Печать ворона

Деды и дембеля относились к Ивану равнодушно, чему он был только рад. Лишь Нагаев невзлюбил новенького и придирался, когда Иван дежурил по столо-вой или дневалил.

— Эй, ленинградец! Почему плохо стол помыл? Что, умный очень? Работать не хо-чешь? Я тебя научу, понял!

Но по большому счету эксцессов не было. А Шевцов подарил Ивану старую изгрызенную мышами книжечку Ларошфуко 'Максимы'. Иван зачитывался ей, не слушая насмешки и придирки дембелей: 'Невелика беда — услужить неблагодар-ному, большее несчастье — принять услугу от подлеца.'

В ту ночь Иван заступил в патруль с Нагаевым. Заступали с восьми вечера, и первая смена была Ивана. Отходив до десяти, он вместе со всеми лег спать, а около двенадцати его разбудил разводящий Мирзоев:

— Вставай!

Мирзоев был здоровенным и наглым детиной. В части с уважением и зави-стью посматривали на его невероятные бицепсы и накачанную грудную клетку. Иван не знал, чему тут завидовать, ему лично Мирзоев напоминал большую лысую гориллу, которая все свободное время проводила в спортгородке, поднимая штан-гу, а вечерами глотала разведенное в кипятке детское питание для роста мышц. Молодые Мирзоева боялись, а повар Алиев всегда давал лучшие куски мяса.

Иван поднялся и быстро оделся, усилием воли прогоняя остатки сна. По-смотрел на часы: ровно двенадцать. Надо же, дембеля сегодня добрые, обычно поднимают на десять-пятнадцать минут раньше, если нет дежурного офицера. Он вышел из казармы и увидел сидящего в курилке Нагаева. Появившийся из темноты Мирзоев сунул Ивану автомат с примкнутым штык-ножом:

— Давай, иди! — и Иван двинулся вперед, уходя от освещенной казармы. Он знал назубок все три маршрута. Тропинка вела вдоль колючки до ворот, сворачивала направо, проходя между пусковых установок и бетонных ангаров с техникой, спус-калась с пригорка, задевая черное, расщепленное молнией дерево, и петляла дальше, делая полный круг. За два часа полагалось сделать не менее десяти кру-гов. Ночью идти было лениво, голова, как пустой чугунный котел, клонилась на-бок, но ноги механически шагали, отсчитывая километр за километром. Сколько их еще будет? Но время медленно, но шло, и ровно в два Иван подошел к казарме.

Нагаев и Мирзоев ждали у стенда. Иван подошел, сдернул автомат с плеча, быстро положил на стенд, вытащил магазин и передернул затвор, после чего ору-жие забрал Мирзоев.

— Давай, Наиль, не засни там, — сказал он Нагаеву.

— Не засну.

Нагаев пошел по тропинке к воротам, а Мирзоев окликнул Ивана:

— Э, спать не ложись пока, разговор есть.

Иван остановился у дверей и посмотрел на старые наручные часы: пять ми-нут третьего. Через два часа опять в патруль, спать надо, а тут Мирзоев со своими разговорами.

— Подожди здесь, — Мирзоев протиснулся в дверной проем, и Иван услышал, как звякнули ключи о решетку оружейной. Через минуту Мирзоев вышел и коротко мотнул головой:

— Пошли, поговорим.

Иван двинулся за ним. Они миновали освещенную курилку, обошли казарму и остановились у арыка. Здесь было тихое место. Глубокий, по пояс, арык и стол-бы с колючкой отделяли дивизион от колхозных виноградников, темной стеной подступавших почти вплотную к столбам. Ночью, когда вокруг никого, стоит лишь просунуть руку за колючку, нащупать гроздь потяжелее, смахнуть штык-ножом и есть, упиваясь сладостью сочных налитых ягод. Ночью заступающие в патруль так и делали. Но Мирзоев не собирался есть виноград.

— Воронков, — сказал он, — слушай! Как тебе служба, нравится?

Иван не понял. Что за странные вопросы, да еще ночью? Ну, что ему отве-тить?

— Вижу, не нравится, — заключил за него Мирзоев. — Почему не нравится? Пото-му что не уважают тебя. Почему не уважают? Потому что ты сам по себе. Твой призыв тебя не любит, ты ни с кем не говоришь. Так тебе плохо будет!

