— Почему у художников всегда такие красивые имена? — спросил он и прищурился — прямо в лицо запустило своих зайчиков осеннее солнце.
— Разве? — послышался из-за мольберта её мягкий голос.
— Ну-у...у хороших художников точно красивые имена, — уверенно сказал Натан.
— Как у Монэ? — спросила Эмма Ильинична.
— Да, у Монэ особенно, — кивнул он.
Вечер опускался на город медленными шагами по невидимой лестнице. Светло. И совсем не грустно. Непонятно откуда взявшееся тепло окутало.... Тепло незнакомого человека.
— Я рада, что вы любите Монэ, — карандаш послушно лежал в её пальцах. — А чем вы занимаетесь?
— Я опять музыкант, — ответил и сам удивился вдруг выскочившему слову "опять".
Он улыбнулся, и Эмма Ильинична, похоже, поймала эту улыбку. Она почему-то совершенно не удивилась.
— У музыкантов обычно интересные руки, — сказала она.
— Наверное, именно лицо и руки могут очень точно охарактеризовать человека, — предположил Натан и, забывшись, уперся кулаком в подбородок. — Пожалуй, сложно запечатлеть человека, который постоянно двигается. Непростая у художников работа...
Эмма Ильинична посмотрела на него и понимающе улыбнулась.
— Не надо запечатлять, — сказала она. — Только уловить образ. Ну, вот и всё. Прошу, посмотрите.
Она сделала несколько последних лёгких штрихов и открепила лист. Натан встал и взглянул на себя.
Ох, ты, чё-о-орт...
— Глаза цвета дождя...— произнесла Эмма Ильинична. — Вам нравится, мой мальчик?
Это...я? Правда, я?
— Эт правда я? — спросил так, словно где-то внутри, глубоко-глубоко проснулся ребёнок.
Эмма Ильинична рассмеялась.
— Ну, конечно, кто это может быть ещё! — ответила она, складывая мольберт — день подходил к концу.
— Я...— согласился Натан. — Только...пожалуй, несколько лет назад...
Он посмотрел на художницу, и она снова весело рассмеялась.
— Нет, — покачала головой, собирая карандаши, — сейчас. Так вам нравится? Вы заберёте его с собой или оставите мне?
— Нет, я...не знаю. Не думаю, что...
Она хотела настоять, но Натан решительно покачал головой:
— Давайте, вы оставите его у себя, а я...напишу о вас песню.
— Договорились, — морщинки побежали от её глаз.
Нат вспомнил, что не назвал своего имени.
— Натан. Меня зовут Натан. Простите, я об этом периодически забываю.
— Не важно, что мы порой что-то забываем, — сказала она, — Прошлого нет. Как и будущего. Есть только сейчас.
Он внимательно посмотрел на неё. Только сейчас. Хотел расплатиться за работу, которую считал поистине нелёгкой, потому как сам ничего в этом не понимал, но Эмма Ильинична категорически отказалась. "Настоящий художник, как и настоящий целитель, денег не признаёт" — заявила она.
— А что же в этом случае настоящий художник ест? — усмехнулся Натан.
На улочку выбежали дети, мальчик и девочка, и с веселыми криками "Бабушка!" понеслись к Эмме Ильиничне. Рабочий день закончился — они пришли за бабушкой.
— А как вы сами думаете? — ответила она вопросом и подхватила на руки подбежавшую внучку.
— Бабушка! Привет!
— Тише, тише, не кричи, — рассмеялась она и пояснила Натану: — Я всегда говорю: я не бабушка, я дедушкина жена.
Небо потемнело и запустило на улицы вечер.
— Удачи вам, Эмма Ильинична.
— Всего хорошего, мой мальчик, — кивнула она и присела на корточки, болтая с внуками...
Нат засунул руки в карманы и направился к парку. Насколько он помнил, насколько память его функционировала, за парком была Снайперская.
Эт я?
Конечно, я.
Несколько лет назад?
Сейчас.
А что изменилось?
— Не приобретёте сувенир? — изрядно подмёрзший продавец пытался хоть напоследок скрасить свой день.
