— А. Так ты думаешь, что миры можно разрушить без последствий, — слегка насмехается он.
— Я могла бы отправиться на заброшенную планету, где нет жизни.
— Важно не то, что ты разрушаешь, а сам факт разрушения. В этом мире есть два типа людей — те, кто способен создавать, и те, кто не способен. Создатели могущественны, они формируют мир вокруг себя. Все существа жаждут власти над своим кусочком реальности. Те, кто создавать не способен, делают одно из трех: убеждают себя принять полужизнь посредственности и ненавидят неудовлетворенность, получая удовольствие от незначительных актов доминирования, которые им удается совершить над своими товарищами; находят создателя, к которому можно присосаться и эксплуатировать, чтобы наслаждаться паразитическим образом жизни; или разрушают. Так или иначе, те, кто не способен создавать, находят способ почувствовать власть и контроль. Разрушение ощущается как контроль.
Я отстраняюсь и смотрю на него.
— И что?
— Ты создатель, а не разрушитель. Разрушение разрушает разрушителя. Всегда. В конце концов. И сильно.
— И что?
— Синсар Дабх паразитирует на тебе. Тебе никуда не убежать. Битва последует за тобой.
— Но я могу минимизировать урон.
— Только для себя самой. Для тебя, может, будет не так важно, если Книга убьет незнакомца или какой-то другой мир. Но сомневаюсь, что это будет менее важно для незнакомца или для людей, которые его любили.
— Так, я не понимаю. С одной стороны, ты только что сказал мне, что все люди по натуре мудаки, за исключением создателей. А теперь ты вступаешься за этих мудаков.
— Я ни за кого не вступаюсь. Я просто утверждаю, что разрушаешь ты здесь или в другом мире, ты все равно разрушаешь. Вот в чем твоя битва — разрушать или нет. Как только ты углубляешься в детали, пытаясь убедить себя, что некоторые вещи более приемлемо разрушать, ты уже проигрываешь самую главную войну. Нет никакой пользы в том, чтобы переносить битву на незнакомую территорию.
— Ты думаешь, что я должна остаться здесь и сражаться, даже если это будет стоить жизни людям, которых я люблю?
— Твоя битва наполовину выиграна. Ты сидишь здесь, со мной. А Синсар Дабх нет. Сделай это постоянным.
— Но ты не говоришь мне, как.
— Чего хочет Синсар Дабх?
— Я не знаю, — об этом я и думала, когда он вошел. Пыталась определить ее конечную цель, чтобы суметь перехватить и помешать.
— Нет, знаешь. Она хочет быть в этом мире, контролировать себя. Чего хочешь ты?
— Того же.
— Почему?
— Потому что я могла бы быть счастлива, если бы все не пошло наперекосяк!
— Все вечно будет наперекосяк. Жизнь состоит не в том, чтобы ждать мира, а в том, чтобы научиться процветанию посреди войны. Потому что впереди всегда ждет следующая битва, — на мгновение он замолчал, а потом сказал: — Почему Синсар Дабх хочет жить?
— Будь я проклята, если знаю, — бормочу я. — Потому что она ненасытна? Ей скучно? Альтернатива — не жить?
— Почему ты хочешь жить?
Я смотрю на него. Потому что я люблю людей, не говорю я. И я хочу провести остаток жизни с тобой, видеть твои следующие шаги, праздновать твои победы, оплакивать твои потери, заниматься с тобой любовью. Боже, почему все всегда проясняет лишь тогда, когда кажется, что я могу все потерять?
Потому что ты все еще веришь, что можешь иметь все и сразу, говорят его темные глаза. Ты не можешь. У нас ничего нет. Лишь текущий момент. Как только ты это понимаешь, ты знаешь, что священно, а что нет, и больше никогда не упускаешь это из виду.
— Но у тебя есть вечность. В твоем распоряжении каждый момент.
— Нет. Как и у тебя, у меня есть лишь этот момент. Смерть — не единственный враг, крадущий у тебя вещи, которые тебе дороги. Ты думаешь, что монстр властен над тобой.
