Берег мой. Книга 1

Сергей никогда не держал в руках смычка. Скрипачом Оксана называла его из-за услышанной от кого-то и запавшей в душу фразы: "женщина — скрипка, и лишь настоящий мастер сумеет заставить ее звучать. В неумелых руках она ломается".

Сколько раз вспоминала она это, захлебываясь слезами по ночам, лежа рядом с добрым, но таким нечутким и оттого все более чужим человеком. И ждала — да, теперь можно себе признаться — ждала, когда придет ее Скрипач. И страшно делалось от мысли, что она уже сломана, и ничего поправить нельзя. Но Бог оказался милостив к ней и привел Мастера, который смог настроить ее струны, и она поразилась, услышав собственную музыку.

И этому Богу люди зачем-то приписали злобность и мстительность, запрещая Его именем все, что приносит радость, дарит покой, отпускает на свободу!

Разве в такого Бога верил Павел?

Мысли о Боге были тесно связаны с воспоминаниями об отчиме. Он был верующим, читал Библию и иногда ходил в церковь. Он не стремился увлечь своей религией Оксану и ее мать, но они сами, не вдаваясь особо в суть дела, только чтобы обрадовать его, решили хотя бы раз в год ходить вместе с ним на службу. Обычно это было на Пасху.

Церковь на окраине города была маленькая и старая, вроде, осталась от подгородного монастыря. Женщины в платочках — прихожанки — казались таинственными, Оксана их побаивалась, хотя лица у них были добрые. Был там и "батюшка" — священник, строгий, грозный даже на вид. Павел звал его отцом Андреем и целовал ему руки, а Оксана с мамой стеснялись, но он не сердился и обмахивал их издалека рукой с хитро сложенными пальцами. Ради Пасхи мама научилась печь куличи. Их не полагалось есть до "освящения" — то есть, до того, как свозят в церковь, чтобы священник побрызгал на них "святой водичкой". Это был самый веселый момент на долгой, бесконечной просто службе. Освящая куличи и крашенки, отец Андрей озорничал, стараясь, чтобы побольше брызг попадало на людей. Дети радостно визжали, специально подбегая под самую кисть, взрослые тоже смеялись и растирали по лицам "святые" капли. Еще было здорово ходить вокруг церкви "крестным ходом" — с горящей свечой в руке, охраняя огонек, чтобы не погас. Оксана всегда загадывала: если удастся донести огонек невредимым, то "все будет хорошо". И старалась изо всех сил. И почти всегда доносила.

А потом крики "Воистину воскресе!" — это когда отец Андрей выходил перед всеми и кричал "Христос воскресе!" С такой радостью кричал, такой силой гремел его, обычно тихий, голос, что казалось, будто в самом деле нет важнее и радостнее этих двух слов, этой сногсшибательной новости, что — Христос воскресе! И Оксана кричала вместе со всеми, также радостно, во весь голос: "Воистину!..", чувствуя на своих плечах руки отчима, сильные и надежные. И казалось, что так будет всегда. Никак нельзя было даже представить себе, что скоро все окончится.

После они с матерью ни разу не были на пасхальной службе и куличей не пекли: без Павла все потеряло смысл. В церковь ходили ежегодно, потому что он так хотел, но уже в другие дни, стараясь приурочивать к годовщине его гибели или дня рождения. При этом исповедовались и причащались, чего ни разу не делали при его жизни, только собирались.

Предстояло идти и в этом году. "И каяться в измене?" — испугалась Оксана. Ведь по-ихнему, церковному, это — грех. "Ладно, — успокоила она себя. — Еще не скоро. До лета разберемся".

Растревоженная грустными воспоминаниями, она встала, стараясь не скрипнуть кроватью, надела халат и вышла из спальни. Проходя через зал, она отвернулась, чтобы не смотреть в сторону окна. Тяжелые коричневые гардины почти не пропускали свет, и в мрачном, красноватом сумраке узоры на них казались уродливыми масками, злыми и насмешливыми. В кухне было веселее. Белые занавески не мешали солнцу, и тут можно было не гадать о времени: полдень он и в декабре полдень, веселый и яркий. Оксана зажгла конфорку под чайником и села к столу.