Его жёлтый шатёр пестрел советской ностальгией. Натан заметил ярко алые пионерские галстуки рядом со значками и марками военных судов и тропических стран. Он кивнул на галстук и полез в карман за деньгами. Подумал, сказал:
— Дайте ещё один.
— Ещё один? — обрадовался продавец.
— Да, пионерские отряды наступают... — усмехнулся Натан.
МАЛЕНЬКИЙ УРОК ДЛЯ БОЛЬШОЙ ДЕВОЧКИ
Нет... ну...
Урок прошёл просто замечательно. Все всё выучили, не устраивали того шума, который всегда сопутствует любому уроку в школе. Лешу повезло — в его любимом классе все занимались с огромным удовольствием, порой даже с некоторым остервенением. Вот и сегодня от него потребовали чего-то "этакого". Этим "этаким" стал "November Rain" группы "Guns`n`Roses". Он написал последовательность аккордов, ноты вокальной партии. Пару раз спел и сыграл её, потом сыграл, а пели уже все вместе.
И вопросы, вопросы, вопросы...
А как? А что? А почему?
И как всегда Леш ушёл абсолютно вымотавшийся и абсолютно довольный. С детьми он просто отдыхал. Хм... Может, пришла пора для своих?.. Он попытался представить реакцию Алик на такой вопрос и потерпел сокрушительное поражение. Надо будет спросить при случае. Только так, чтоб натановского духу не было в радиусе как минимум десяти километров! Уж его-то ехидную рожу он представил совершенно отчётливо! Зараза!
Здорово, что он приехал.
Леш свернул в переулок, затем поднялся к зданию единственной в городе больницы. Намурлыкивая под нос простенькую мелодию, сочинённую им прямо на занятии, Леш добрался до дома и поднялся на два этажа вверх.
Юля.
В лёгкой, нараспашку, курточке и юбочке чуть ниже ягодиц она, цокая каблучками, спускалась вниз.
— Лексей Николаич! Здрасте! — она, кокетливо взмахнула рукой, и её ресницы запорхали вверх-вниз.
Леш завёлся моментально. Нет, день прошёл хорошо, просто замечательно, косые взгляды Алик, адресованные Натану во время репетиции, почти не испортили ему настроение. Леш понимал, что со временем всё устаканится, и эти двое перестанут доводить друг друга. Но это его друг и его жена! Кольнула злоба: до каких пор он будет шарахаться от этой малолетки?! Наглая, бесцеремонная, к тому же страдающая острой формой полового созревания, девушка уже около полугода просто не давала ему спокойно наслаждаться прелестями семейной жизни, доставала звонками Алик, придумывала всякую несусветицу. И абсолютно не понимала, к чему это может привести, вздумай она так играть с кем-то другим.
Еле сдерживая раздражение, Леш попытался уменьшиться в размере, что при его росте и могучести ни к чему не привело. Нахальная девица даже не подумала посторониться, а, наоборот, проходя мимо него, специально вильнула в сторону и задела Леша плечом.
Всё. Это был финал.
Абзац, как говорит "продвинутая" молодёжь. Полный.
Леш мягко развернулся и моментально оказался за спиной у Юли. Проучу малолетку. Только б не наворотить...
Одной рукой он обхватил девушку за талию и прижал к себе.
— Алексей Николаевич! — игривому возмущению не было предела. — Отпустите меня!
Ага! Щазз!
Другая рука нырнула в декольте. Лифчика, подражая Алик, Юля не носила. Леш с силой, шумно выдохнул ей в основание шеи и поцеловал, чуть прикусив кожу.
— Леш! Пусти немедленно! Я кричать буду! — в голосе начали проскальзывать истеричные нотки.
Кричи, девочка, кричи-и-ии... авось кто услышит.
Леш пьянел от запаха молодого тела, запаха страха, исходившего от него, запаха...
Только б не наворотить.
Он развернул испуганную пленницу к себе, прижал к стене.
— А-а-а-аааа!!! Пусти, урод!!! — Юля пыталась вырваться, но...
Кирпичи, обрывки бумаги, газеты... Куча тряпок. В эту нишу никто не заглядывал. Там дальше были какие-то трубы, давно уже заваренные, ржавые. Он никогда туда не ходил. Незачем.