— Это почему? — дерзко спросил Иван.

— Потому что я, и остальные дембеля, — терпеливо разъяснил Мирзоев, — скоро домой уходим. Мы здесь порядок держим. И пока мы здесь, тебя никто не тронет. Нас боятся. Мы уйдем — п...ец тебе будет! Не веришь? Мы, татары, для чурбанов, как и ты — русские. А русских узкоглазые не любят. Тебе за нас держаться надо, понял? И учить их вместе с нами! Когда мы уйдем, тебя уважать будут.

Иван не отвечал. Похоже, история с Тунгусом повторялась.

— Я знаю, кем ты был в бригаде! — вдруг сказал Мирзоев. — У меня там друзья. Они говорят, ты чумошником был, молодых не мог воспитать! Ты слабак, да? Правда это?

— Твое какое дело? — ответил Иван. Он почувствовал, что и здесь его не оставят в покое. Мирзоев придвинулся вплотную. От него веяло перегаром, и слова он произносил медленно, словно перемалывая что-то во рту:

— Я тебе помогу! Никому не скажу, кем ты был в бригаде. Только ты сделаешь, как я хочу!

— Чего ты хочешь? — устало спросил Иван. Он хотел лишь одного: лечь спать, ведь через два часа снова в патруль.

Мирзоев прерывисто задышал и полез рукой в ширинку:

— Пососи! Клянусь, никто ничего не узнает! Я всем скажу, что ты свой парень, нормальный пацан! Никто тебя не тронет здесь, даже когда мы уйдем. Бояться бу-дут! Давай!

Иван ошалело смотрел на дембеля, потеряв дар речи.

— Давай, пососи, — упрашивал Мирзоев, трясясь от возбуждения, — пойдем туда, — он махнул рукой на стоявший неподалеку туалет, — там никто не увидит!

— Сам у себя соси! — ошалело ответил Иван и, повернувшись, зашагал к казарме.

— Пожалеешь, сука! — сдавленно крикнул вслед Мирзоев. — Сгною тебя здесь, понял!

Иван вошел в помещение. Дремлющий узбек-дневальный из молодых встре-пенулся и вытянулся на тумбочке, но, узнав Ивана, вновь понурил голову, борясь с подступавшим сном.

А у Ивана весь сон прошел. Он тихо прокрался между двухъярусных крова-тей, скинул сапоги, не разбирая постель и не снимая одежды, залез на свою койку. Иван ожидал от дембелей чего угодно, но не такого. И они еще называют его чумошником! А кто же они? В голову лезли мысли, одна неприятней другой. Здесь дембеля обладали властью, почти все имели сержантские звания, что позволяло вполне официально издеваться над молодыми. А теперь они возьмутся за него. 'Жалко, что я не Брюс Ли, — с сожалением думал Иван, — я бы им показал...'

Он вдруг вспомнил стаю, разметавшую лиговскую шпану, и вздохнул. Вот бы и сейчас так! Иван повернулся и посмотрел в окно. Черным-черно. Иван пред-ставил себе, как далеко лететь им ему на помощь, как трудно... Нет, все это было давно и так далеко, что уже казалось сном. Вся гражданская жизнь казалась забы-тым счастливым сном. И вороны не придут. Даже если бы он мог позвать их, они не прилетят. От Питера до Ташкента больше трех тысяч километров. Надо самому решать свои проблемы. Знать бы только, как...

После той ночи Мирзоев не оставлял Ивана в покое. Сержант придирался даже сильнее, чем к молодым, но Иван терпел, зная, что скоро Мирзоев уйдет на дембель. Правда, глядя на нападки Мирзоева, и остальные резко охладели к но-вичку, при случае тоже стараясь насолить.

Постоянно ходивший разводящим Мирзоев подставил Ивана, незаметно вы-тащив два патрона из магазина, а потом устроил проверку в присутствии прапор-щика.

— Где два патрона? — спросил Мирзоев, не скрывая злорадной усмешки. — Това-рищ прапорщик, я же говорил, что Воронкову на кухне надо работать, а не в пат-руль ходить!

