мое присутствие. Борясь с желанием убежать немедленно, прохожу в спальню.

   Тут так чудесно пахнет. Свежестью, цитрусовыми и ею. Мне кажется, ее нежный, и в то же время сводящий с ума, мгновенно возбуждающий запах повсюду.

   Хочется прихватить с собой что-нибудь из ее вещей, чтобы нюхать перед сном, но она за мной наблюдает, и я этого не делаю.

   Она молчит, и я молчу. Не хочу быть ей в тягость.

   — Поздравляю с успешной презентацией, — не выдерживаю. Просто хочу услышать ее голос. Она отворачивается и выходит из комнаты. Кажется, я ее чем-то обидел.

   Беру пакет из тумбочки, складываю туда необходимый минимум одежды, аптечку и свой последний ежедневник, — самые важные на данный момент предметы. Наверное, она хочет, чтобы я скорее освободил ее квартиру, но у меня нет моральных сил заниматься этим прямо сейчас. Может, она сама выбросит остальные вещи?

   На минуту замираю, рассматривая нашу... ее кровать, после чего иду к входной двери. Наверное, нужно что-то сказать, поблагодарить ее за это время, за ее внимание. Сказать, что я люблю ее. Возможно, следует попытаться поговорить.

   Но она молчит, и я молчу.

   Я уже подхожу к цели, как она меня обгоняет, встает перед входной дверью, широко расставляя руки и ноги, кричит:

   — Не пущу! Слышишь? Я тебя никуда не пущу! — кричит громко, до хрипоты, слезы брызгают из глаз. — Олег, не уходи, не бросай меня, я умоляю, я все сделаю. Прости меня, только не бросай!

   — Аля, я...

   — Не пущу! — кричит, и я не узнаю ее звенящий голос, переходящий на визг. Рыдает. Бесы. Я делаю шаг к ней, хочу ее успокоить, но она кричит: — Нет! Не пущу тебя! — Она думает, что я хочу уйти, но как же мне подойти к ней, если она стоит на пути к двери?! Медленно опускаю пакет на пол.

   — Я никуда не ухожу, Аля. Не собирался даже, — держу руки перед собой, как обычно, пытаюсь ее успокоить. Сердце колотится, мысли в хаотичном порядке проносятся в голове, пытаюсь придумать, как сейчас поступить, чтобы не навредить ей. Понимаю, что она не владеет собой.

   — Не лги мне! — кричит и топает ногами, ее трясет, бесы, у нее истерика. Я полностью теряюсь, так как ни разу не видел ее в таком состоянии. — Ты хочешь бросить меня, оставить одну! — Кровь прыскает из носа. — Я тебя на пущу!

   — Алечка, я никуда не уйду от тебя, родная, девочка моя, ты что, иди ко мне, — уговариваю ее, пытаясь скрыть свой страх за нее. Я развожу руки, приглашая обнять себя, но она мне не верит.

   — Ты лжешь! — указывает на пакет с лекарствами. — Ты собрал вещи и хотел меня бросить!

   С этими словами она бросается на колени и обнимает мои ноги, я тут же приседаю, пытаюсь ее поднять, прижать к груди, но она отбивается, дрыгается, трясется, кричит и рыдает, всхлипывая и заикаясь.

   — Не уходи, не бросай меня, Олег, я умоляю тебя, — очень жалобно, дрогнувшим голосом.

   — Глупышка моя, я собирался выбросить мусор, — говорю нежно, хотя меня самого потряхивает от понимания ситуации. Она в шаге от психоза. — Ты что навыдумывала, маленькая?

   — Мусор? — не верит. — Это же твои лекарства.

   — Да? — делаю вид, что удивляюсь. — Вот я придурок! Перепутал! Вот видишь, какой я забывчивый. Как я без тебя? — обнимаю. Наконец, удается прижать ее к себе. — Я без тебя и дня не проживу, да что там, и часа.

   — Я тебя сильно обидела, я тобой пренебрегла. Олег, я себя ненавижу, я такая дрянь. Ты тоже должен ненавидеть меня.

   — Ты что такое говоришь, дурочка моя, — крепче прижимаю ее к себе, поднимаюсь и несу в комнату, присаживаюсь с ней на диван, надеясь, что если мы окажемся подальше от входной двери, ей станет легче.

   — Я тебя недостойна, — рыдает.

   — Это же была наша игра. Девочка моя, единственная, самая родная. — Укачиваю ее. — Ты же самый важный человек в моей жизни, я сразу понял, что это такая игра.

   — Игра? — переспрашивает, всхлипывая, видит свою кровь на моей рубашке, пугается. Я вижу, как округляются ее глаза, она смотрит на свои испачканные руки.

   — Конечно игра, — силком поднимаю подбородок, заставляя смотреть на мое лицо, пытаясь отвлечь. — Я себя отвратительно вел, заставлял тебя ревновать, уделял тебе мало внимания, вот ты и решила наказать меня, дать понять, что достойна большего. Я все понял и клянусь, что буду внимательнее. Обещаю стараться лучше, прости меня, Алечка.

   — Что ты такое говоришь? Ты хотел уйти.

   — Да нет же! Даже если бы ты меня выгнала, я бы жил под твоей дверью, — говорю абсолютно серьезным голосом, она хихикает сквозь слезы. — Честное слово, так бы и было. Я от тебя никуда не денусь, хоть ногами выпихивай. — Глажу ее, говорю шепотом и так нежно, как только могу, стараясь скрыть собственное волнение.