Леш уронил девушку на тряпки, задрал её майку к шее... живот... грудь... шея... поцелуи-укусы...
Как тогда. В пятнадцать лет.
...Она умоляла их остановиться, ревела в голос, тушь растеклась от слёз и покрывала лицо чёрными дорожками. Одежду они разорвали.
"Тебе она больше не понадобится"
А потом лидер их банды швырнул девочку на пол...
Он замер. Сволочь! Это ты назвал "проучить"?!
Урод моральный!
Как мало порой отделяет нас от оборотной стороны.
Леш поймал полный ненависти Юлькин взгляд.
— Ты этого хочешь, да? — захрипел он ей в лицо. — Этого? Сальных взглядов, похотливых мыслей? Рваной одежды и слёз в подушку? Да? Хочешь?
Юлька молчала. Только часто-часто дышала сквозь приоткрытый рот. Леш старался не смотреть на её грудь.
— Девочка моя! — он не отпускал её, прижав своим весом к бетонному полу. — Принцы — в сказках. Здесь — только белые кони, но и они на самом деле серые! Юлька! Я — урод. Я — псих и извращенец! Я — сдержался. А нормальный мужик трахнет тебя и "спасибо" не скажет. Просто натянет штаны, застегнёт ширинку, и ты его больше не увидишь!!!
Леш почти орал, надеясь, что до неё так быстрее дойдёт. Он отпустил девушку, но не спешил освободить ей выход. Юля судорожно поправляла одежду.
— Запомни, Юлька, как дважды-два запомни, накрепко: все твои стрелялки глазками, юбочки, длиной с ширину шарфика, декольте до пупа — это хочется взять. Сломать. Чтоб никто после не посмел даже приблизиться. Поняла? Нормальных — больше. К сожалению.
Она всё молчала и не поднимала глаз.
— Юлька, такая грязь — не для женщины. Это... это... уходи. Иди домой, Юлька.
Устал. Как он устал. Юля пробралась мимо, он услышал, как наверху хлопнула дверь.
"Ух, какая я сволочь!" — подумал он, не заметив, что повторил любимые слова Вихря.
Ледяная вода обжигала. Парадокс? Не-ет. Ледяная, она сдирала с него память...и не могла...слишком глубоко въелась память эта...
Он вспомнил, как перехватил тонкие девчоночьи руки и, скрутив их ремнём, завёл ей за голову. Он вспомнил, как она, уже не сопротивляясь, безразличная ко всему, отвернулась в сторону, не желая его видеть. Теперь это пугало. А тогда...о-о-о-!..тогда он чувствовал себя героем.
Жизнь назад.
Сейчас он героем тоже не был.
Он вспомнил девушку, парк, в котором они познакомились, вспомнил, как привёл её домой, где уже ждали друзья. Банально? О, да!
Герой, мать твою.
Ледяная вода жгла, жгла до самых костей.
Он вспомнил впервые в жизни напившуюся девушку, с которой они когда-то учились, и то, как банально воспользовался ей. В мужском туалете.
Жги, вода! Жги!
Снимай память, с кожей снимай, отматывай назад плёнку.
Леш взял кипящий чайник и не почувствовал жара. Весь жар он оставил в подвале. И в других подвалах, квартирах, подворотнях и парках. И жар от кружки с чаем — тоже. Не почувствовал.
Зато его руки помнили другой жар. Жар Юлькиного тела, её страха, робкой радости: обошлось... не посмел.
У-у-у, педагог х..в!
Чай остывал.
Дверь дёрнулась. Леш не отреагировал. Звякнул ключ.
Чай продолжал отдавать жар.
ЧАЙ ДЛЯ МУЗЫ, или куда деться от любви
Леш сидел за кухонным столом и, сложив руки на груди, в полнейшей тишине смотрел, как остывает его чай. Вечер всё настойчивей заявлял о своих правах. Но Леший даже не думал включать свет. Его укрывала темнота.
— Апорт! — крикнул Натан из коридора и кинул другу жестяную банку с пивом.