— Где два патрона, Воронков? — спросил прапорщик, старый узбек, которому ос-тавалось полгода до пенсии, и он панически боялся любых неприятностей. — Ай-яй, куда ж ты их дел?

— Не знаю. Не было их, наверно.

— Как 'не было'? — вскинулся Мирзоев. — Полный магазин тебе давал! Ты про-верял?

Иван не проверял, и крыть было нечем. Сержант грамотно подставил его, и после рапорта дежурного прапорщика Ивана отстранили от патруля и дали три наряда на кухню.

Вынося бачок с отбросами к помойной яме, Иван столкнулся с Мирзоевым. Дед насмешливо разглядывал его, а когда Иван прошел мимо, внезапно толкнул его ногой пониже пояса. Иван едва не упал, расплескав помои.

— Давай, иди! Чего встал? — прикрикнул Мирзоев. Иван посмотрел на него с не-скрываемой ненавистью. Что стоило ему сейчас размахнуться и выплеснуть дурно пахнущую жижу в эту ухмылявшуюся морду! Но он не посмел. Довольный выход-кой, Мирзоев удалился, насвистывая песенку.

Вечером после наряда, не торопясь идти в опостылевшую казарму, Иван присел на колоду, достал книжечку гениального французского мыслителя и про-читал: 'Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам. Люди большого ума все замечают и ни на что не обижаются'. Он понял, о чем это, и улыбнулся. Но тоска по Ленинграду, по родным и друзьям терзала день за днем. Зачеркнутых чи-сел в календарике становилось все больше, но шли они медленно, так медленно, что можно сойти с ума.

Отстояв последний наряд, Иван вышел за столовую к мусорке и увидел во-рона, сидящего на бочке с привозной водой. Ворон был иссиня-черный, с огром-ным острым клювом и выпуклыми умными глазами. Не шевелясь, он смотрел на Ивана.

Иван подошел к птице. В голове мелькнуло, что надо бы дать ворону по-есть, но сам не зная почему, он отставил в сторону ведро, почувствовав, что эта птица не станет есть объедки... Иван приблизился к бочке, а ворон соскочил с лю-ка на сварную треногу, словно в замедленном кино распахнув мощные крылья, почти такие же длинные, как человеческие руки.

Они замерли друг напротив друга. Иван смотрел на птицу, и мир качнулся, размылся и исчез. Желтая ободранная бочка съежилась и почернела, превращаясь в маленькую избушку; высокая трава раздалась вверх и вширь, заслоняя солнце; и Иван с вороном оказался на полянке у Вороновой Гати. Но это был не ворон, а ночной спаситель, вытащивший слабеющего перепуганного мальчика из трясины. Мужчина в черном, накинутом на глаза, капюшоне медленно простер руку, при-глашая идти за ним...

Иван с готовностью шагнул. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! И оч-нулся. Все та же высохшая трава, куча сломанных ящиков и бочка на колесах. И ворон, так же внимательно смотрящий на него. Где-то за решетками сознания бился страх, но Иван не слушал его тоскливый голос. Надоело! Открывшееся жгло душу, и было интереснее, живее, необходимее. Иван чувствовал необъяснимое, что-то происходило вокруг, невидимые глазу силы двигались и вливались в него. Он не один! Теперь и навсегда он — не один!

Словно во сне, Иван протянул руку, ворон вспорхнул и сел на нее. Какой тяжелый! Узловатые пальцы с острыми когтями стиснули предплечье, но Иван не чувствовал боли, ощущая себя и птицу единым целым. Он с трудом подбросил тя-желую птицу вверх, ворон взвился стремительной черной тенью, и с небес донесся долгий торжествующий грай.

Иван провожал его взглядом, зная, что отныне у него есть друг, и больше, чем друг — ворон стал частью его, его силой и свободой. Странное чувство владе-ло Иваном: он был на земле и одновременно в небе, грудью взрезая тоскливые небеса. И каждый взмах крыльев ощущал возле сердца, там, где на коже находил-ся неведомый непосвященным знак. Иван раскинул руки и стоял, пока птица не превратилась в черную точку и не исчезла в поднимавшемся от земли полуденном мареве.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,

А кто-то так рад, кто-то так рад...

