Мы не спали всю ночь, периодически тушили кое-где загорающие от жара стены. Под утро пошел дождь, который превратил остатки пожарища в груду черных дымящихся останков. По нашей улице практически целыми осталась церковь и моя усадьба. Толпы потерявших все людей стояли у ворот. Моя челядь раздавали им что могли, но этого все равно было мало для сотен вмиг обездоленных людей. По улицам уже двигались отряды стрельцов , наводившие порядок, и смотревшие, чтобы не было большого воровства. Сегодняшний пожар, как я понял из разговоров, по московским понятиям был небольшой. Но на меня, никогда не видевшего такого, этот пожар повлиял сильно. И я пришел к выводу, что хотя, скорее всего мне придется оставить здесь классы и учить врачеванию в городе, но все мои производства необходимо переносить в вотчину, и сразу строить так, чтобы возможность их пожара была минимальной.

Утром в уцелевшей церкви была проведена поминальная служба, все погорельцы не смогли попасть внутрь и стояли, снаружи пытаясь услышать слова отца Евлампия. Когда я шел по улице, то с удивлением обнаружил, что большинство домов были не сгоревшими, а разломаны и растащены жильцами, чтобы не дать распространяться огню. После пожара, кстати, отношение московского люда ко мне изменилось, если ранее это было в основном настороженно-любопытное. То теперь после того, как на всей улице практически остались стоять только церковь и моя усадьба, наводили народ на мысль промысле божьем. А уж мои дворовые говорили об этом вполне открыто, что только усердие в вере боярина спасло усадьбу от пожара.

Но пожар пожаром, а дела надо было делать, и я пошел смотреть, как готовится жилье для попа, обещанного митрополитом, и где можно будет устроить небольшую домашнюю церковь, где можно будет проводить службы, чтобы можно было больше времени уделять учебе.

Во второй половине дня вся рабочая деятельность в усадьбе возобновилась.

Мы открыли целый медпункт по приему раненых и обожженных. Пришлось работать, не покладая рук до вечера. Но зато мои будущие лекари получили хорошую практику по перевязкам, и обработке ран. Мне же досталось больше всех, особенно вначале, когда почти с каждым обратившимся мне приходилось общаться лично, и только спустя пару часов меня уже перестали дергать по пустякам.

Даже Антону нашлась работа, потому что было несколько переломанных ног, и ему пришлось давать наркоз, когда мне приходилось сопоставлять кости, Пришедшие в себя больные, с удивлением рассматривали гипсовые повязки, и спрашивали, надолго ли их замуровали в камень. Приходилось объяснять, что ходить в повязке придется не меньше двух месяцев. Рентгена в моем распоряжении не предвиделось, и поэтому я предпочел назвать сроки подлиннее.

Только когда начало смеркаться, толпа страждущих рассосалась, и мы вздохнули спокойней.

По всей округе горели костерки, это погорельцы, не нашедшие пристанища собирались там ночевать. У более предприимчивых уже стояли какие-то времянки. В общем, было видно, что народ привык к таким испытаниям. Тем более что всего за три года до этого Москва выгорела почти вся, и может быть, и поэтому сегодняшний пожар не набрал такой же силы.

Я пошел наверх к себе, намереваясь еще немного поработать, хотел составить планы занятий для своих учеников, и действительно я даже сел за стол и достал письменные принадлежности. Но глаза слипались так, что я еле нашел в себе силы добраться до кровати и моментально уснул.

Следующий день принес все те же хлопоты. Хотя раненых и обожженных все же значительно поубавилось

Зато нас посетил с визитом Ефимка Лужин. Он уже по гонцу примерно знал, что я намереваюсь ему предложить, и еще не став тиуном, вел себя соответственно. Ключник мне шепнул на ухо:

-Я же говорю, этот в огне не сгорит и в воде не утонет.

Мы провели с Лужиным беседу и подписали с ним ряд, и он стал тиуном для моей вотчины, увеличившейся чуть ли не два с половиной раза. Так, как все села были рядом, то Лужин знал всех там наперечет и со знанием дела вводил меня в курс, я смотрел списки , данные мне дьяком из приказа и только успевал подчеркивать, ошибки, которые были в переписи. Мной были ему даны наказы, о том, чтобы народец он берег, и лишнего не допускал, кроме того, я сообщил ему, что милостью Иоанна Васильевича, я, как только получивший вотчины на этот год освобожден от представления воев, но на следующий год мне надо будет поднять несколько оружных с конями. Сколько еще уточню, но чтобы он начал уже сейчас думать об этом, чтобы на следующую весну эти люди были готовы.

Лужин также привез мой заказ, на телеге лежало несколько снопов мутантного бесхлорофилльного ячменя, набранного деревенскими девчонками по моему приказу. По виду Ефимки было ясно, что его очень интересует вопрос, что боярин намеревается делать с этим, никому не нужным добром, но вопроса этого я так и не услышал.