В эту квартиру Сергей привел ее в день выписки из больницы. Хозяева — его друзья — уехали еще летом, куда-то за границу, собирались вернуться к осени. Но что-то поменялось, и теперь их можно было не ждать раньше июня. Жильцов найти не успели, а чтобы пустая квартира не привлекала нежелательного внимания, попросили Кулигина хотя бы раз в два-три дня заходить туда, включать и выключать свет, воду, газ, открывать форточки, словом, создавать видимость присутствия. Последние полтора месяца они с Оксаной создавали эту видимость вдвоем. Только шторы отодвигать и в окна выглядывать она не рисковала.

Эти "игры в прятки" были, пожалуй, единственным, что омрачало их теперешнюю жизнь.

— Оксана!

Она подпрыгнула от неожиданности. В кухню стремительно вошел Кулигин.

— Ты здесь! Ф-фу, напугала.

— Куда я денусь?

— Мало ли, — проворчал он. Прошелся по кухне, заглянул в чайник, проверяя, скоро ли закипит. — Пока ты только и делаешь, что исчезаешь. Никогда нельзя быть уверенным.

Он сел рядом. Оксана прислонилась головой к его плечу и вздохнула. Пока... Пока она принадлежит другому, увы. "Прямо, как вещь", — ока скрипнула зубами.

Сергей, видимо, думал о том же.

— Ничего, — сказал он. — Скоро мы с тобой уедем отсюда и заживем, как люди.

— Скоро? — она с надеждой заглянула ему в глаза.

— Ну конечно, сколько можно прятаться по углам, как зайцы, — раздраженно сказал он. — Я тебе говорил, меня друг зовет в Подмосковье. Вот наведу справки, как там конкретно с жильем. С работой, вроде, проблем не должно быть, не на пустое место зовет. И сбежим. И станем жить. А формальности уладим потом. Тебе ведь ничего не надо отсюда? — он шутливо стукнул ее по кончику носа.

— Мне сына надо, — нахмурилась Оксана.

— Сына, само собой, прихватим, а как же! И — "ищут пожарные, ищет милиция..." Думаю, твой муж — человек разумный, козней чинить не станет. А разводы, бумажки — это потом.

— Страшное это дело, бумажки, — поежилась Оксана.

— Ну как без них! Сама же понимаешь, тебе лечиться надо. Уедем, найдем врачей, и через годик-другой родишь еще одного сына, моего. И мы его никому не отдадим, — закончил он шепотом, прижав ее к себе крепко и нежно, будто того самого будущего ребенка.

Оксана закрыла глаза. Да, это будет чудесно.

— Скорее бы, — прошептала она.

— Как только все узнаю насчет места и жилья, так и сразу, — сказал он. — Да и Павлика твоего дождаться надо. А пока, если хочешь, можем в церкви обвенчаться. Чтобы сомнений не было, а то вдруг ты думаешь, что я тебя обманываю, а? — он лукаво погрозил ей пальцем.

Оксана замотала головой:

— Что ты, я тебе верю. Но обвенчаться не получится.

— Почему? — удивился он. — Ты что-то имеешь против церкви и Православия? Признавайся, неверная, — с притворной суровостью нахмурил он брови.

— Да православная я, и даже крещеная, — смеясь, заверила она его. — Только для венчания требуют свидетельство о браке, и паспорта проверяют, чтобы все печати были.

— Потрясающе, и в церкви бюрократы, — скривил губы Сергей. — Ты точно знаешь?

— Точно. Мать с отчимом венчались. Я помню, сколько было хлопот, одних собеседований штуки три. Мать-то неверующая тогда была.

— Понятно, — задумчиво отозвался он.

Наступила тишина, но ненадолго — спустя полминуты ее прервал закипевший чайник. Кулигин выключил газ и поднялся.

— Ну ладно, давай чай пить. У нас еще будет время все это обсудить.

18

Три недели до сессии — это много или мало?

С одной стороны, всего ничего. С другой — еще зачетная неделя впереди, за ней — Новый Год, и только там... А потом — домой. Если сдашь. А если нет?