Мама, мы все тяжело больны,

Мама, я знаю, мы все сошли с ума!

В. Цой

Нагаев закинул автомат на плечо и двинулся по маршруту. В мыслях он был уже дома, в Казани. Нагаев шел по тропинке, пиная попадавшиеся под ноги ка-мешки, и думал о будущем. До дембеля оставалось меньше двух месяцев, и Наиль уже слышал звон рюмок, чувствовал запах водки и мягкие податливые девичьи тела... Рот дембеля приоткрылся в радостной улыбке. Он залихватски заломил на затылок панаму и зашагал веселей.

Тропинка пролегала среди железобетонных ангаров, заросших травой и низким кустарником. Проходя между них, Наиль погрузился в совершеннейший мрак, но двигался уверенно, потому, что проходил здесь множество раз. Он поду-мал, что тут самое удобное место, чтобы "снять" патрульного. Офицеры рассказы-вали, что в приграничных дивизионах нападали на часовых с целью завладеть оружием, а где-то даже вырезали целый взвод... Отсюда до границы с Афганиста-ном было менее ста километров, и офицеры постоянно предупреждали патруль-ных: не спите, а то не проснетесь! Последние события в Оше взбудоражили страну. В воздухе висело ощущение больших перемен, пахло свободой и кровью... После Карабаха Узбекистан стал очередной воспаленной точкой на теле распа-давшейся социалистической империи...

В чернильной тьме раздался шорох. Наиль мигом остановился, прислушива-ясь, и снял с плеча автомат, тихо щелкнув рычажком предохранителя. Шорох не повторялся, но прошла минута, прежде чем он осмелился двинуться дальше. На-гаев старался идти тише, но сапоги предательски шуршали по каменистой дороге. Наконец, сержант вышел из тени ангаров, и стало светлее. Прохладный ночной ветерок бесшумно пробегал по краям кустов, шевеля ветви абрикосовых деревьев. Наиль поднял голову: в небе горели десятки звезд — и все же оно не такое звезд-ное, как дома... На мгновенье звезды заслонила черная тень и скрылась за де-ревьями.

Он спустился с холма и двинулся вдоль колючки. Маршрут исхожен вдоль и поперек, к концу службы Наиль мог патрулировать с закрытыми глазами. Вот и ворота, за ними замаскированный бруствер с пулеметным гнездом, потом пусковые установки. Станции слежения слева, в неприметной, задернутой масксеткой, лощине. Сделав круг, Нагаев подошел к казарме. Лишь здесь ночью горел свет — рядом с курилкой висела голая стоваттовая лампочка. Дежурного офицера не видно, но Нагаев не хотел нарываться на неприятности и не спеша побрел дальше. Мирзоев будет ждать у станции слежения, как раз на втором круге и встретимся.

Подойдя к врытому в землю вагончику с накрытыми масксеткой антеннами, Наиль увидел товарища, сидевшего в тени под засохшим деревом.

— Ну, чего, достал?

— Конечно, достал, — Мирзоев вытащил из кармана бутылку. — Где сядем?

— Да хоть здесь. Отсюда казарму видно, если дежурный появится, увидим. Кружка есть?

— Все есть!

Они расположились на траве. Нагаев снял со спины автомат и положил ря-дом.

— Наливай.

Бутылка забулькала, отдавая содержимое двум подставленным кружкам.

— За дембель! — провозгласил Нагаев.

— Не шуми, — предупредил Мирзоев. — Знаешь, как ночью все слышно! Давай!

Жидкость в кружках не задержалась, и разводящий налил еще по одной.

— Хорошо! — Нагаев расслабленно откинулся на траву и захрустел яблоком.

— Наиль, — позвал Мирзоев.

— Чего?

— Ты на гражданке что делать будешь?

— Не знаю. Смотреть буду. Может, в милицию пойду. У меня дядя там работает. Нормально живет!

— А на прапора остаться не хочешь?

— Нет, не хочу.

— А я, наверное, останусь.

— На хрена?

— А что? Делать ничего не надо, служба идет. Льготы разные, выслуга, да и дела можно проворачивать, если мозги есть.

— Можно, — согласился Нагаев. — Значит, ты остаешься?

— Да.