Также я приказал ему рядом с моей усадьбой в Заречье подыскать место для постройки мастерских и стеклодувной печи. Для того, чтобы ему было ясно о чем идет речь, я провел его по мастерской и в здание со стеклодувной печью.

Ефимка крестился, шептал молитвы, но поскреб свою многострадальную лысины и заверил, что все понял, только вот, если я хочу, чтобы до осени уже что-то было сделано, надо закупать лес, камень, нанимать артель и начинать стройку.

Услышав все это, мой ключник болезненно скривился. Вопрос с деньгами в последнее время вставал, достаточно остро. Хотя я и зарабатывал приличные суммы на лечении богатых бояр, но все это утекало, как вода с расходами на мои замыслы. И оставалось лишь надеяться на то, что оброк с двух вотчин, выправит положение, тем более, что по заявлению Лужина неурожая не ожидалось.

Строительство стеклодувной печи подходило к концу, но вот поиски компонентов для варки стекла продолжались. Гильермо весь приносимый ему материал чуть ли не облизывал, затем качал головой и выкидывал. Так, что в ближайшие дни стекло нам не светило.

Лужин получив инструкции, укатил в деревню. Прошло несколько дней и у нас появилось пополнение прибыли несколько человек будущих живописцев. Почти все были практически мальчишками, что меня очень порадовало. Потому, что переучить взрослых другой манере письма для моих скромных педагогических талантов было наверно невозможно.

Попав после строгой монастырской жизни в обычный быт, ребята оживились. Но весь кайф им поломал прибывший отец Варфоломей, здоровенный поп, с мощным голосом. Наш отец Евлампий с Варваринской церкви рядом с ним совсем терялся.

Отец Варфоломей быстро обошел все подворье, засунул нос в все щели. Не обнаружив ничего подозрительного, он весь свой пыл направил на бедных учеников, лекарей и живописцев. Он их так замучил, что я в приватной беседе намекнул ему, что царю и митрополиту не понравится, если некоторые из учеников не доживут до конца учебы, после чего отец Варфоломей сбавил свой напор, и теперь обратил все внимание на меня. Он чуть не обнюхивал, все, что у меня было сделано, и почему я так это нарисовал, а это сделал вот так. Я же, зная, что мне никто не позволит резать трупы и изучать человеческое тело в натуре, решил, что все можно нарисовать и все части тела сделать муляжами из воска и соответственно их раскрасить, и никто не сможет сказать, что я занимаюсь кощунством, и колдовством. Слава богу, что про зомби и религию Вуду здесь еще никто не знал.

Первые несколько занятий живописцы занимались приготовлением красок, , с шумом . гамом за несколько дней этот вопрос был решен.

Так, как я сам был художником самоучкой, и никакой школы за мной не стояло, очень трудно было в отличие от медицины продумать план занятий. Но потом я не мудрствуя лукаво применил принцип — делай, как я, и объяснял все по минимуму, талантливый художник в момент схватит , то что надо, ну а тем у кого нет большого таланта к живописи пусть занимаются чем либо другим.

Зато медикам, я все мог делать, так, как необходимо, естественно с поправкой на уровень знаний, на который приходилось ориентироваться. Когда мои доходяги в первый раз зашли в комнату, предназначенную для учебы, они были поражены, на стенах висели мои рисунки кровеносной системы человека, мускулатуры сухожилий и конечно костей. Когда я рисовал все это, то потихоньку разошелся и нарисовал массу подробностей, пока не очень нужных для уровня моих лекарей. Но каждый из них должен был оказать раненому помощь на поле боя, то есть остановить правильно кровотечение, вправить перлом вывих и ну так далее. Поэтому знание человеческого тела было обязательным.

Сам Варфоломей против восковых и гипсовых муляжей сказать ничего не мог, но начал с подозрением выспрашивать меня, а откуда я сам знаю, как эти органы выглядят. Я с трудом отговаривался тем, что видел это все в трактатах Авиценны. Также у меня был предусмотрен для лекарей курс траволечения, то есть сбор, приготовление настоев потом их использование. Конечно, Аптекарский приказ уже существовал почти три года, но насколько я знал, там еще практически не было штатов для решения каких либо вопросов, кроме лечения царской семьи. Возглавлял этот приказ думный боярин, кто я еще не удосужился узнать. Но я то знал намного больше, чем все тамошние специалисты. Между занятиями, приемом больных, я с трудом выкраивал время, что заняться попытками получить местный анестетик. В моей голове сохранились обрывки знаний, что выделенное из мутировавшего ячменя вещество грамин , обладавшее значительным анестезирующим эффектом, навело ученых на мысль о создании лидокаина, ну и я хотел по крайней мере получить грамин. Кроме того я помнил что местный анестетик анестезин был получен каким-то немецком аптекарем и представлял собой этиловый эфир пара-аминобензойной кислоты. Но если этилового спирта у меня было, сколько надо, то, как получить эту кислоту я понятия не имел. Поэтому, начал работу с получение спиртового экстракта ячменя, решив, что если удастся выделить грамин, то попробую его приметить при мелких кожных операциях, может его токсическое действие преувеличено?