— Так и есть.
— Он властен над тобой лишь с твоего согласия.
Ощетинившись, я выдергиваю свои пальцы из его руки, провожу ими по влажным волосам и говорю:
— Это не правда. Я не выбирала Книгу. Я не впускала ее. Она завладела мной в утробе. Не было ни согласия, ни отрицания.
— Теперь есть.
— А твоего зверя так легко приручить, — говорю я ядовито-сладким раздраженным тоном. Он ведет себя так, будто это просто. Типа, почему я еще не справилась?
— Никогда не говорил, что это так. Но я сделал это. И я не сидел в раздумьях, колеблясь между самоубийством и бегством. Оба для меня неприемлемы.
— Держись подальше от моей головы, черт подери, — срываюсь я.
— Как ты вернула контроль?
На мгновение я прикусываю нижнюю губу зубами, а затем сознаюсь:
— Я не знаю, что сделала. Возможно, она просто уснула.
— Гадал, случится ли это.
— Но в то же время я разобралась. Она слабела, а я обретала силу.
— И тогда она уснула?
— Вопрос на миллион долларов. Так как мне с ней бороться?
— Стань ею?
Я с недоверием таращусь на него.
— Помнишь руны, которые защищали стены тюрьмы Невидимых? Они черпали силу из сопротивления. Не сопротивляйся. Стань ею, — он встает и протягивает руку. — Идем.
Я отталкиваюсь от пола.
— Куда мы идем?
— Я отвезу тебя обратно в Честер, — он медлит, затем добавляет: — Где мы заточим тебя с помощью камней.
Я застываю.
— Ты только что навешал мне лапши про борьбу с ней. А теперь хочешь попросту запереть? Ты понятия не имеешь, что это сделает со мной или с Книгой. Это может привести нас обеих в подвешенное состояние, и я не смогу с этим бороться.
— Это может парализовать только книгу.
— Точно. Оставив меня полностью в сознании. Заточенной в ловушку. Навеки, — резко произношу я. Однажды я приняла эту судьбу ранее. Но я добилась успеха. Я была уверена, что могу победить в этой битве, если у меня будет достаточно времени.
— Ты сама сказала, что не уверена, захватит ли Книга контроль, когда проснется.
Моя челюсть напрягается.
— Может, я сумею с ней справиться.
— Мне это нравится не больше, чем тебе, Мак.
— Я, черт подери, уверена, что мне это нравится куда меньше, — с жаром отвечаю я. — Не тебя вот-вот запрут.
— Нет, но это мне придется вынести, что тебя запрут. Нет ни малейшей вероятности, что я останусь в подвешенном состоянии, пока ты будешь страдать. Я буду осознавать каждый гребаный момент.
Я вздрагиваю. Если посмотреть на это с такой точки зрения, все очень походит на то, что он пережил со своим сыном.
— Риодан вне игры, Джада держится на чистой силе воли, ши-видящие в полном раздрае в Честере, Дэйгис в полном гребанном хаосе, и мы понятия не имеем, что делать с черными дырами. Нам нужно избавиться от какой-то проблемы, и Книга — это то, что наиболее вероятно принесет немедленный катастрофический урон, — его темные глаза прикрываются. — Книга пока не сделала ничего, за что ты не сможешь себя простить, — осторожно произносит он. — Со временем.
Я слишком взбешена его фразой "избавиться от проблемы", что едва слышу его слова. Как будто я не аппетитный овощ, который можно запихнуть в контейнер и убрать в холодильник.
— И что потом? Мне пассивно ждать, пока вы либо спасете мир, либо нет? И если спасете, ты освободишь меня, чтобы я продолжила свою битву? А если нет, меня засосет в забвение черной дыры? — раздраженно говорю я. Я не хочу быть запертой. Не хочу быть пассивной. Недели своей жизни я потратила впустую, пассивно страдая и отрицая. Его последняя фраза запоздало доходит до меня, и я пристально смотрю на него, перепуганная, потому что он только что ясно дал понять, что я совершила нечто, за что буду ненавидеть себя. Мое раздражение гаснет под сокрушительной волной угрызений совести. Я убила кого-то. Кого-то знакомого. Кого-то, кто был для меня важен. Я закрываю глаза.