Леший поймал — реакция у него отличная. Но, что удивительно, даже не возмутился и не поглядел на Натана. Нат сбросил ботинки, стянул куртку и, потирая руки от холода, подошел к другу. Сел напротив.
Молчание.
— Это тебе, — Нат достал из кармана алый галстук. — На твоё "честное пионерское".
Леш хмыкнул, чуть улыбнувшись.
— А сам? — покосился он.
— Ну так! — вскинул Нат голову. — Вот, — достал он второй галстук, — я тоже в банде.
Леша передёрнуло. Банда...
Он осторожно, как ядовитую змею, положил галстук на стол. Банда...ты, брат, не знаешь, о чём говоришь.
Чай Лешего практически остыл. Нат молчал. Он чувствовал непонятно откуда взявшийся и куда направленный тяжёлый взгляд друга.
Самый громкий крик — тишина,
Самый яркий цвет — ночь...
В пустоту.
К себе.
Через всех...
Натан откинулся на спинку стула. Закурил. Тепло медленно проникало в тело, заставляя расслабиться. А с теплом проникали мысли.
В почти полной тишине
Стук часов напомнил мне
О бывшей некогда беде,
О надвигающейся буре,
О тебе, друг,
Обо мне
И ещё о той звезде...
Натан смотрел на зажигающиеся окна в доме напротив. Он мог бы придумать правдивую историю про каждое. Все они разные, эти окна. Кто-то зажёг синюю неоновую лампу. Может, он не терпит яркого света. Или наоборот боится темноты. Кто-то включил телевизор. Просто так. Для фона. Или для себя. А кто-то спит.
Полная пепельница. Одна сигарета за другой. Жжение и горечь пепла на языке. Бесконечное тиканье часов. Ползучие стрелки. Белый дым покусывает глаза. Яркий огонёк сигареты. Ярче всех окон.
Натан не знал, что беспокоит Леша. Он не знал, нужен ли ему сейчас. Но это не имело ни малейшего чёртова значения.
Ты брось, махни своей рукой,
И не смотри мне вслед.
Я буду счастлив, если ты
Жив будешь
И здоров сто лет...
Натан достал из угла свою раскладушку, втиснул её между стулом Лешего и плитой, и, как только опустил голову на плоскую блиновидную подушку, сразу погрузился в сон...
— Леш, ты чего такой смурной? — Алик потянулась к нему, по-кошачьи мягко провела по его щеке кончиками пальцев. — Я только пришла домой, замёрзла и вообще...
— Да...так...на работе... — Леш вздрогнул и едва нашёл в себе сил не отстраниться. — Аля, я тоже...замёрз...
Хотя, на самом деле, ему было очень жарко. Нахватался жару... теперь горел... а тушить — нечем.
— Аля, я...
— Молчи. Я сейчас принесу чай, и будем греться... — Леш не сомневался, что чай, пока они будут греться, успеет остыть раз двадцать, если не больше.
Только бы...
— Вот...чёрт, — Алик ругнулась, пытаясь пробраться через спящего Натана к холодильнику.
Она с радостью сложила бы раскладушку пополам вместе с её обитателем и выкинула подальше, но...Леш строго-настрого сказал: "Не будить". И для пущей важности покачал лохматой головой.
Ну, не будить, так не будить. Тогда и банки свои пивные тоже пусть сам убирает. С пола.
Алик сокрушённо вздохнула:
— Dead drunk...
— Forever drunk, — хриплым голосом пробормотал Натан.
Так ты, значит, проснулся?
— Хоть бы переоделся, что ли...— сказала Алик, заваривая чай.
Нат поглядел на свою жуткую серую футболку с байкером. Ну, потёрлась. Ну, старая она... Ладно, грязная. Что такого?
Алик бросила на него брезгливый взгляд. Нат нахмурился. Женщины...
Она залила в кружки кипятка и сообщила, что чайник теперь в полном его, Натана, распоряжении.
— У тебя, случайно, корней скандинавских нет? — спросил он.
Аля покосилась.
— Норвежские женщины с радостью отправляли мужей, викингов, на битву, — пояснил Натан. — С радостью встречали их как победителей. Если же мужья возвращались с позором, каждая женщина считала своим долгом зарезать своего мужчину.