"Не будем об этом говорить!" — прервала себя Саша голосом Шляпника из любимой сказки. Правда, ни к чему пустые разговоры, когда дело есть. Да еще такое приятное! Потому что знакомое и привычное: графики рисовать. Не траектории спутников каких-нибудь, а самые обычные кривые, по формулам. Посчитать аккуратно — все дела. Саша подтерла резинкой лишние штрихи и сама залюбовалась рисунком. Хоть печатай! Вот пусть этот матанщик теперь поглядит. Будет знать, как девушек ругать... тетрадки их ему не нравятся, подумаешь.

Она зачеркнула выполненный номер в списке заданных. Осталось сделать еще три. Ерунда, на час работы. Передохнуть полчасика, и к обеду матан в кармане. Саша зевнула и, стянув с мамонта гитару, пересела на кровать.

Никого нет, значит, можно петь, что хочешь. Саша резко ударила по струнам и запела, тяжелым взглядом сверля, как врага, стоявший напротив мамонт:

Долго Троя в положении осадном

Оставалась неприступною...

Громкий стук прервал песню на полуслове.

— Да, — откликнулась Саша.

Дверь отворилась. На пороге стоял Борис.

— Привет, — он как всегда был чем-то смущен. Оглядел комнату. — Ты одна что ли?

— Ага, одна.

Саша вскочила и теперь стояла, держа перед собой гитару. Вид дурацкий, но если гитару положить, то руки будет некуда деть, а так будто при деле.

— Не пошла сегодня никуда, решила матан сделать наконец, а то все некогда, а завтра сдавать.

— И как успехи? — усмехнулся Борис, кивая на гитару.

Саша покраснела:

— Это я отдохнуть села, а на самом деле уже больше половины сделала, вот, глянь!

Она бросила гитару на кровать и схватила со стола тетрадку с заданием. Руки дрожали. "Только бы не ушел, побыл подольше", — взмолилась она, протягивая парню тетрадь и продолжая болтать невпопад. Борис заинтересовался, взял тетрадку, стал не спеша разглядывать графики.

— Какая красота, — покачал он головой и с уважением глянул на Сашу. — Монстришь. Это ты для кого так стараешься?

— Для Попова, — Саша сделала независимый вид, чувствуя, как губы расплываются в счастливую улыбку. — Он, представляешь, позавчера дал контрольную, а тетрадки собрал и пока просматривал, целую лекцию прочитал. Особенно, когда наши с Ольгой смотрел, ух, как разошелся! Причем, будто вообще о девочках рассуждал, неконкретно, но так еще противнее, а чего ради я буду в тетрадке рабочей стараться, и потом, некогда мне все уроки делать!

Саша не заметила, с какого момента они с Борисом уже сидели друг напротив друга, и она сердито рассказывала о последнем семинаре. Тот слушал, сочувственно кивал головой.

— Все же вы не ссорьтесь с Поповым, — заметил он. — Сдавать-то ему лучше всего.

— Ой, — сокрушенно покачала головой Саша. — Боюсь, он здорово из-за тетрадок рассердился. Правда, контрольные у меня обе на четверки, и графики вот сижу, стараюсь. А что, ему правда хорошо сдавать?

— Попову-то? — Борис хмыкнул. — Знаешь анекдот? Идет экзамен, вернее, кончился уже, все ушли, остались Попов и Кулигин с двумя последними студентами. Ну, преподы собрались за дверью, ждут их. Тут выходит Попов, замученный такой: "Фффу, ну и студент попался — билет не ответил, вопросы не ответил, ни одной задачки не решил, производную икс квадрат не взял, предел последовательности единица на эн не нашел, ужас какой-то! Пришлось тройку ставить". — "Как тройку?" — изумились преподы. — "Ну, матан большой, что-нибудь да знает".

Саша вспомнила, как маялась на прошлой неделе у доски, путалась с интегралом, а Попов вздыхал с таким видом, будто хотел сказать: "чего ждать от этих девушек..."

— Да ну, не верится что-то, — поежилась она. — Тем более, он нас с Ольгой знает, автоматом банан выставит, из вредности.

— Не выставит, — заверил ее Борис. — Это он на семинарах лютует, а на экзаменах — наоборот. Тем более, у своих. Чего ставить бананы — признаваться, что ничему не научил за семестр, что ли?

— Ладно, поглядим, — с сомнением протянула Саша. — Да, а Кулигин-то? — она вспомнила про анекдот.