— Теперь ты понимаешь, почему мы должны это сделать. Не только потому, что Книга, возможно, разрушит планету куда быстрее черных дыр, но и потому, что владея твоим телом, она может сделать вещи, которые оставят на тебе неизгладимые шрамы. Я не имею в виду физические. Как только ты окажешься в заточении, я перенесу тебя в место, где я смогу убрать камни, и у тебя будет свобода для сражения.
Я открываю глаза.
— Что ты имеешь в виду? Что за место? — Кого я убила? Я сжимаю руки в кулаки и опускаю их вдоль своего тела, отчаянно желая знать. Отчаянно не желая знать. Он отдельно подчеркнул, что Джада и мои родители "в порядке". Значит, кто-то другой. Не из Девятки, потому что они бы возродились. Ши-видящие? Дети? Невинные случайные встречные? Кристиан? Джейн? Все они? Я убила тысячи одним сокрушительным ударом?
— Место, где твоя битва может длиться сколько угодно без последствий, без боязни разрушить миры. Даже те, которые тебе кажутся незначительными, — сухо добавляет он.
— И ты по чистой случайности знаешь такое место? — я прищуриваюсь. — О Боже, ты был так уверен, что я потерплю неудачу, так уверен, что я открою книгу, и приготовился к этому!
— У тебя внутри неизведанная страна. Это дает тебе два варианта — притвориться, что ее не существует и никогда туда не ступать, хотя ты знаешь, что ею правит маленький маньяк-Гитлер, собирающийся урезать твои границы и завоевать тебя — или прошагать прямиком туда и начать войну. Я был бы разочарован, если бы ты поступила иначе.
Он только что облек в слова то, что я чувствовала с того самого момента, как узнала, что во мне есть Книга, и оба варианта приводили меня в ужас. Я начинала все больше и больше склоняться к варианту "начать войну". Тогда я хотя бы не была бы бесхребетной. Жить в страхе двух вариантов — всегда хуже, чем стиснуть зубы и выбрать один, с которым столкнешься лицом к лицу.
Потому что жить в страхе — это не жизнь.
— Но ты не дал мне взять заклинание для моего сына. Я могла бы войти туда еще тогда.
Он слабо улыбается.
— Я никогда не говорил, что торопил тебя начинать войну. Идем, — он вновь протягивает руку.
Вместо того, чтобы принять ее, я тянусь, запускаю пальцы в его темные волосы и притягиваю его голову. Касаюсь его губ своими в шепоте поцелуя, дыханием и теплом, почти без движения. Я неподвижно прислоняюсь к нему, открывая все свои чувства, впитывая этот момент, каждый его нюанс, запечатлевая его в памяти до малейшей детали, чтобы когда я окажусь в заточении, каким бы оно ни было, я могла мысленно воссоздать его, нас вместе. Я запрокидываю голову и вкладываю во взгляд всю свою любовь. Позволяю ей собраться воедино и гореть.
Он долго смотрит на меня. Мускул на подбородке подергивается, глубоко в радужке вспыхивают кровавые искорки.
— Твой гребаный выбор времени охренеть какой неудачный, — напряженно говорит он.
— Я думала, мы только что установили, что этот момент — это все, что у нас есть. Значит, мой выбор времени всегда удачен, — легко отвечаю я.
Он накрывает пальцами мой подбородок, запрокидывает мне голову и обрушивает свой рот на мои губы в жарком голодном поцелуе, который ножами вонзается в мою душу.
Когда мы наконец отстраняемся друг от друга, я вкладываю свою руку в его ладонь.
Он произносит слова feth fiadа, и мы исчезаем в ночи.
Чтобы заточить меня. Вполне возможно, навеки.