Но все мои химические опыты, упирались в отсутствие стекла и резины. И поэтому я каждый день посещал уже завершающееся строительство печи для варки стекла. Около нее уже стояли поленницы дров, лежала огромная куча песка, березовый уголь, камышовая зола и известняк были под навесом. Гильермо уже сам проявлял нетерпение, похоже, ему уже хотелось заняться своей основной работой, а у меня уже были начерчены эскизы реторт, колб спиртовок, змеевиков, и всего прочего, чего я хотел получить.

Но первое стекло, которое мне было нужно — это "жидкое стекло", я так и не оставил мыслей получить силикон, и использовать его вместо резины, тем более что можно было заранее сделать формочки по которым его можно было разливать.

Но самым наверно моим лучшим приобретением был молодой парень, ученик ювелира, которому я заказывал свои инструменты. Не знаю, что произошло у него с хозяином, Но парень он был сообразительный и понял, что у меня он будет при деньгах, и вскоре у меня появилась еще и своя маленькая ювелирная мастерская, где будут изготавливаться мои инструменты и, как я надеялся, будет сделан первый микроскоп.

Прошел месяц. Я уже, как врач был известен всей боярской Москве. Но из-за множества обязанностей, лежащих на мне приходилось ограничиваи________________________________________________________________________________________________ть свой прием и терять на этом приличные деньги. Мои помощники и помощницы успешно постигали трудную медицинскую науку, а несколько художников обнаружили недюжинный талант и в скором времени обещали оставить меня далеко позади.

Но сегодня у нас было эпохальное событие, планировалась первая плавка стекла, для первой плавки было приготовлено два горшка из огнеупорной глины с разной по составу шихтой, один горшок был как раз по моему заказу. Гильермо и его два помощника суетились у печи, и вскоре столб дыма повалил из высокой кирпичной трубы, горшки были поставлены на свои места, помощники налегли на меха, и первая варка началась. Особо любопытствующих вокруг не было, у меня все занимались своими делами, кроме нескольких мальчишек вокруг никто не ошивался. Но я сам не мог пропустить такого события.

Я так разнервничался, что даже пропустил момент, когда в одном горшке стала плавиться шихта превращаясь в аморфную мутноватую массу, первый конечно был готов горшок со стеклом без добавки известняка. Гильермо, по ему известным признакам, определил готовность и вытащил горшок с этим стеклом и поставил его в специально установленную стойку. Когда же в следующем горшке был готов расплав он жестом фокусника вытащил свою воздуходувную трубку и захватив ею немного стекла начал выдувать непонятно что, он, крутил вертел, этот сосуд, снова нагревал его, и, наконец, поставил на стойку для отжига обычную бутылку. По его лицу градом тек пот, но он, глядя на нас испачканным в саже лицом, радостно улыбался.

Все, свершилось, мы были с первым стеклом. Дальше, я надеялся, будет легче.

На следующий день Гильермо вновь продолжал свои опыты, а у меня в голове был уже силикон.

Горшок с будущим жидким стеклом был разбит и стекловидная масса, находившаяся внутри, под моим руководством была осторожно размолота в мелкий песок и залита дистиллированной водой. Я понятия не имел, сколько времени будет растворяться этот продукт, но надеялся, что не дольше пары дней, оставив емкость с этим составом в мастерской и оставив распоряжение о регулярном его размешивании, я пошел заниматься своими многочисленными делами.

Довольно скоро крупинок стекла почти не осталось, а раствор приобрел характерный вид и запах так хорошо мне знакомого канцелярского клея. Под внимательными взглядами моих помощников, я налил в небольшой котелок немного жидкого стекла и столько же спирта и начал помешивать палочкой и через несколько минут под изумленный вздох окружающих в котелке образовался белый студень, которой при помешивании все сильнее уплотнялся. Я взял его в руку и скатал небольшой шарик, еще через десяток минут шарик стал плотнее и уже немного пружинил при нажатии, а когда я попытался ударить им по столу, то он очень неплохо от него отскочил. Итак, я имел силикон, и теперь проблема пробок для герметизации моих опытов была решена. А, кроме того, у меня в голове уже маячили силиконовые трубки для моего будущего фонендоскопа, дренажи и катетеры. Но для этого всего были необходимы формы, куда этот силикон нужно будет заливать. Этим вопросом я не занимался, так, как совсем не был уверен в успехе своего предприятия, но теперь, когда силикон был у меня руках, надо было срочно начинать делать формы для получения всего того, что я себе нафантазировал.

Первое настоящее стекло, которое получилось у Гильермо сегодня тоже по новой было расплавлено и наш стеклодув использовал его полностью наделав полтора десятка разных сосудов.

Я еще больше озаботился безопасностью нашего единственного пока специалиста. И хотя у нас была проведена работа, и все вокруг были уверены, что венецианца у нас больше нет, но наличие стекла было не скрыть, и наводило на всякие нехорошие для нас мысли. Хорошо еще, что он сам понимал, что выходить, куда либо ему лучше не стоит.