— А Кулигин потом вышел, тоже весь замученный. "Ну и студент — билет ответил, вопросы ответил, все задачи решил; я дал ему задачу, которую аспирант мой мучает второй месяц — решил; дал свою, которую полгода мурыжу — решил! Поставил тройку и отпустил". — "Как тройку?!" — "Ну, матан большой, чего-нибудь да не знает".

— Мамочки, — охнула Саша. — Что, вправду такой суровый?

Кулигина она видела раза три на первых лекциях, остальные прогуляла, вот теперь переписывать надо. У Олеси тетрадку попросить, она везде ходит.

— Он вундеркинд, и этим все сказано, — сказал Борис. — Всю жизнь монстрил. И лекции свои наизусть знает. Словом, если не уверена на все сто, то не ходи к нему, завалит и не почешется.

— Может, девушек не будет заваливать? — с надеждой спросила Саша. — Тем более, молодой такой.

— Что ему девушки, он же математик, не физик, — хмыкнул Борис. — И не особо молодой, выглядит так, на самом деле ему лет тридцать пять.

— Ох, не сдам я сессию, — пригорюнилась Саша.

— Ерунда, сдашь.

Он потянулся за гитарой, Саша с готовностью передала инструмент, от торопливости задела спинку кровати, гитара загудела. Саша покраснела, эта вечная неловкость ее! Чем радостнее и значительнее минута, тем она хуже себя ведет, а уж куда радостнее — вот он, Борис, сидит, никуда не торопится и разговаривает только с ней, с Сашей! Неужели еще и петь будет? Она вдруг вспомнила, что не спросила, зачем он пришел, может, за делом каким? Теперь поздно спрашивать, пускай, мало ли, разве не может парень прийти к ней просто так? Вон, к девчонкам внизу то и дело ходят...

— Я в клуб ушел с утра и без ключей, — он будто услышал ее мысли. — Сейчас все разошлись, я к себе — а никого нет. Посижу у вас, ничего?

— Конечно, — обмирая от счастья, проговорила Саша. — А вы капустник готовите?

— Угу, к Новому Году, — рассеянно промычал он, разглядывая гитару. — Ты все же рискнула подпилить порожек?

— Ага, — закивала Саша. — Боялась сперва, потом Лешке написала, он разрешил, и я...

— Это брат твой? Приезжал недавно?

— Ну да, брат. Он уже уехал.

— Он тоже НГУ оканчивал?

— Нет, он в Иркутске учился... А здесь дела. Я его почти и не видела в этот приезд.

— Хорошая гитара получилась, — Борис перебрал струны. — Спеть, что ли?

— Спой, — обрадовалась она. — Про дом спой, а?

Он заиграл вступление. Но почти сразу оборвал игру.

— Слушай, может чай поставить? — попросил он почти жалобно. — А то как-то...

— Конечно! — Саша с готовностью вскочила.

И тут же сникла, вспомнив, что чайник — у соседок, внизу. Но делать нечего. Стараясь не показать парню испортившегося настроения, она взяла стул и несколько раз с силой опустила его на пол. Борис изумленно посмотрел на нее.

— Чайник у девчонок, — пояснила Саша. — Это у нас сигнал такой. Однажды я спрыгнула с мамонта, а через три минуты они прибежали с чайником — подумали, что так требуем. С тех пор и пошло, чтобы не бегать всякий раз.

Она опять села на кровать, и пригорюнилась в ожидании неизбежного. И оно не заставило себя ждать.

— А, чай пить собрались! — протянула с порога Олеся. — Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Не возражаем, — отозвался Борис.

Оживление в его голосе как ударило Сашу.

— Присоединяйся, — с деланной веселостью сказала она. — Только тогда сама и поставь его.

Гостья кивнула и принялась хозяйничать. Саша с плохо скрываемой завистью следила за ее неторопливыми движениями. Олеся все делала плавно и красиво, и сама была воплощением покоя и уверенности в себе. У нее даже лекции были записаны, как под диктовку, без спешки, толково и четко. И Борис в ее присутствии заметно повеселел, да и Саше стало попроще, только вот горько очень. Почему она так не может? Олесе будто глубоко безразлично, есть тут Борис или нет, она и не смотрит на него, не слушает, листает какую-то книжку. А Саша — вся внимание, но — для нее ли он сейчас поет? —