ЗАТОЧЕННАЯ В КЛЕТКУ
Моя мать сидела по ту сторону решеток и плакала.
Она сказала, что у нее не было выбора: ее родители умерли, мой отец ушел, у нее не было друзей, которые могли бы со мной посидеть, не было собаки, которая защитила бы меня, пока она на работе, а кому-то надо платить по счетам.
Она сказала мне, что я особенно хорошая девочка, и она знает, что я не могу контролировать переход в режим стоп-кадра, потому что я слишком маленькая, чтобы понимать, какой опасности нас подвергаю. Она сказала, что хоть у меня и мега-мозг, определенные утверждения все еще за гранью моего понимания. Не думаю, что что-либо было за гранью понимания. Мне просто был неведом страх.
Она сказала, что однажды я стану достаточно взрослой, и клетка больше не понадобится. Я думала, может, она будет выпускать меня вечерами, когда она дома, но она заявила, что у меня нет самодисциплины, чтобы рисковать. Она думала, что я убегу. Возможно, я бы так и сделала.
Она не хотела плохо относиться ко мне.
Она делала то, что должна была. Для нас. Она беспокоилась обо мне и обеспечивала мою безопасность.
Проходили годы.
Мы выработали рутину. Жизнь продолжалась. Ты не знаешь, когда что-то не так, если не видел иного. Она была для меня хорошей.
Она запихивала еду в то же отверстие в клетке, через которое я выставляла ночной горшок.
Вечерами, после того как мы вместе съедали ужин, сидя на полу, она приносила мне чашки с теплой мыльной водой и помогала принять ванну и вымыть волосы, которые она расчесывала и заплетала, просовывая руки между решетками.
Мы играли в камешки и карты, она покупала мне раскраски и цветные восковые мелки, вешала мои лучшие рисунки на стены в гостиной. Особенными вечерами у нас был попкорн и взятое напрокат кино.
Мои дни рождения приходили и уходили, и я всегда так радовалась, потому что каждый год это лучшее, что могло случиться со мной — я становилась СТАРШЕ. Каждый год мы отмечали этот повод моим любимым ужином из густого ирландского гуляша, пресного хлеба, молочной кукурузы и шоколадного мороженого на десерт, рассказывая друг другу смелые истории о веселых вещах, которые мы однажды сделаем, когда я буду свободна.
Над новой софой, которую она купила, чтобы заменить сломанный мною диван, она повесила календарь, и я сияющими глазами наблюдала, как она вычеркивает недели и месяцы, зная, что каждый черный крестик на день приближает меня к последнему календарю, который она повесит.
Хоть она и уходила на весь день, она оставляла мне включенный телевизор, кучу одеял и подушек, и мою любимую еду, которую мы вновь могли себе позволить, и горшок неподалеку.
Приходя домой на ночь, она проводила со мной часы, читая мне истории, рассказывая о своем дне и всех тех замечательных вещах, которыми мы будем заниматься, когда я стану СТАРШЕ и она сможет меня выпустить.
Я действительно думала, что мы это сделаем.
Я думала, что однажды дверь широко распахнется, и мы займемся всем тем, что мы упустили.
Она часто говорила об этом: что мы наверстаем УПУЩЕННОЕ ВРЕМЯ. Я так и слышала это слово заглавными буквами, окрашенное тоскливым оттенком грязного снега.
Но мне кажется, что всякий раз, когда ты помещаешь кого-то в клетку — любую клетку — ты начинаешь воспринимать их чуть менее реальными.
19
Рада встрече, надеюсь, вы угадали мое имя
Джада
Джада сидела в кабинете Риодана — руки за головой, длинные ноги вытянуты, ботинки покоятся на столе, тело гудит неуемной энергией. Убивать время, ждать, пока что-то случится, не было ее сильной стороной. По правде говоря, такой карты вовсе не было в ее колоде, это все равно что содержание под стражей в тюрьме строгого режима. И все же она сидела, и будет продолжать сидеть целыми днями, если это значило, что Мак вернется.
